Трухильо, Рафаэль

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рафаэль Трухильо
исп. Rafael Leónidas Trujillo Molina
Президент Доминиканской Республики
16 августа 1942 — 16 августа 1952
Предшественник: Мануэль де Хесус Тронкосо де ла Конча
Преемник: Эктор Трухильо
Президент Доминиканской Республики
16 августа 1930 — 16 августа 1938
Предшественник: Рафаэль Эстрелья Уренья
Преемник: Хасинто Бьенвенидо Пейнадо
Министр иностранных дел Доминиканской Республики
1953 — 1953
Предшественник: Вирхилио Диас Ордоньес
Преемник: Хоакин Балагер
 
Рождение: 24 октября 1891(1891-10-24)
Сан-Кристобаль
Смерть: 30 мая 1961(1961-05-30) (69 лет)
Сьюдад-Трухильо
Место погребения: кладбище Пер-Лашез, Париж
Отец: Хосе Вальдес Трухильо
Мать: Альтаграсия Жулия Молина Шевалье
Супруга: 1) Аминта Ледесма (1913-1924)
2) Бьенвенида Рикардо (1925-1937)
3) Мария Мартинес (с 1937)
Дети: сыновья: Рамфис, Рафаэль Леонидас-мл. и Леонидас Радамес
дочери: Хулия Женевьева, Флор де-Оро, Одетта Альтаграсия, Мария де Анхелес, Иоланда, Эльза Хулия, Бернадетт[1]
Партия: Доминиканская партия
 
Награды:

Рафаэль Леонидас Трухильо Молина (исп. Rafael Leónidas Trujillo Molina; 24 октября 1891, Сан-Кристобаль — 30 мая 1961, Сьюдад-Трухильо), также был известен под прозвищем «Шеф» (исп. El Jefe) — доминиканский государственный и политический деятель, фактический правитель страны в период с 1930 по 1961 годы[2] (в 1930—1938 и 1942—1952 годах официально занимал президентский пост). Его правление, получившее название «эра Трухильо», считается одним из наиболее кровопролитных в истории Америки — по оценкам, он был ответственен за смерть более 50 тысяч человек, включая примерно 10 тысяч, погибших в этнических чистках в 1937, и характеризуется также культом его личности[3][4][5][6], в целом оцениваясь как более очевидная и жестокая диктатура, нежели другие подобные режимы того времени в Латинской Америке[7].





Ранняя жизнь

Родился 24 октября 1891 года в бедной семье[8] Хосе «Пепито» Трухильо Вальдеcа, сына испанского сержанта[9], и Альтаграсии Жулии Молины Шевалье, имеющей смешанное происхождение[9][10]. Рафаэль был третьим из одиннадцати детей[8], включая приёмного брата Луиса Рафаэля «Нене», который воспитывался в доме Трухильо[9]. В 1897 в шестилетнем возрасте пошёл в школу Хуана Иларио Мерино, через год был переведён в школу Бротона, где обучался у Эугенио де Остоса. В шестнадцатилетнем возрасте устроился на работу оператором телеграфа, где трудился в течение трёх лет. После увольнения занялся угоном скота, подделкой чеков и грабежом почтовых отделений, несколько месяцев провёл в тюрьме. Выйдя на свободу, организовал банду грабителей под названием «42»[11][12].

На пути к власти

В 1916 США оккупировали Доминиканскую Республику, вскоре создав Национальную гвардию, призванную следить за соблюдением правопорядка. В 1918 Трухильо вступил в неё и тренировался с военнослужащими Корпуса морской пехоты.[13] Произведя впечатление на вербовщиков, за девять лет дослужился от лейтенанта до генерала и главнокомандующего доминиканской армией.[12]

