Трубецкой, Владимир Сергеевич
| Владимир Сергеевич Трубецкой | |
 | |
| Имя при рождении: |
Владимир Сергеевич Трубецкой |
|---|---|
| Псевдонимы: |
В. Ветов |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Жанр: |
охотничий рассказ |
| Дебют: |
Драгоценная галка. Охотничий рассказ |
Содержание
Биография
Семья и детство
Владимир Сергеевич Трубецкой родился в семье владельцев усадьбы Ахтырка, сочетавшей в себе лучшие традиции просвещенного русского дворянства и русской либеральной интеллигенции. Его отец, Сергей Николаевич (1862—1905), был профессором и первым выборным ректором Московского университета; широко образованным человеком была его мать, Прасковья Владимировна (1860—1914), в девичестве княжна Оболенская.
В детстве Трубецкой рано обнаружил интерес к театру и музыке. В отличие от своего старшего брата, филолога Н. С. Трубецкого (1890—1938), Трубецкой не пошёл по стопам отца, предпочтя карьере ученого путь кадрового военного.
Флот и гвардия
Не проучившись и полгода на физико-математическом отделении МГУ, куда он поступил окончив гимназию, Трубецкой устроился юнгой на миноносец «Всадник», входивший в эскорт императорской яхты «Штандарт». Хотя Трубецкой был страстно предан морю и флоту, всю его дальнейшую жизнь изменила его любовь к княжне Елизавете Владимировне Голицыной, дочери московского городского головы князя В. М. Голицына. Как вспоминал сам Трубецкой,
надо было решаться на что-нибудь одно и положить на чаши весов любимую девушку и любимое море. Компромиссного решения здесь не могло быть. Однако сама мысль о каких-то весах в этом вопросе казалась мне чем-то подлым. Колебаться нельзя было: чувство наше слишком далеко зашло — мы были с невестой слишком дружны — и я отказался от моря.
По совету дяди, графа А. П. Капниста, Трубецкой принял решение оставить флот ради армии и в 1911 г. поступил вольноопределяющимся в гвардию, где впоследствии он стал офицером Лейб-гвардии Кирасирского Её Величества полка. Период подготовки к производству в офицеры описан Трубецким в сохранившихся главах его автобиографии «Записки кирасира».
Женитьба. Дети
В 1912 году Владимир Сергеевич женился на Елизавете Владимировне Голицыной (1889—1943), дочери Владимира Михайловича Голицына. Дети: Варвара, Григорий, Андрей, Александра, Владимир, Ирина, Сергей, Георгий.
Первая мировая война
В самом начале Первой мировой войны, за храбрость, проявленную в сражении при Гумбиннене (см. также Битва при Гумбиннене), Трубецкой был награждён Георгиевским крестом. Был ранен, в 1915 поступил на службу в штаб Юго-Западного фронта к генералу Брусилову. От Брусилова Трубецкой получает назначение командира первого в России отдельного автомобильного подразделения. В этой должности Трубецкой руководил спасением казны румынских союзников, когда германские войска уже входили в Бухарест.
Революция
После революции 1917 г. был членом конспиративной монархической организации, участвовал в одной из первых попыток освобождения царя.
В 1920 году Трубецкой был призван в Красную армию. По протекции Брусилова он получил назначение в Южный штаб фронта в Орёл. По дороге к месту службы Трубецкой заехал к семье, жившей тогда в Богородицке у родственников Бобринских, чтобы отдать свой паек. В Богородицке Трубецкой был арестован, но открывшийся в тюрьме туберкулез поспособствовал сначала освобождению, а потом и демобилизации.
Литературный дебют. «Приключения Бочёнкина и Хвоща»
Чтобы прокормить семью, Трубецкой охотится и пробует свои силы на театральном поприще: успехом у богородицких зрителей пользовалась написанная им по мотивам рассказов Боккаччо оперетта. Популярные в конце 20-х годов «охотничье-юмористические» рассказы Трубецкого будут основаны на событиях этого периода жизни автора.
В 1923 г. Трубецкие переехали в Сергиев Посад, где тому времени уже сформировалась своеобразная колония «лишенцев». В 1926 Трубецкой познакомился с Михаилом Пришвиным, с которым его сблизила общая любовь к охоте (под видом «музыканта Т.» Трубецкой выведен в «Журавлиной родине» Пришвина). Пришвин поощрял литературное дарование своего нового знакомого; в 1927 дебютный рассказ Трубецкого «Драгоценная галка» был напечатан в 4-м номере журнала «Всемирный следопыт». Поскольку с «Всемирном следопытом» уже активно сотрудничал шурин Трубецкого, художник князь Владимир Михайлович Голицын, рассказ Трубецкого был опубликован под псевдонимом «В. Ветов», образованным от уменьшительно-ласкательной формы имени жены писателя.
