Труба (музыкальный инструмент)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Труба
Классификация
Диапазон Диапазон по написанию

Родственные инструменты

Тромбон, корнет, флюгельгорн

Музыканты

Список трубачей

Труба на Викискладе
Труба (музыкальный инструмент)Труба (музыкальный инструмент)
У этого термина существуют и другие значения, см. Труба.
Запрос «Трубач» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Труба́ (итал. tromba, фр. trompette, нем. Trompete, англ. trumpet) — медный духовой музыкальный инструмент альтово-сопранового регистра, самый высокий по звучанию среди медных духовых.

В качестве сигнального инструмента натуральная труба использовалась с древнейших времён, примерно с XVII века вошла в состав оркестра. С изобретением механизма вентилей труба получила полный хроматический звукоряд и с середины XIX века стала полноценным инструментом классической музыки. Инструмент обладает ярким, блестящим тембром, используется как сольный инструмент, в симфоническом и духовом оркестрах, а также в джазе и других жанрах.

Трубач — нижний чин (должность — звание) играющий на трубе, то есть снабженный трубой для подачи сигналов в кавалерии и артиллерии, вооружённых сил России имперского периода[1]. Соответственное название чина в пехоте — горнист[2][3].





История инструмента

Общий обзор

Труба — один из древнейших музыкальных инструментов. Упоминания о самых старых инструментах подобного типа датируются приблизительно 3600 лет до н. э.[4] Трубы существовали во многих цивилизациях — в Древнем Египте, Древней Греции, Древнем Китае и др., и использовались как сигнальные инструменты. Такую роль труба играла в течение многих столетий, вплоть до XVII века.

В Средневековье трубачи были обязательными членами войска, только они могли с помощью сигнала быстро передать приказ командующего другим частям армии, находившимся на расстоянии. Искусство игры на трубе считалось «элитным», ему обучали только особо отобранных людей. В мирное время трубы звучали на праздничных шествиях, рыцарских турнирах, в крупных городах существовала должность «башенных» трубачей, которые извещали о прибытии высокопоставленной персоны, смене времени суток (таким образом, выполняя роль своеобразных часов), приближении к городу вражеского войска и других событиях.

На рубеже Средневековья и Возрождения благодаря совершенствованию технологии изготовления труб интерес к этим инструментам значительно возрос. В эпоху барокко композиторы начинают включать партии труб в оркестр. Появляются виртуозные исполнители, обладавшие искусством «кларино» (исполнение диатонического звукоряда в верхнем регистре трубы с помощью передувания). Период барокко можно с полным правом назвать «золотым веком натуральной трубы». С приходом классицизма и романтизма, основополагающим принципом которых был мелодизм, натуральные трубы, неспособные исполнять мелодические линии, уходят на второй план и в оркестрах употребляются лишь в tutti для исполнения основных ступеней звукоряда.

Механизм вентилей, изобретённый в 1830-е годы и давший трубе хроматический звукоряд, первое время не получил широкого распространения, так как не все хроматические звуки были интонационно чисты и одинаковы по тембру. Верхний голос в группе медных духовых с этого времени всё чаще стал поручаться корнету — родственному трубе инструменту с более мягким тембром и более совершенными техническими возможностями. Корнеты (наряду с трубами) были постоянными инструментами оркестра до начала XX века, когда улучшение конструкции инструментов и совершенствование мастерства трубачей практически свели на нет проблему беглости и тембра, и корнеты исчезли из оркестра. В наше время оркестровые партии корнетов исполняются, как правило, на трубах, хотя иногда используется и оригинальный инструмент.

В наше время труба широко используется как сольный инструмент, в симфоническом и духовом оркестрах, а также в джазе, фанке, ска и других жанрах.

Среди выдающихся сольных трубачей различных жанров — Морис Андре, Луи Армстронг, Диззи Гиллеспи, Тимофей Докшицер, Клиффорд Браун, Майлз Дэвис, Чет Бейкер, Фредди Хаббард, Уинтон Марсалис, Сергей Накаряков, Георгий Орвид, Эдди Кэлверт, Артуро Сандоваль.