В феврале 1930 сверг[14][15] президента Васкеса, заключив сделку с лидером протестующих Рафаэлем Уренья: Трухильо обещал ему помощь в приходе к власти взамен на поддержку собственной кандидатуры на следующих президентских выборах. Васкес приказал Трухильо подавить беспорядки, однако тот, соблюдая «нейтралитет», ничего не предпринял, позволив сторонникам Уренья захватить столицу практически без боя. 3 марта он был провозглашён президентом, Трухильо — назначен главой полиции и армии. На выборах, состоявшихся 16 мая, с результатом 99 % голосов «за» был избран президентом[16], Уренья — вице-президентом от «Патриотической гражданской коалиции». Другие кандидаты, подвергшись давлению со стороны армии, отказались от выдвижения. По словам посла США в Доминиканской Республике, Трухильо получил большее число голосов, чем общее количество избирателей[17].

У власти

Спустя три недели после его избрания на столицу обрушился ураган, жертвами которого стали более трёх тысяч человек. С помощью Американского Красного Креста город был восстановлен. 16 августа 1931, через год после избрания Трухильо президентом, Доминиканская партия, поддерживающая его, стала единственной легальной партией в стране, хотя государство и так фактически было однопартийным. Госслужащие были обязаны «жертвовать» 10 процентов дохода в партийный фонд[18][19], взрослых граждан принуждали вступить в партию. Её члены были обязаны носить при себе членскую карточку, при отсутствии которой граждане могли быть арестованы за «бродяжничество». В 1934, произведя сам себя в генералиссимусы, с помощью массовых фальсификаций был переизбран на пост президента, будучи единственным кандидатом. С его подачи распространилась практика «народного мнения», в рамках которой большие толпы людей выкрикивали одобрение правительству[18].

Культ личности

В 1936 Конгресс подавляющим числом голосов проголосовал за переименование столицы страны в Сьюдад-Трухильо (исп. Ciudad Trujillo — город Трухильо). Провинция Сан-Кристобаль была переименована в Трухильо, высочайшая вершина Карибских островов Монте-Тина — в пик Трухильо. Статуи «Шефа» в массовом порядке воздвигались по всей стране, в его честь назывались общественные здания и мосты, первые страницы газет прославляли его, а на номерных знаках было написано «Да здравствует Трухильо!» и «Год благодетеля отечества». В Сьюдад-Трухильо был установлен светившийся ночью электрический знак с надписью «Бог и Трухильо», церквям предписывалось вывешивать лозунг «Бог на небесах, Трухильо на земле», который со временем был изменён на «Трухильо на земле, Бог на небесах». Сторонники президента рекомендовали его к Нобелевской премии мира, однако Нобелевский комитет отказался рассматривать заявку на соискание.

Мог быть избран снова в 1938, однако, сославшись на американскую традицию ограничения в два президентских срока, заявил: «Я добровольно, против желаний моего народа, отказываюсь от переизбрания на этот высокий пост»[20]. Несмотря на это, в середине 1937 была запущена широкая избирательная кампания, прекратить которую заставил международный резонанс, вызванный резнёй гаитян, Трухильо заявил об «уходе на покой»[21]. Вместо него баллотировался и в 1938 одержал победу, оставаясь единственной кандидатурой в бюллетене, выбранный им в преемники 71-летний вице-президент Пейнадо, на пост вице-президента была предложена кандидатура Мануэля Тронкосо. Трухильо сохранил власть в собственных руках, оставшись главнокомандующим и лидером партии. Пейнадо, в частности, приказав увеличить размер знака «Бог и Трухильо», скончался 7 марта 1940, и пост занял Тронкосо. С 1942 после избрания Рузвельта на третий президентский срок в 1940 Трухильо был дважды переизбран, увеличив срок пребывания на посту до пяти лет, и в 1952 под давлением Организации американских государств передал его своему брату Эктору. Несмотря на то, что Трухильо формально уже не был главой государства, в 1955 широко отмечалось 25-летие его правления, в честь чего были отчеканены золотые и серебряные памятные монеты с его изображением.

