Трухильо-и-Паэс, Диего де

Диего де Трухильо-и-Паэс
исп. Diego de Trujillo y Páez
Дата рождения:	ок. 1505 года
Место рождения:	Трухильо (Испания)
Дата смерти:	1574(1574)
Место смерти:	Куско (Перу)
Страна:	Испания Испания
Научная сфера:	история, военное дело
Место работы:	Южная Америка
Известен как:	конкистадор, историк; участник завоевания Империи инков

Диего де Трухильо-и-Паэс или Диего де Трухильо (исп. Diego de Trujillo y Páez; ок. 1505, Трухильо, Испания — ок. 1574, Куско, Перу) — испанский конкистадор, принявший участие в конкисте Перу, составил 5 апреля 1571 года в Куско реляцию Доклад об обнаружении королевства Перу, где рассказывается о завоевании Империи инков. Участвовал в дележе сокровищ Атавальпы, и храма Пачакамак, оставил ряд важных сведений о социально-экономическом устройстве государства инков.

Об авторе

Диего де Трухильо-и-Паэс родился в г. Трухильо (Эстремадура, Испания) приблизительно в 1505 году и принадлежал к благородной семье. Известно, что в 1529 году он был завербовано в его родном городе его родственником Франсиско Писарро, только что подписавшего в Толедо с Императором Карлом V, контракт или Капитуляцию, для завоевания регионов Перу.

Путь в Америку

Сначала он оказался в Севилье, потом в Сан-Лукар-де-Баррамеда, оттуда перебрался в январе 1530 года с оставшейся частью команды на остров Гомера на Канарских островах, откуда отплыл в Западные Индии, взяв путь на Санта-Марту и Пуэрто-де-Дьос, где они встретили Эрнандо Писарро, который привел их в Панаму и на остров Жемчужин. С этого пункта они отчалили до берегов Чоко на юге нынешней Колумбии и проследовали морем до залива Сан-Матео. Передвигаясь пешком и гребя на плотах, они прибыли на остров Пуна в конце 1531 года, ведя порой ожесточенные битвы с местными жителями. В марте 1532 года они оказались в Тумбес, собрали новости о политической и общественной жизни в Империи Инков — Тавантинсуйу, и основали в месте Тангарара первый город Южной Америки, названной Сан-Мигелем, нынешний г. Пьюра.

Битва при Кахамарке и выкуп Атавальпы

В сентябре испанцы-конкистадоры начали восхождение в горы. Диего идет в авангарде с Эрнандо де Сото. Они проходят через селение Кахас и встречаются с Атавальпой, предлагающего принять их на следующий день, 15 ноября, когда правителя инков захватят в плен. После этого Трухильо был сразу же послан в Пачакамак, он перенес тяжелую опасность в Пилькас и достиг столицы инков — Куско в ноябре 1533 года.

Возвращение в Испанию

Обогатившись 3300 песо золота и 158 марками серебра, которые он получил как пехотинец причитающуюся ему долю при распределении сокровищ из выкупа Инки Атавальпы, и это состояние он увеличил последующими доходами, но принял решение возвратиться в родной город Трухильо (Испания) и с флотом Педро де Альварадо он вышел из Пачакамака в 1536 году и снова очутился в своем городе, пользуясь своим приличным состоянием в возрасте 31-летнем возрасте.

Жизнь в Перу

Участие в гражданских войнах

В 1547 году, однако, влекомый, вероятно, воспоминаниями о южно-американских пейзажах или из-за обычной скуки, ощущаемой в родном его городе, где у него не было чем заняться, он возвратился в Америку. За время его отсутствия в Индиях умерли Диего де Альмагро и Франсиско Писарро, а также его брат Эрнандо Писарро поднял мятеж и вышел победителем в сражении у Аньякито, где погиб вице-король Бласко Нуньес Вела. Трухильо объединился с Эрнандо Писарро, но в 1548 году, используя свои отличные боевые навыки, он перешел во время сражения у Шакишагуана в войско посланника Короля Педро де ла Гаски, получив за это в виде премии 1200 песо.

Переход к мирной жизни

В 1553 году в Куско он участвовал вместе мятежником Франсиско Эрнандесом Хироном в восстании, больше из-за страха, чем из убеждений, но когда тот был побежден, он проследовал в Куско, и даже получил репартимьенто с индейцами из Лари, которое было ему поручено. Он был одним из немногих оставшихся в живых завоевателей Перу, и как к таковому к нему отнесся со всем уважением вице-король Франсиско де Толедо, когда посетил эту столицу империи инков, предложив ему написать подробный доклад о завоевании Перу. В своем доме он даже воспитывал детей Атавальпы, будучи их опекуном.

Содействие инкам

В феврале 1572 года в Куско он посодействовал возрастанию властных полномочий Себастьяна Илакиты из рода Инков, чтобы тот поехал в Испанию защищать перед Советом Индий права малолетних сыновей Диего Илакиты, сына Атавальпы. Это вмешательство дало результат в виде королевской грамота от 11 сентября 1573 года с признанием прав и предоставлением милости вышеизложенным несовершеннолетним наследникам.

Смерть

Через непродолжительное время, отягощенный годами, наслаждаясь рентами и рассуждениями, он умер в Куско в семидесятилетнем возрасте, так как уже в 1575 его не было в живых.

Доклад о завоевании Империи инков

В 1571 году он написал «Доклад об обнаружении королевства Перу». Этот Доклад очень важен, так как он содержит интересные детали, которые не встречаются в других историях о завоевании инкского мира. Его сведения о местах, ныне являющихся берегами Эквадора содержат уникальные и подробные детали, которые не найдешь ни у Франсиско Лопес Хереса, ни у Педро Писарро, что делает его доклад одним из самых важных исторических источником для изучения прибытия испанцев на эквадорские берега. Есть и другие детали, придающие ему особенный характер, поскольку он также говорит, что первую женщину, проехавшую в Южную Америку, звали Хуана Эрнандес, и сообщает о существовании куриц белого цвета в поселении Санья, что оказывается крайне интересным, так как всегда считалось, что эти птицы не существовали в Южной Америке. Можно лишь предположить, что эти птицы оказались в тех краях, как следствие предыдущих походов испанцев к берегам Перу, ведь тот же Диего де Трухильо говорит, что два испанца даже остались жить в Тумбесе, когда Писарро отплыл в Панаму. Видимо, несколько птиц испанцы оставили с этими своими сотоварищами. Автор также сообщает о своеобразной беседе Эрнандо Писарро с Атавальпой и о событиях следующего дня на главной площади Кахамарки. Его сведения также перекликается с рассказом Педро Писарро, когда тот утверждает, что группа Эрнандо де Сото не подчинилась приказам губернатора и вошла в Куско без его разрешения.

Библиография

• Куприенко С.А. [books.google.ru/books?id=vnYVTrJ2PVoC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Источники XVI-XVII веков по истории инков: хроники, документы, письма] / Под ред. С.А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 418 с. — ISBN 978-617-7085-03-3.

См. также

• Сьеса де Леон, Педро де
• Писарро, Франсиско
• Альмагро, Диего де
• Атауальпа

Отрывок, характеризующий Трухильо-и-Паэс, Диего де

«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.