Тропы славы

Тропы славы
Paths of Glory
Жанр	военная драма
Режиссёр	Стэнли Кубрик
Продюсер	Джеймс Харрис Кирк Дуглас Стэнли Кубрик
Автор сценария	Стэнли Кубрик Колдер Уиллингем Джим Томпсон
В главных ролях	Кирк Дуглас Джордж Макреди
Оператор	Георг Краузе
Композитор	Джеральд Фрид
Кинокомпания	Bryna Productions, Harris-Kubrick Productions
Длительность	86 мин.
Бюджет	935 тыс. $
Страна	США США
Год	1957
IMDb	ID 0050825
Выход фильма «Тропы славы» (оригинальное название — Paths of Glory)

К:Фильмы 1957 года

«Тропы славы» (англ. Paths of Glory) — американский чёрно-белый кинофильм о событиях Первой мировой войны, снятый в 1957 году в окрестностях мюнхенского дворца Шлайсхайм 28-летним режиссёром Стэнли Кубриком. Главные роли исполняют Кирк Дуглас и Джордж Макреди.

Жанр фильма неоднозначен: он начинается как типичный военный фильм, переходит в судебную драму (в конце 1950-х один из популярнейших жанров), а оканчивается на пацифистской ноте.

Сюжет

Действие развертывается в 1916 году на Западном фронте. Уже два года союзники продвигаются на несколько сотен метров вперёд, после чего неизменно отступают. Начальник корпуса генерал Брулар (Адольф Менжу) приказывает дивизионному генералу Миро (Джордж Макреди) атаковать неприступную вражескую позицию, прозванную Муравьиным холмом. Выполнение операции поручено полковнику Даксу (Кирк Дуглас), который командует пехотным полком.

Провал операции очевиден изначально, но когда атака заканчивается полной неудачей, генерал приказывает судить и расстрелять за трусость троих человек, выбранных произвольным образом. Полковник Дакс — в прошлом адвокат по уголовным делам — готовит речь в защиту своих солдат. Однако исход трибунала кажется предрешённым, ведь, по словам самого командующего, «лучший способ поддержания дисциплины — время от времени ставить к стенке кого-нибудь из подчинённых».

В ролях

Актёр	Роль
Кирк Дуглас	Дакс полковник Дакс
Джордж Макреди	Поль Миро генерал Поль Миро
Ральф Микер	Филипп Парис капрал Филипп Парис
Адольф Менжу	Жорж Брулар генерал Жорж Брулар
Уэйн Моррис	Роже лейтенант Роже
Ричард Андерсон	Сен-Обан майор Сен-Обан
Джозеф Тёркел	Пьер Арно рядовой Пьер Арно
Эмиль Мейер	Дюпре отец Дюпре
Берт Фрид	Буланже сержант Буланже
Кем Диббс	Лежан рядовой Лежан
Тимоти Кэри	Морис Фероль рядовой Морис Фероль
Джон Стайн	Руссо капитан Руссо
Петер Капелль	рассказчик, главный судья военного суда рассказчик, главный судья военного суда

Замысел

Идея создания фильма появилась у Кубрика в период его сотрудничества с Metro-Goldwyn-Mayer в середине 1950-х годов, когда он предложил Джеймсу Харрису адаптировать книгу, которую подростком нашёл в отцовской библиотеке,— «Тропы Славы» Хамфри Кобба (1935). В основу книги легли подлинные факты, связанные с расстрелом в Суэне нескольких солдат из полка Жеро Ревейяка наподобие древнеримской децимации. На создание повести Кобба вдохновила опубликованная в 1934 году в New York Times статья, в которой сообщалось, что французский суд постановил выплатить двум выжившим солдатским вдовам компенсацию в размере около семи центов каждой. В 1938 году Сидни Говардом на основе книги была поставлена пьеса в Бродвейском театре, однако спектакль успеха не имел.

Этот литературный материал привлёк Кубрика возможностью показать войну глазами как рядовых солдат, так и различных уровней командования. Ему казалось важным привлечь внимание к тому, что внутренняя, психологическая война идёт не только в окопах, но и на паркетах салонов. Война представлялась Кубрику организованной формой всеобщего безумия, и на фоне этого безумия совершенно лишёнными смысла оказываются действия даже таких героических фигур, как полковник Дакс. Кубрик с Джимом Томпсоном написали сценарий, который затем переработал Колдер Уиллингем, но Metro-Goldwyn-Mayer проект отклонила. Тогда сценарий попал к Кирку Дугласу. Он сообщил, что готов сыграть главную роль и берётся убедить United Artists финансировать и прокатывать фильм при условии, что Харрис и Кубрик уступают производство фильма компании Дугласа Bryna Productions, и Кубрик снимет ещё пять фильмов с Bryna Productions, в двух из которых сыграет Дуглас.

Кубрику удалось получить «зелёный свет» на начало съёмок, когда он предъявил продюсерам сценарий с хэппи-эндом. Крупные студии не решались вложить средства в экранизацию романа Кобба, и их опасения не были беспочвенными: тема Первой мировой войны не сильно интересовала американскую публику, а в странах Европы фильм сразу попал под запрет и потому едва оправдал в прокате свой сравнительно небольшой бюджет. Во время съёмок молодой режиссёр продемонстрировал свою ставшую позднее легендарной непреклонность, «прогоняя» заслуженных актёров, которые годились ему в деды, через бесконечное число дублей. Умиротворяющий финал сценария был им беспощадно переписан.