Внешняя политика

Стремясь к мирному сосуществованию с США, во время Второй мировой войны встал на сторону союзников, 11 декабря 1941 объявив войну Германии, Италии и Японии, не приняв, однако, никакого участия в военных действиях. В 1945 Доминиканская Республика стала одним из государств-основателей ООН. Поощрял развитие экономических и дипломатических связей с США, поддерживал дружеские отношения с каудильо Испании Франко, президентами Аргентины Пероном и Никарагуа Сомосой, несмотря на то, что политика его режима часто вызывала разногласия с другими странами Латинской Америки, в особенности с Коста-Рикой и Венесуэлой. К концу правления Трухильо его отношения с США ухудшились.

Соглашение Халла-Трухильо

С начала собственного правления Трухильо намеревался улучшить экономическое положение страны, в том числе лишить США права собирать таможенные пошлины, действовавшего с 1907 и подтверждённого с окончанием американской оккупации в 1924. Переговоры, начавшиеся в 1936 и продолжавшиеся 4 года, завершились 24 сентября 1940 подписанием госсекретарем США Халлом и Трухильо соглашения, по которому США передавали Доминиканской Республике контроль над сбором и установлением таможенных пошлин, а та обязывалась перечислять собранные платежи на специальный банковский счёт, гарантируя выплаты по внешнему долгу[22]. Дипломатический успех позволил Трухильо развернуть широкую пропагандистскую кампанию, позиционировавшую его как «спасителя нации» и «восстановителя финансовой независимости Республики»[23].

Гаити

С 1822 по 1844 территория современной Доминиканской Республики была оккупирована Республикой Гаити, притязавшей на объединение острова под собственной властью. С приходом Трухильо к власти северо-западные приграничные территории подверглись «гаитянизации»[24]. Точные границы стран определены не были, и в 1933 и 1935 Трухильо и президент Гаити Венсан проводили переговоры для разрешения пограничного вопроса, в 1936 достигнув соглашения. Инциденты на границе продолжились и после его подписания, и Трухильо в октябре 1937 отдал приказ о начале этнических чисток в приграничных районах. Пытаясь организовать свержение Венсана, Трухильо наладил контакт с главнокомандующим вооружёнными силами Гаити генералом Каликстом и Эли Леско, тогдашним послом Гаити в Доминиканской Республике. В 1941 при поддержке Трухильо он стал президентом Гаити, но продолжил проводить независимую от Трухильо политику. В 1944 он попытался организовать убийство Леско, но потерпел неудачу, затем опубликовал дискредитирующую его переписку с ним[24]. В 1946 Леско был свергнут в результате военного переворота.

«Петрушечная» резня

Куба

К 1947 Куба стала одним из центров эмигрантского сопротивления режиму Трухильо; одним из лидеров оппозиции был будущий президент Бош. При поддержке президента Кубы Грау с целью вторжения в Доминиканскую Республику и свержения Трухильо был создан экспедиционный корпус, однако международное давление, в частности, со стороны США, привело к свёртыванию операции[25]. В отместку в 1955 Трухильо помог оружием сторонникам бывшего кубинского президента Сокарраса, однако вскоре оно оказалось в руках отрядов Кастро, заключившего союз с Сокаррасом. С 1956, видя успехи Движения 26 июля, Трухильо поддерживал Батисту деньгами, оружием и войсками, однако тот, несмотря на заверения Трухильо в скорой победе, потерпел поражение и в январе 1959 бежал в Доминиканскую Республику[26].

Кастро угрожал Трухильо свержением, и доля оборонных расходов в бюджете Доминиканской Республики была увеличена, для защиты Гаити, куда, как ожидалось, Кастро мог вторгнуться в первую очередь и сместить президента Дювалье, был сформирован иностранный легион. 14 июня 1959 кубинский самолёт с 56 вооружёнными людьми на борту приземлился близ доминиканского города Констанса, шесть дней спустя с двух яхт на северное побережье страны высадились ещё бойцы, однако доминиканские вооружённые силы пресекли попытку переворота. В августе Батиста после выплаты со стороны Трухильо нескольких миллионов долларов выехал в Португалию[26]. В качестве мести кубинцам Джонни Аббес поддержал одну из оппозиционных Кастро группировок, но план был сорван, когда кубинские войска обнаружили разгружавшийся близ Тринидада самолёт с помощью повстанцам[27].