Натуральная труба

Натуральная, или старинная, труба является исторически первой разновидностью собственно музыкальной трубы — то есть применявшейся не для практических, а для эстетических целей. Её отличительные особенности — преимущественно цилиндрическое сечение, довольно поздно переходящее в коническое, а также относительно небольшие раструб и мундштук. В общей сложности труба этого рода была весьма длинной (примерно вдвое длиннее современной хроматической трубы) и относилась к числу инструментов с узкой мензурой, что позволяло без особых усилий воспроизводить с её помощью широкий спектр звуков — в принципе, при желании, путём сочетания различных строёв на ней можно было получить практически полный хроматический звукоряд. Однако композиторы классического периода не пользовались всем спектром её возможностей, поскольку в этот период трубы, равно как и ударные инструменты, применялись в оркестрах изредка и эпизодически, зачастую для воспроизведения некоторых отдельных звуков или несложных мелодических оборотов. В связи с невозможностью пользоваться закрытыми звуками партии труб того времени были менее богатыми, нежели, к примеру, партии валторн, однако это отчасти компенсировалось спецификой собственно их звучания. Ноты для натуральной трубы, так же, как и для валторны, писались в ключе «соль»; в силу её конструктивных особенностей исполнитель не мог менять изначальную высоту звуков, поэтому композиторам приходилось ориентироваться только на звуки, естественным образом производимые самой трубкой инструмента.

Звук в старинной трубе извлекался свободно и с высокой степенью точности, поэтому даже при употреблении довольно ограниченного набора вспомогательных приёмов играть на ней можно было вполне быстро. В период стиля clarino, или, как его называют альтернативно, во времена полифонистов, техника игры на натуральной трубе получила определённое развитие, однако впоследствии исполнительский стиль вновь возвратился преимущественно к воспроизведению несложных мелодических построений или простых гармоний. Классический оркестр в то время пользовался, как правило, двумя трубами в их сочетании с литаврами и валторнами, однако встречались и более многочисленные вариации — в зависимости от специфики конкретных произведений. В более поздние периоды, по мере возрастания силы оркестра, количество труб также увеличивалось: к примеру, Р. Вагнер в «Марше рыцарей» из оперы «Тангейзер» применил сразу 12 труб.

Трубы переходного периода

По мере того, как музыкантами осознавалась принципиальная ограниченность натуральной трубы, предпринимались разнообразные попытки по её совершенствованию и применению новых конструктивных решений. Полученные в результате этих поисков разновидности труб имели сугубо временное значение в истории оркестрового исполнительства, однако сыграли свою роль в процессе развития инструмента и обретения им своего нынешнего облика. Обобщение и систематизация спектра предлагавшихся вариантов позволяют говорить о том, что в общей сложности было сделано три попытки разной степени успешности.

Первой попыткой, которая датируется примерно XVIII веком, явилось намерение применить к трубе приём «закрытых звуков». Эта техника была разработана незадолго до того момента и использовалась при игре на валторне; исполнитель вводил руку в раструб инструмента, добиваясь тем самым иного звучания. Чтобы обеспечить играющему возможность совершить такое действие, была спроектирована натуральная труба полуовальной формы, внешним видом напоминающая полумесяц (в связи с чем во Франции, например, она получила соответствующее наименование — фр. trompette demi-lune). Основным для неё был крон «фа», имелась также возможность перевести звукоряд в «ми-бемоль» или «ре». Раструб, соответственно, при игре был направлен вбок. Хотя такой дизайн действительно позволял извлекать закрытые звуки, овальный изгиб отрицательно сказался на окраске звучания инструмента, а полученные в результате исполнительские эффекты оказались практически аналогичны закрытым звукам валторны — за исключением того, что последние были сильнее. Указанные недостатки стали причиной того, что уже в первой четверти XIX века труба-полумесяц полностью вышла из употребления.

Итогом второй попытки, которая также была совершена в конце XVIII века, стала так называемая клапанная труба. Хотя этот вид инструмента получил определённое распространение в военных ансамблях, в симфонической музыке указанная труба практически никогда не использовалась (исключением явилась лишь опера «Роберт-Дьявол» Дж. Мейербера). Как следует из её наименования, эта труба имела четыре или пять клапанов, и во время игры требовала применения обеих рук; нововведённое устройство, с одной стороны, ликвидировало свойственные натуральной трубе особенности звучания, а с другой — стало причиной нестройности при извлечении звуков (что, собственно, и обусловило её непопулярность).

