Трутовский, Владимир Евгеньевич

Владимир Евгеньевич Трутовский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Народный комиссар местного самоуправления РСФСР
18 (31) декабря 1917 — 18 марта 1918
Глава правительства:	Владимир Ильич Ленин
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	вакансия, 30 июня 1918 объединение с Народным комиссариатом внутренних дел РСФСР
Рождение:	1889(1889) Константиноград, Константиноградский уезд, Полтавская губерния, Российская империя
Смерть:	4 октября 1937(1937-10-04) Москва, РСФСР, СССР
Партия:	ПЛСР
Деятельность:	публицист, экономист

Владимир Евгеньевич Трутовский (1889, Константиноград, Полтавская губерния — 4 октября 1937, Москва) — российский революционер, один из организаторов партии левых эсеров и член её ЦК, народный комиссар местного самоуправления РСФСР с декабря 1917 г. по март 1918 г.

Биография

Владимир Евгеньевич Трутовский родился в дворянской семье. Окончил Харьковскую гимназию, затем в 1906 году поступил на юридический факультет Харьковского университета. В партию эсеров вступил в 1907 году. В 1909—1910 годах начал писать очерки для провинциальных газет. В декабре 1910 года был арестован за участие в революционной пропаганде и в 1911 г. осуждён к административной высылке на три года под гласным надзором полиции в Онегу (Архангельская губерния). Сотрудничал в местных журналах «Известия Архангельского Общества изучения Русского Севера» и «Архангельские городские известия». Его статьи посвящались вопросам освоения Мурмана, строительства железных дорог в крае, развития кооперации и земств. После окончания срока ссылки уехал в Санкт-Петербург. В 1914 году опубликовал книгу «Современное земство». Редактировал газеты петербургской организации эсеров «Бодрая мысль», «Смелая мысль», был официальным издателем журнала «Современник» в 1914—1915 г..

В 1917 году член Петербургского Комитета ПСР. С августа 1917 г. член редколлегий газеты «Земля и Воля» и журнала «Наш Путь». В 1917 член ЦК ПСР, делегат III съезда ПСР, на IV съезде совместно с И. 3. Штейнбергом огласил резолюцию о недоверии ЦК и покинул съезд. Вошел в ЦК партии левых эсеров, после I-го и II-го съездов ПЛСР являлся членом финансовой и издательской комиссий ЦК ПЛСР. Член Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов. Избран в ноябре 1917 года во Всероссийское учредительное собрание по списку Уфимского Совета крестьянских депутатов. Член ВЦИК 2—4-го созывов. С 18 (31) декабря 1917 по 18 (31) января 1918 народный комиссар местного самоуправления Российской Советской Республики, а затем по 18 марта 1918 года — народный комиссар местного самоуправления РСФСР, член СНК РСФСР. В этой должности, несмотря на требование передать всю полноту власти Советам, неохотно расставался с приоритетом городских и земских учреждений.

В июле 1918 года принимал участие в левоэсеровс­ком мятеже. После ликвидации мятежа скрывался под Москвой и в Казани. 27 ноября 1918 г. Верховным ревтрибуналом при ВЦИК заочно приговорен к 3 годам тюрем­ного заключения. Арестован в феврале 1920 г. в Петрограде, но вскоре освобожден вследствие подписания «Тезисов ЦК ПЛСР» о единстве революционного фронта.

Слушатель Восточного факульте­та Академии Генштаба РККА, член редколлегии журнала «Знамя». Вновь арестован 10 марта 1921 г. по тому же делу и отбывал ранее назначенный срок тюремного заключения. По окончании срока в 1923 году приговорен к ссылке в Пржевальск (Туркестанская Социалистическая Советская Республика) на 3 года. В знак протеста против этого приговора, находясь в Лефортовской тюрьме пытался покончить жизнь самосожжением. В 1925—1926 годах жил в Полтаве, руководил нелегальной деятельностью ПЛСР.

В 1926 году сослан в Краснококшайск (ныне Йошкар-Ола), затем находился в ссылках в Шадринске, Алма-Ате, Оренбурге. В 1937 жил в Алма-Ате, работал экономистом, был арестован 7 февраля того же года. Приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР 4 октября 1937 года по статьям 58-8, 58-11 УК РСФСР к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. В 1920—1930-е годы Трутовский написал книгу «Сорочинская трагедия», а также ряд фрагментов мемуаров, которые закончил в ссылке в Алма-Ате. Рукопись была изъята во время его ареста и до сих пор не обнаружена. Реабилитирован в августе 1992 г. Генпрокуратурой Республики Казахстан.

Семья

1-я жена — Трутовская Мария Александровна, 2-я — Попова Клавдия Васильевна.

Сочинения

• Трутовский, В. Е. [library6.com/3596/item/630889 Современное земство.] Пг., 1914.
• Трутовский В. Сорочинская трагедия. М. Изд-во всесоюзного общества политкаторжан и сс.-поселенцев. 1926

Литература

• Разгон А. И. Забытые имена // Первое Советское правительство. М.: Политиздат, 1991. С. 448—459
• Протасов Л. Г. Люди Учредительного собрания: портрет в интерьере эпохи. М., РОССПЭН, 2008.

Отрывок, характеризующий Трутовский, Владимир Евгеньевич

Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.