Покушение на Бетанкура

К концу 50-х оппозиция режиму Трухильо внутри страны усилилась за счёт молодёжи, родившейся уже во время его правления и требовавшей демократизации. На протесты Трухильо ответил ещё большими репрессиями, организованными Службой военной разведки во главе с Джонни Аббесом. Режим подвергся критике и остракизму со стороны иностранных государств, что лишь подогрело паранойю Трухильо, всё чаще вмешивавшегося в дела соседних стран, в частности, Венесуэлы, президент которой Бетанкур был давним и открытым его оппонентом, поддерживая недовольных правлением Трухильо доминиканцев. В отместку тот несколько раз пытался организовать свержение Бетанкура с помощью венесуэльских иммигрантов-оппозиционеров, что вынудило Венесуэлу обратиться с иском в Организацию американских государств. Взбешённый Трухильо приказал заложить бомбу в автомобиль, припаркованный на пути следования президентского кортежа; взрыв, прогремевший 24 июня 1960, ранил, но не убил Бетанкура.

Покушение на президента Венесуэлы окончательно подорвало международное отношение к режиму Трухильо: члены ОАГ единогласно проголосовали за разрыв дипломатических отношений и введение экономических санкций против Доминиканской Республики. Жестокое убийство 25 ноября 1960 трёх сестёр Мирабаль, противниц диктатуры, усилило негативное отношение к ней. Трухильо стал обузой США, чьи отношения с Доминиканской Республикой стали крайне напряжёнными после покушения на Бетанкура.

Внутренняя политика

Преследование инакомыслящих

С приходом к власти жестоко расправлялся с любыми недовольными его правлением, в том числе с помощью членов собственной банды «42» под предводительством Мигеля Анхеля Паулино, передвигавшихся в красном «Паккарде», прозванном «машиной смерти»[28]; составлял расстрельные списки из имён людей, которые, как считал Трухильо, являлись его врагами или причинили ему обиду. На какое-то время оппозиционным партиям даже было разрешено открыто функционировать: это было сделано главным образом для облегчения идентификации противников режима и их ликвидации[29].

Уделял особое внимание модернизации вооружённых сил: военнослужащие получали большую заработную плату, включая надбавки, регулярно производились в звании, закупались новая техника и вооружение. С помощью запугивания, поощрения верности режиму и частой смены должностных лиц над офицерским корпусом был установлен контроль, что предотвратило потенциальную угрозу с его стороны. Установив государственную монополию на все основные отрасли экономики, благодаря манипуляции с ценами и хищению Трухильо и его семья обогатились.

В поздние годы правления Трухильо аресты и казни осуществлялись Службой военной разведки под руководством Джонни Аббеса. Некоторые из её операций, в частности, похищение Галиндеса и убийство сестёр Мирабаль, привлекли внимание мировой общественности, что, в конечном счёте, способствовало прекращению поддержки режима со стороны США.

Иммиграционная политика

Режим Трухильо был известен своей политикой «открытых дверей», принимая еврейских беженцев, испанцев, бежавших от гражданской войны, и японских эмигрантов, прибывавших в страну после Второй мировой войны[30], поддерживая, однако, политику «антигаитянизма» — расовой дискриминации чёрного населения обеих стран острова. В стремлении «обелить» население власти страны и вовсе отрицали существование афродоминиканцев. В 1938 на Эвианской конференции Доминиканская республика единственная из присутствовавших согласилась принять до 100 тысяч евреев на щедрых условиях[31]; в 1940 после подписания соглашения Трухильо выделил более 100 км² земли под размещение переселенцев. Первые из них прибыли в мае 1940; около 800 обосновались в Сосуа, большая часть из них позже перебралась в США[31].