Третьей вариацией на соответствующую тему стала труба с кулисой, которая широко распространилась, к примеру, в Великобритании и оставалась там популярной вплоть до второй половины XIX века. По конструкции она была схожа с тромбоном, с той разницей, что её кулиса выдвигалась не вперед, а назад. Для этой трубы были характерны натуральный звукоряд и четыре возможных строя: «фа», «ми», «ми-бемоль» и «ре».

Труба с вентилями

Окончательное завершение эпохи натуральной трубы связано с изобретением вентильного механизма, принципиально схожего с современным. Тем не менее, переходный процесс не был одномоментным и в различных странах мира проходил по-разному — к примеру, во Франции в течение довольно длительного периода времени был популярен корнет-а-пистон с вентильным механизмом, а в России в середине XIX века последние нередко использовались в сочетании с вентильными трубами (в частности, такие варианты характерны для Даргомыжского или Чайковского). При этом многие композиторы и после создания новых труб продолжали активно пользоваться натуральными, и лишь со временем хроматическая труба современного типа получила должное распространение. На протяжении переходного этапа распространение имела также «старинная хроматическая» — натуральная труба, но с вентильным механизмом, настроенным на тон, полутон и малую терцию, который позволял заполнить пробелы между основными ступенями.

Современная хроматическая труба - это, в сущности, укороченный инструмент, появление которого в определённой степени обусловлено стремлением композиторов ко всё более высоким по звучанию оркестровым партиям. Её устройство, для которого, в частности, характерны преимущественно коническая мензура и чашеобразный мундштук средней глубины, вызвало утрату полноты звучания, характерной для старинных труб, однако добавило инструменту ясности, звонкости и некоторой резкости[5].

Строение трубы

Трубы делают из латуни или меди, реже — из серебра и других металлов. Уже в античности существовала технология изготовления инструмента из одного цельного листа металла.

По сути своей труба представляет собой длинную трубку, которая изгибается исключительно для компактности. Она слегка сужается у мундштука, расширяется у раструба, а на остальных участках имеет цилиндрическую форму[6]. Именно такая форма трубки придаёт трубе её яркий тембр. При изготовлении трубы важен предельно точный расчёт как длины самой трубки, так и степени расширения раструба — это кардинальным образом влияет на строй инструмента.

Основным принципом игры на трубе является получение гармонических созвуков путём смены положения губ и изменение длины столба воздуха в инструменте, достигаемое с помощью механизма вентилей (клапанов). На трубе применяется три клапана, понижающих звук на тон, полтона и полтора тона. Одновременное нажатие двух или трёх клапанов даёт возможность понизить общий строй инструмента до трёх тонов. Таким образом, труба получает хроматический звукоряд.

На некоторых разновидностях трубы (например, на трубе-пикколо) есть также четвёртый клапан (квартвентиль), понижающий строй на чистую кварту (пять полутонов).

Труба — правосторонний инструмент: при игре клапаны нажимают правой рукой, левая рука поддерживает инструмент.

Техника игры на трубе

Общие сведения

Отличаясь большой технической подвижностью, труба блестяще выполняет диатонические и хроматические пассажи, простые и ломаные арпеджио и т. д. Расход дыхания на трубе сравнительно небольшой, поэтому на ней возможно исполнение широких, яркого тембра и большой протяжённости мелодических фраз в legato.

Стаккатная техника на трубе блестящая и стремительная (за исключением самых крайних регистров). Одинарное, двойное и тройное стаккато получаются с предельной отчётливостью.

На современных трубах хорошо получается большинство вентильных трелей.

Применение сурдины

Сурдина на трубе применяется достаточно часто, при необходимости изменить силу звука (чашечная сурдина-грибок, букет, планжеры и шляпки) или чаще тембр (обычная груша). Сурдина для классической трубы (груша) — грушеобразная болванка из никеля, вставляющаяся в раструб. forte звучит резко и гротескно благодаря звенящему призвуку, создаваемому дрожанием стенки трубы, где сурдина почти перекрывает выход воздуха (сходный прием на валторне застопоривание), а Piano с такой сурдиной даёт эффект звучания в отдалении, при этом сохраняется типичная трескучесть звука, так же в современной музыке используется чашка для грушеобразной сурдины (сурдина целиком грибок) она придаёт мягкий, слегка плаксивый звук. Джазовые трубачи используют самые разнообразные типы сурдин для создания всевозможных звуковых эффектов — рычания, кваканья и т. п.