Художественные особенности

Как и другие ранние фильмы Кубрика, «Тропы славы» отличаются сжатым хронометражем и курсорным развитием действия. Экономия выразительных средств кажется Р. Эберту «почти брутальной»; словно бы на манеру ведения рассказа наложил отпечаток испытываемый автором гнев. Снятые Кубриком сцены в окопах по стандартам середины XX века считались эталоном кинореализма на грани документального репортажа. Контрасты светотени, дыма и грязи усиливаются отсутствием цвета и резкостью монохромного решения. В этом фильме Кубрик впервые применил один из своих излюбленных приёмов: кажущееся бесконечным движение камеры, которое открывает всё новые и новые детали. Именно в этой манере камера почти 10 минут петляет по промозглым траншеям, которые для свободного передвижения съёмочной группы пришлось сделать на треть шире, чем в реальности (180 см вместо 120 см).

Сцена в таверне

Наибольшие споры среди пишуших о фильме вызывает последняя сцена с участием единственной в фильме женщины — немки Кристиан Харлан (по окончании съёмок ставшей женой режиссёра). Попавшая в плен молодая немка, осыпанная непристойными шутками и улюлюканьем собравшихся в таверне солдат, со слезами на глазах заводит патриотическую песню «Верный гусар», а расчувствованные солдаты неприятельской армии начинают разделять её эмоции и даже пытаются подпевать. Одни рецензенты рассматривали такой финал как неуместное в острореалистическом фильме вторжение слащавой сентиментальности, другие — как едкий комментарий режиссёра по поводу простых солдат, которые без этой сцены могли бы показаться идеализированными.

Роджер Эберт отмечает, что это тот редкий в кино случай, когда песня в конце фильма служит не эмоциональным высвобождением, а очередным «поворотом ножа» в сердце зрителя. Отступая от буквального следования фабуле, режиссёр тем не менее остаётся верен основной теме фильма. И девушка, и наблюдающие за ней солдаты равно несвободны — вынуждены «плясать под дудку» тех, кто заказывает музыку. Эберта особенно впечатлила решимость молодого режиссёра, несмотря на прессинг со стороны продюсеров, закончить фильм на пессимистической ноте.

Трудности с прокатом

«Тропы славы» не стыковались с официальной позицией французских и бельгийских властей, старавшихся не афишировать позорные страницы Первой мировой войны. В этих странах фильм был снят с проката. ФРГ присоединилась к бойкоту, чтобы не портить отношений с французами, а Испания — в связи с неприятием идей пацифизма милитаристским режимом Франко. Окончательно эти запреты были сняты только в конце 1970-х гг.

Дуглас не только всячески помогал «продвигать» этот фильм, но и спродюсировал следующий проект Кубрика, крупнобюджетный фильм «Спартак», где также исполнил главную роль. Несмотря на ограниченный прокат, «Тропы славы» выдвигались на соискание премии BAFTA в номинации «лучший фильм», заслужив лестные сравнения с такими фильмами о бессмысленной мясорубке Первой мировой, как «Большой парад» и «На западном фронте без перемен».

Признание

Подлинную известность и актуальность фильм Кубрика приобрёл только с началом войны во Вьетнаме. В течение 1960-х гг. за лентой [books.google.ru/books?hl=&sourceid=navclient-ff&rlz=1B3GGHP_enRU447RU447&ie=UTF-8&q=%22paths+of+glory%22+%22best+antiwar%22 закрепилась репутация] едва ли не лучшего антивоенного фильма (такого мнения придерживается, в частности, Стивен Спилберг), а Кирк Дуглас ещё в 1960-е стал называть роль полковника Дакса лучшей в своей актёрской карьере.

В 1992 г. фильм «Тропы славы» был внесён в Национальный реестр наиболее значимых фильмов в истории США. По состоянию на июнь 2012 входит в число 50 лучших фильмов по версии IMDb. Издание фильма на DVD проектом Criterion Collection сопровождалось следующей характеристикой:

Скрупулёзный разбор понятий трусости и храбрости предлагает зрителю куда больше, чем стандартный антивоенный посыл, вскрывая с почти хирургической точностью страх, продажность и тщеславие — топливо, на котором работает машина любой войны.

Тематическая перекличка

• «На западном фронте без перемен» — более ранний фильм о Первой мировой войне с пацифистским посылом
• Антивоенная тема звучит также в фильмах Кубрика «Доктор Стрейнджлав», «Цельнометаллическая оболочка» и «Барри Линдон»

Литература

• Нэрмор, Джеймс. Кубрик / Джеймс Нэрмор; пер. с англ. Е. Микериной. — М.: Rosebud Publishing, 2012. — 400 с. — ISBN 978-5-905712-01-2.

Ссылки

• [www.allmovie.com/movie/v37425 Тропы славы] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Тропы славы

– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.