Беженцы из Европы, пополнявшие бюджет страны налоговыми отчислениями и увеличивавшие процент белых среди преимущественно смешанного населения, пользовались расположением властей, в то время как доминиканская армия высылала нелегальных гаитянских иммигрантов, что вылилось в их массовое уничтожение в 1937.

Экологическая политика

В годы правления Трухильо был значительно увеличен размер заповедной зоны около реки Яке-дель-Сур, в 1934 — создан первый национальный парк, запрещены подсечно-огневое земледелие и вырубка сосновых насаждений без разрешения, создано агентство по делам леса. В 1950-е из соображений гидроэнергетического использования рек была запрещена вырубка леса по их берегам. Со смертью Трухильо в 1961 выжигание и массовая вырубка лесов продолжились, и в 1967 президент Балагер применил против лесорубов-нарушителей армейские подразделения[19].

Убийство

30 мая 1961 Трухильо был застрелен в собственном Chevrolet Bel Air, попав в засаду на автотрассе близ Сьюдад-Трухильо[32], став жертвой заговора генералов Хуана Томаса Диаса и Антонио Имберта Барреры, бизнесмена Антонио де ла Масы и адъютанта Трухильо Амадо Гарсиа Герреро[33], которым, несмотря на это, не удалось захватить власть из-за бездействия одного из заговорщиков, генерала Хосе «Пупо» Романа, позже казнённого[34]. Ближайшие соратники Трухильо и его семья организовали охоту за заговорщиками силами Службы военной разведки: сотни подозреваемых было арестовано, многие подвергнуты пыткам. 18 ноября последними были казнены ещё шестеро заговорщиков[35].

Роль ЦРУ в организации убийства служит предметом дискуссий. Имберт Баррера заявлял, что заговорщики действовали самостоятельно, однако использованное ими оружие — три карабина M1 — было предоставлено ЦРУ[2]. В докладе заместителя Генерального прокурора США сотрудники ЦРУ утверждали, что управление не играло активной роли в организации убийства, а связь ЦРУ с группами заговорщиков была «слабой»[36]. В другом внутреннем документе ЦРУ сообщается, что расследование Офисом генерального инспектора ЦРУ убийства выявило «довольно обширные связи управления с заговорщиками»[37].

Трухильо был с почестями похоронен в Сан-Кристобале. Надгробную речь произнёс президент Балагер. Семье Трухильо не удалось сохранить власть: попытка военного переворота в ноябре и угроза американского вторжения окончательно положили конец «эре Трухильо»[38]. Сын покойного Рамфис, готовившийся стать преемником отца, бежал во Францию с гробом с его телом на борту собственной яхты «Анхелита». 14 августа 1964 останки были перезахоронены на парижском кладбище Пер-Лашез.

В культуре

Период правления Трухильо отражён в книгах «Праздник Козла» Марио Варгаса Льосы и «Короткая и удивительная жизнь Оскара Уао» Хунота Диаса.

Убийство Трухильо упоминается в романе Фредерика Форсайта «День Шакала».

Напишите отзыв о статье "Трухильо, Рафаэль"

