Троодос

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
ТроодосТроодос

</tt> </tt>

</tt> </tt> </tt> </tt> </tt>

Горы Троодос
горы Троодос
34°55′ с. ш. 32°50′ в. д. / 34.917° с. ш. 32.833° в. д. / 34.917; 32.833 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=34.917&mlon=32.833&zoom=9 (O)] (Я)Координаты: 34°55′ с. ш. 32°50′ в. д. / 34.917° с. ш. 32.833° в. д. / 34.917; 32.833 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=34.917&mlon=32.833&zoom=9 (O)] (Я)
СтранаКипр Кипр
РасположениеКипр
Высочайшая вершинаОлимбос
Высшая точка1952 м
Горы Троодос

Тро́одос (греч. Τρόοδος) — самая крупная горная система острова Кипр. Высочайшая точка — гора Олимбос (1952 м).

Горы Троодос находятся в западной части Кипра. Известны своими горными курортами, живописными горными деревнями и византийскими монастырями и церквями, из которых наиболее знаменит монастырь Киккос, основанный в XI веке.





Климат

Климат горного массива Троодос, как и Кипра в целом, — средиземноморский — с сухим жарким летом и прохладной и влажной зимой. Благодаря высоте и горному рельефу в Троодосе выпадает максимальное количество осадков на Кипре, в отдельные годы их количество превышает 1000 мм в год. Снегопады происходят каждую зиму, а вокруг вершины Олимбоса снежный покров сохраняется 3-4 месяца в году. Минимальная температура, зарегистрированная в регионе в период наблюдения с 1991 по 2005 гг., составила −10,2 °C, максимальная — +35,4 °C[1].

Природа

Природа гор Троодос характеризуется наличием крупных лесных массивов и богатой флорой с большим числом эндемичных растений. Из редких животных особенно интересен эндемичный кипрский горный баран — муфлон. В последние годы охота на него запрещена правительством. В лесной зоне гор водятся лисицы и зайцы.

Экономика

Экономика региона базируется в основном на сельском хозяйстве (выращивании фруктов и винограда и производстве вина). В ограниченных масштабах ведётся добыча медной руды, причём эта деятельность здесь велась ещё в античности. В то время Кипр был настолько важным местом добычи меди, что даже латинское название этого металла (лат. cuprum) произошло от названия острова[2].

Культурное наследие

Девять церквей и один монастырь внесены в список Всемирного наследия ЮНЕСКО[3]:

Кроме того, монастырь Панагия ту Синти (Παναγία του Σίντη) в 1997 году получил награду Europa Nostra за успешную реставрацию и сохранение наследия.

В горах Тродос располагается один из богатейших и известнейших монастырей Кипра монастырь Киккос.

Изображения

Напишите отзыв о статье "Троодос"

Примечания

  1. [www.moa.gov.cy/moa/MS/MS.nsf/All/D8F61B212C24DE32C2257049003D56C8/$file/Climatological%20Data_1991_2005_Prodromos_UK.pdf?Openelement Climatological Data, Prodromos, 1991-2005](недоступная ссылка — история). Метеорологическая служба Министерства сельского хозяйства, природных ресурсов и охраны окружающей среды Республики Кипр.  (англ.)
  2. Παναγίδης Ι. Η Γεωλογία της Κύπρου, Κεφάλαιο V — Ορυκτός Πλούτος. — Λευκωσία: Τυπογραφεία Πρίντκο. — P. 9-12. — ISBN ISBN 9963-1-7505-8.  (греч.)
  3. [heritage.unesco.ru/index.php?id=691&L=9 Церкви с росписями в районе Троодос](недоступная ссылка — история). Список всемирного наследия ЮНЕСКО. [web.archive.org/20080411174445/heritage.unesco.ru/index.php?id=691&L=9 Архивировано из первоисточника 11 апреля 2008].  (рус.)

Ссылки

  • [www.360travelguide.com/360VirtualTour.asp?iCode=cyp17 Панорамный виртуальный тур по горам Троодос]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Троодос


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.