«Драгоценная галка» положила начало как писательской карьере Трубецкого, так и его сотрудничеству с выходившим под редакцией В. А. Попова журналом «Всемирный следопыт». Рассказы, повести и путевые очерки Трубецкого нисколько не проигрывали от соседства с произведениями таких мастеров приключенческого жанра, как А. Беляев, А. Грин, Л. Гумилевский, М. Пришвин, В. Ян и др. Дебютная публикация во «Всемирном следопыте» вдохновила Трубецкого на создание целой серии юмористических рассказов, начавших выходить под общим заглавием «Необычайные приключения Бочёнкина и Хвоща». Популярности рассказов и очерков Ветова несомненно способстволо и то, что они в выходили в оформлении постоянного сотрудника «Всемирного следопыта» В. М. Голицына.
В 1932 г. «Всемирный следопыт» был закрыт «за вредную приключенческую направленность», а в 1934 г. Трубецкой, родной брат одного из идеологов «евразийства» эмигранта Н.С. Трубецкого, был арестован по обвинению в связи с руководителями «закордонного центра» некой «национал-фашистской организации» (Дело славистов). Вместе с Трубецким была арестована и его дочь Варвара (1917—1937); и отец, и дочь были приговорены к ссылке на пять лет, после чего Трубецкой, его жена и шестеро детей были вынуждены переехать в Андижан, Узбекская ССР.
Ссылка в Узбекистан. «Записки кирасира»
В Андижане Трубецкой работает музыкантом в балетной студии и подрабатывает тапером в кафе-ресторане. Опубликованная переписка с В. М. Голицыным свидетельствует как о ностальгии изгнанника, так и о его оптимизме. Поддавшись уговорам Голицына, Трубецкой принимается за работу над воспоминаниями. Как указывает автор предисловия и редактор мемуаров Трубецкого В. П. Полыковская,
задумал он их в четырех частях — детство, записки кирасира, война 1914 года (окопное сидение) и записки советского музыканта. Но начал Трубецкой сразу с воспоминаний о службе в гвардии. Возможно, у него были предчувствия, что он не успеет осуществить все, что наметил, а описать эту часть жизни ему казалось легче, чем прочие.[1]
Опубликованные в 1991 г. журналом «Наше наследие», «Записки кирасира» Трубецкого — яркое произведение русской военной мемуаристики. Воспоминания Трубецкого отличают непосредственность, чувство юмора, внимание к детали и высокая информативность.
В 2006 г. «Записки кирасира», «Приключения Бочёнкина и Хвоща», а также эпистолярное наследие В. С. Трубецкого вышли в свет в переводе на английский язык.[2]
Арест и расстрел
Закончить работу над «Записками кирасира» Трубецкому не было суждено. 29 июля 1937 Трубецкой и трое его старших детей были арестованы. Во время обыска детям писателя удалось спрятать сохранившийся фрагмент «Записок» — старший сын, арестованный вместе с отцом, во время обыска незаметно взял со стола несколько тетрадей отца и засунул их в шаровары своего младшего брата. Так «Записки» без начала и конца дошли до нас. Весь остальной архив писателя был безвозвратно утрачен.
30 октября 1937 г. Владимир Сергеевич Трубецкой был расстрелян, та же участь постигла его дочь Варвару. Десять лет в лагере провел его сын Григорий (1912—1975); в лагере умерла дочь Александра (1919—1943). Вдова писателя Елизавета Владимировна Трубецкая была арестована в 1943 г. и умерла в Бутырской тюрьме через месяц после ареста.
В 1964 году дело было пересмотрено, Владимир Сергеевич Трубецкой реабилитирован.
«Пути неисповедимы» — яркие воспоминания о лагерном и военном опыте сына писателя, Андрея Владимировича (1920—2002).
Напишите отзыв о статье "Трубецкой, Владимир Сергеевич"
Примечания
- ↑ Полыковская, В. П. «Вступительная статья». // Трубецкой, В. С. «Записки кирасира». М.: «Россия», 1991.
- ↑ Vladimir Sergeevich Trubetskoi. A Russian Prince in the Soviet State. Hunting Stories, Letters from Exile, and Military Memoirs. Translated from the Russian by Susanne Fusso. Evanston, ILL: Northwestern University Press, 2006.
Ссылки
- [militera.lib.ru/memo/russian/trubetskoy_vs/ «Записки кирасира» В. С. Трубецкого на сайте «Военная литература»] (Проверено 16 декабря 2009)
- [www.ohot-prostory.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=979 Страничка В. С. Трубецкого — автора альманаха «Охотничьи просторы»]
- [www.princeton.edu/shvabrin/trbtsk_fss.html Англоязычная рецензия на американское однотомное собрание сочинений В. С. Трубецкого (Stanislav Shvabrin)]
Отрывок, характеризующий Трубецкой, Владимир Сергеевич
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