Примечания

  1. [www.listin.com.do/app/article.aspx?id=132809 Angelita implica a héroes 30 de Mayo en crimen de las Mirabal] (исп.)
  2. 1 2 [www.bbc.co.uk/news/world-latin-america-13560512 'I shot the cruellest dictator in the Americas']. BBC News (2011). Проверено 19 июня 2013.
  3. [www.lalupa.com.do/2012/10/la-matanza-de-1937/ La matanza de 1937 - La Lupa Sin Trabas]. La Lupa Sin Trabas. [web.archive.org/web/20131203001432/www.lalupa.com.do/2012/10/la-matanza-de-1937/ Архивировано из первоисточника 3 декабря 2013].
  4. Robert D. Crasweller, The Life and Times of a Caribbean Dictator, New York, The Macmillan Company, 1966, p. 156.
  5. Lauro Capdevila, La dictature de Trujillo : République dominicaine, 1930—1961, Paris, L’Harmattan, 1998
  6. Eric Paul Roorda, «Genocide Next Door: The Good Neighbor Policy, the Trujillo Regime, and the Haitian Massacre of 1937» in Diplomatic History, Vol 20, Issue 3, July 1996, p. 301.
  7. Lauro Capdevilla, La dictature de Trujillo, République dominicaine, 1930—1961, L’Harmattan, Paris, Montreal 1998, p. 10.
  8. 1 2 [www.history.com/topics/rafael-trujillo Trujillo on History Channel]
  9. 1 2 3 Antonio José Ignacio Guerra Sánchez. [www.idg.org.do/capsulas/abril2008/abril200812.htm Trujillo: Descendiente de la Oligarquía Haitiana (1 de 2)]. Santo Domingo: Instituto Dominicano de Genealogía (12 April 2008). Проверено 1 мая 2014. [web.archive.org/web/20140501064011/www.idg.org.do/capsulas/abril2008/abril200812.htm Архивировано из первоисточника 1 мая 2014].
  10. Antonio José Ignacio Guerra Sánchez. Instituto Dominicano de Genealogía: [hoy.com.do/capsulas-genealogicastrujillo-descendientede-oligarquia-haitiana/ Trujillo, descendiente de oligarquía haitiana (2 de 2)]. Cápsulas Genealógicas. Hoy (24 April 2008). Проверено 1 мая 2014. [web.archive.org/web/20140501065841/hoy.com.do/capsulas-genealogicastrujillo-descendientede-oligarquia-haitiana/ Архивировано из первоисточника 1 мая 2014].
  11. [books.google.com/books?id=cU3tio6nXe4C&pg=PA48&lpg=PA48&dq=trujillo+gang+42&source=bl&ots=os0llmXabU&sig=cT7tFNHdzUzzfwlQi0OMFhKQHF4&hl=en&sa=X&ei=6ut1U7HKD4rH8AHh6IGQAw&ved=0CEoQ6AEwBQ#v=onepage&q=trujillo%20gang%2042&f=false The Dictator Next Door].
  12. 1 2 Diederich 1978, p. 13.
  13. [www.oxfordreference.com/view/10.1093/acref/9780195156003.001.0001/acref-9780195156003-e-936?rskey=ofxhBX&result=856&q= The Oxford Encyclopedia of Latinos and Latinas in the United States]. — Oxford University Press. — ISBN 9780195156003.
  14. [www.museodelaresistencia.org/index.php?option=com_content&view=article&id=244:golpe-de-estado-a-horacio-vasquez-&catid=65:1924-1930&Itemid=101 Golpe de Estado a Horacio Vásquez] (Spanish). Santo Domingo: Museo Memorial de la Resistencia Dominicana (2010). Проверено 8 июня 2013.
  15. Torres, José Antonio. [www.elnacional.com.do/semana/2010/2/20/40448/aaaa Golpe de Estado a Horacio] (Spanish) (20 February 2010). Проверено 8 июня 2013.
  16. Nohlen, Dieter. (2005) Elections in the Americas: A data handbook, Volume I, p. 247. ISBN 978-0-19-928357-6
  17. Galindez, p. 51.
  18. 1 2 Block 1941, pp. 870—872.
  19. 1 2 Diamond 2005, p.
  20. Block 1941, p. 672 .
  21. Galindez, p. 306.
  22. Capdevilla, p. 84.
  23. Capdevilla, p. 85.
  24. 1 2 Crassweller 1966, pp. 149—163.
  25. Crassweller RD, ibid. pages 237ff
  26. 1 2 Crassweller RD, ibid, pages 344-8
  27. Crassweller RD, ibid, page 351.
  28. Crassweller RD, ibib. page 71
  29. Spindel Bernard. The Ominous Ear. — Award House, 1968. — P. 74–104.
  30. Azuma 2002, pp. 43-44
  31. 1 2 Crassweller 1966, pp. 199—200.
  32. Harris, Bruce [www.moreorless.au.com/killers/trujillo.html Moreorless: Heroes & Killers of the 20th century]. Проверено 12 ноября 2011. [www.webcitation.org/638oxTW2j Архивировано из первоисточника 12 ноября 2011].
  33. Museo Memorial de la Resistencia Dominicana. [www.museodelaresistencia.org/index.php?option=com_content&view=article&id=329:heroes-del-30-de-mayo-resenas-biograficas&catid=40:1961-1964&Itemid=135 Heroes del 30 de Mayo. Resenas Biograficas] (Spanish). Проверено 16 августа 2012.
  34. Diederich 1978, p. 150f
  35. Bernand Diederich, ibid. pp. 235ff.
  36. [www.gwu.edu/~nsarchiv/NSAEBB/NSAEBB222/family_jewels_wilderotter.pdf Justice Department Memo, 1975;] National Security Archive
  37. [www.gwu.edu/~nsarchiv/NSAEBB/NSAEBB222/family_jewels_full_ocr.pdf CIA «Family Jewels» Memo, 1973 (see page 434)]
  38. Bernard Diederich, ibid, pp. 250f.

