Трупный синод

Трупный синод (лат. synodus horrenda — «жуткий синод») — состоявшийся в январе 897 года в Латеране церковный трибунал над эксгумированным трупом папы Формоза. Это событие, одно из самых неоднозначных в истории папства, вызвало раскол в церкви и дестабилизировало римский понтификат на рубеже IX и X столетий.

Подоплёка

В IX—X вв. папство переживало тяжёлый политический и нравственный кризис. При отсутствии надёжной экономической и политической опоры понтифик превращался в марионетку властителей тускулумских, сполетских, неаполитанских и беневентских, каждый из которых стремился к приращению своего домена и подвергал Папскую область хищническим набегам. Особенно неумеренными были аппетиты маркграфов Сполето из дома Гвидонидов.

За 93 года с 872 по 965 гг. на папском престоле сменилось 24 понтифика. В среднем каждый понтификат длился три-четыре года. Ведущие сенаторские фамилии Рима, представлявшие интересы феодальных домов Италии, путём интриг и махинаций приводили в Латеран своих ставленников и устраняли их в случае необходимости. Скудость и обрывочность сведений о папах того времени способствовали возникновению самых невероятных легенд — например, о том, что одно время папой была женщина.

Папа Формоз (891—896 гг.), короновав под принуждением в 892 г. императора Ламберта Сполетского, предпринял попытку противопоставить его влиянию одного из последних Каролингов, Арнульфа Каринтийского. Он призвал Арнульфа в Рим, венчал его на императорский трон и пытался склонить к вторжению во владения маркграфов сполетских. По дороге в Рим Арнульф успел осадить в Павии и вытеснить оттуда Ламбертова отца Гвидо III, коронованного императором ещё предшественником Формоза. Гвидо умер, пытаясь мобилизовать своих сторонников в Ломбардии. Несмотря на многообещающее начало, скоропостижная болезнь и смерть как Арнульфа, так и Формоза положила конец их антигвидонидским предприятиям.

Судилище

После смерти Формоза сторонники Гвидонидов устранили его преемника Бонифация VI и поставили папой молодого Стефана. Это был отпрыск Сполетского дома, поставленный Формозом в епископы латинского города Ананьи. В январе 897 г. в Рим прибыли Ламберт и его двоюродный брат Гвидо IV. Предполагается, что именно они потребовали эксгумировать труп умершего за девять месяцев до этого Формоза и предать его суду. Стефан и сам был заинтересован в объявлении постановлений Формоза ничтожными, ибо среди таковых оказывалось и его решение о положении Стефана в епископы. Дело в том, что Никейский собор запрещал епископам переходить с кафедры на кафедру; соответственно, римским епископом не мог быть избран епископ другого города.

Судебное заседание, подобного которому не сыскать в анналах «вечного города», развернулось в Латеранской базилике. Папа велел посадить на трон полуразложившийся труп своего предшественника и подверг его посмертному допросу, в ходе которого за покойника отвечал, подражая его голосу, спрятавшийся за троном дьякон. Формозу вменялись все те обвинения, которые выдвигал против него ещё Иоанн VIII, а именно: вероломство, переход с одной епископской кафедры (Порто) на другую (Рим) в обход установленного Никейским собором запрета, а также совершение им, мирянином, религиозных таинств. Кроме того, Формозу ставилось в вину венчание на царство «незаконнорожденного» Арнульфа при жизни законных императоров Гвидо и Ламберта.

По итогам синода избрание Формоза было объявлено недействительным, его указы отменены, а пальцы, которыми он совершал крестное знамение, были отрублены. Тело Формоза, лишённое одежды, без каких-либо знаков папского достоинства, проволокли по улицам «вечного города» и закопали в братской могиле для чужеземцев. Позднее оно было выкопано (вероятно, кладбищенскими ворами, ожидавшими богатой наживы) и с прикреплённым грузом сброшено в Тибр.

Последствия

Во время глумления над трупом Формоза Латеранский храм потрясло землетрясение, что вызвало его частичное обрушение. Это знамение пробудило в римлянах благоговейный ужас и возбудило всеобщее негодование против оскорбителей Формоза. Пошли слухи, что выловленное из Тибра тело понтифика стало творить чудесные исцеления, как о том повествует Лиутпранд:

Сколь велики были авторитет и благочестие папы Формоза, мы можем заключить из того, что когда позднее он был найден рыбаками и отнесён в церковь блаженного князя апостолов Петра, его, лежащего в гробу, почтительно приветствовали образа святых. Я часто слышал об этом от наиболее благочестивых мужей города Рима.

Римская чернь взбунтовалась, папа Стефан был заточён в темницу и там удавлен, его преемник Теодор II реабилитировал Формоза и с почестями перезахоронил облаченное в папские ризы тело понтифика. Годом позже папа Иоанн IX с одобрения Ламберта Сполетского запретил впредь судить покойников, подверг Трупный собор формальному осуждению и велел сжечь все относящиеся к нему документы.

Однако антиформозовская партия не считала себя побеждённой и выдвинула на римскую кафедру кандидатуру патриция Сергия, который принимал в подготовке и проведении злосчастного собора самое деятельное участие. Всех преемников Стефана Сергий считал антипапами. Чехарда в Латеране продолжалась с 896 по 904 гг., и всё это время за кулисами шла борьба между сторонниками и противниками Формоза, о которой достоверных источников сохранилось очень мало. Подробнее других сообщают об этом периоде Лиутпранд Кремонский и Регинон Прюмский. За это время на папском престоле сменилось семь пап (не считая одного антипапы), которые поочередно предавали своих предшественников анафеме. Некоторые (как, например, Теодор II и Роман) умирали при невыясненных обстоятельствах всего через несколько недель после избрания, что бросало на папский престол весьма зловещий отблеск.

Точку в истории Трупного собора поставил Сергий III (904—911), наконец овладевший Римом благодаря вооружённой помощи тускуламского комита Теофилакта и камеринского маркграфа Альбериха. Своих предшественников — папу Льва V и антипапу Христофора — он распорядился задержать и умертвить. Сергий отменил решения Теодора II и Иоанна IX, подверг Формоза новому порицанию и велел выгравировать на надгробии Стефана хвалебную эпитафию. С этого «нечестивого и кровожадного» понтифика в Риме начался не менее скандальный период порнократии.

Источники

• Philippe Levillain. The Papacy: an Encyclopaedia. Routledge, 2002. ISBN 0415922305.
• F. Donald Logan. A History of the Church in the Middle Ages. Routledge, 2002. ISBN 0415132886.
• Mann, Horace K. The Lives of the Popes in the Early Middle Ages. Vol 4. London: K.Paul, Trench, Trubner, 1910. Pp. 42-72.
• Joseph Duhr, “La concile de Ravenne in 898: la réhabilitation du pape Formose,” Recherches de science religieuse 22 (1932).

Ссылки

• [whitewolf.newcastle.edu.au/words/authors/B/BrowningRobert/verse/ringandbook/ringbook10.html «Папа»]. Глава из стихотворного романа Р. Браунинга «Кольцо и книга» (1868-69), посвящённая Трупному синоду.

Отрывок, характеризующий Трупный синод

– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.