Разновидности трубы

Наиболее распространенным типом трубы является труба в строе си-бемоль (in B), звучащая на тон ниже, чем написаны её ноты. В американских оркестрах нередко также используется труба в строе до (in C), нетранспонирующая и обладающая чуть более ярким, открытым звуком, чем труба in B. Применяемый объём действительного звучания трубы — от e (ми малой октавы) до c3 (до третьей октавы), в современной музыке и джазе возможно извлечение и более высоких звуков. Ноты пишутся в скрипичном ключе, как правило, без ключевых знаков, на один тон выше действительного звучания для трубы in B, и в соответствии с действительным звучанием для трубы in C. До появления механизма вентилей и некоторое время после этого существовали трубы буквально во всех возможных строях: in D, in Es, in E, in F, in G и in A, каждая из которых предназначалась для облегчения исполнения музыки в определённой тональности. С повышением мастерства трубачей и усовершенствованием конструкции самой трубы необходимость в таком количестве инструментов исчезла, а сама трубка инструмента стала короче и толще (её строй изменился на октаву, хотя тесситура осталась той же). В наше время музыка во всех тональностях исполняется или на трубе in B, или крайне редко на трубе in C.

Среди других разновидностей трубы ныне распространены:

  • Альтовая труба in G или in F, звучащая на чистую кварту или квинту ниже написанных нот и предназначающаяся для исполнения звуков в низком регистре (Рахманинов — Третья симфония). В настоящее время используется крайне редко, а в сочинениях, где предусмотрена её партия, применяется флюгельгорн.
  • Басовая труба in B, звучащая на октаву ниже обычной трубы и на большую нону ниже написанных нот. Вышла из употребления ко второй половине XX века, в настоящее время её партию исполняют на тромбоне — инструменте, схожем с ней по регистру, тембру и строению.
  • Труба-пикколо (малая труба). Разновидность, сконструированная в конце XIX века, в настоящее время переживает новый подъём в связи с возродившимся интересом к старинной музыке. Используется в строе си-бемоль (in B) и имеет возможность перестройки в строй ля (in A) для диезных тональностей. В отличие от обычной трубы, имеет четыре вентиля. Многие трубачи используют для малой трубы мундштук меньших размеров, что, однако, влияет на тембр инструмента и его техническую подвижность. Среди выдающихся исполнителей на малой трубе — Уинтон Марсалис, Морис Андре, Хокен Харденбергер.

Репертуар

Несмотря на то, что хроматические трубы, способные исполнять мелодические линии без ограничений, появились только в начале XIX века, существует большое количество сольных произведений, написанных для натуральных инструментов, которые в настоящее время исполняются на малой трубе.

Сольные сочинения

Хроматическая труба

Натуральная труба

Соло в оркестре

См. также

Напишите отзыв о статье "Труба (музыкальный инструмент)"

Примечания

  1. ↑ Трубач, нижний чин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. ↑ Горнист // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  3. ↑ Петухов М. О. Горнист // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  4. ↑ [web.archive.org/web/20070927051310/www.ru.musinstruments.ru/index.php?p=15 MUSINSTRUMENTS.RU — Статьи — Труба — от Бронзового века до наших дней]
  5. ↑ Рогаль-Левицкий Д. Современный оркестр. — М: Государственное музыкальное издательство, 1953. — Т. II. — 447 с.
  6. ↑ Среди других медных духовых инструментов цилиндрической трубкой обладают тромбон и валторна. Корнет, флюгельгорн и саксгорны, а также туба имеют коническую трубку и более мягкое звучание

    7. </ol>

Ссылки

  • Соловьев Н. Ф. Труба, музыкальный инструмент // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • [trumpetclub.ru/Pages-view-18.html Труба — от бронзового века до наших дней. Статья Андрея Икова в журнале «Музыкальные инструменты»]. [web.archive.org/web/20070927051310/www.ru.musinstruments.ru/index.php?p=15 Архивировано из первоисточника 27 сентября 2007].
  • [trumpetclub.ru/News-view-235.html От Древнего мира до XX века]. [www.webcitation.org/65Eh0uZt5 Архивировано из первоисточника 6 февраля 2012].
  • [trumpetclub.ru/News-view-236.html Устройство трубы]. [www.webcitation.org/65Eh2SgY8 Архивировано из первоисточника 6 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Труба (музыкальный инструмент)

Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Труба_(музыкальный_инструмент)&oldid=81079084»