Литература

  • G. Pope Atkins, Larman C. Wilson. The Dominican Republic and the United States: From Imperialism to Transnationalism. — January 1998. — University of Georgia Press. — ISBN 0-8203-1931-7.</cite>
  • Madison Smartt Bell. A Hidden Haitian World - New York Review of Books - Volume 55, Number 12. — 17 July 2008. — New York Review of Books.
  • <cite id=refBlock1941>Maxine Block, E. Mary Trow. Current Biography Who's News and Why 1941. — 1 January 1941. — The H. W. Wilson Company. — P. 976. — ISBN 9997376676.
  • Alan Cambeira. Quisqueya la bella. — October 1996. — M.E. Sharpe. — P. 182. — ISBN 1-56324-936-7.<cite>
  • <cite id=refCrassweller1966>Robert D. Crassweller. Trujillo: The Life and Times of a Caribbean Dictator. — MacMillan, New York (1966).
  • Jared Diamond. Collapse: How Societies Choose to Fail or Succeed. — 27 December 2005. — Penguin (Non-Classics). — ISBN 0-14-303655-6.
  • Bernard Diederich. Trujillo, The Death of the Goat. — Little, Brown, and Co., 1978. — P. 150f. — ISBN 0-316-18440-3.
  • <cite id=refDerby2000>Lauren Derby. The Dictator's Seduction: Gender and State Spectacle during the Trujillo Regime. — 2000. — Callaloo v. 23 n. 3.
  • <cite id=refPackParini1997>Robert Pack, Jay Parini. Introspections. — 1997. — University Press of New England. — P. 78. — ISBN 0-87451-773-7.
  • Richard Lee Turits. Foundations of Despotism: Peasants, the Trujillo Regime, and Modernity in Dominican History. — Stanford University Press. — ISBN 0-8047-5105-6.
  • Ignacio López-Calvo. «God and Trujillo»: Literary and Cultural Representations of the Dominican Dictator. — University Press of Florida. — ISBN 0-8130-2823-X.
  • Eiichiro Azuma, Daniel K. Inouye, Akemi Kikumura Yano. Historical Overview of Japanese Emigration, 1868–2000 - Encyclopedia of Japanese Descendants in the Americas: An Illustrated History of the Nikkei. — Rowman Altamira. — ISBN 978-0-7591-0149-4.

Отрывок, характеризующий Трухильо, Рафаэль

Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.