Трын-трава

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Трын-трава
Жанр

мелодрама
комедия

Режиссёр

Сергей Никоненко

Автор
сценария

Виктор Мережко

В главных
ролях

Сергей Никоненко
Лидия Федосеева-Шукшина
Николай Бурляев

Оператор

Михаил Агранович
Владимир Захарчук

Композитор

Владимир Мартынов

Кинокомпания

Мосфильм

Длительность

87 мин

Страна

СССР

Язык

Русский

Год

1976

IMDb

ID 0075353

К:Фильмы 1976 года

Трын-трава — трагикомедия кинорежиссёра Сергея Никоненко, снятая в 1976 году. Премьера фильма состоялась 15 октября 1976 года.





Сюжет

Непросто живётся механизатору Степану Калашникову (Сергей Никоненко) со своей любимой женой Лидией (Лидия Федосеева-Шукшина). Лидия любит помечтать среди подсолнухов, а Степану кажется, что она мечтает о принце, но никак не о нём, не о своём муже, «который труженик». Степан скандалит, уходит из дома, но всегда возвращается.

Во время очередного такого скандала в колхоз приезжает студент — практикант Вадим (Николай Бурляев). Его возмущает грубое отношение Степана к своей жене. Вадим берёт Лидию под свою опеку. Он читает ей стихи, рассказывает интересные факты из жизни насекомых, а также втолковывает, что она не должна терпеть грубое поведение своего мужа Степана.

В конце концов, по просьбе председателя колхоза (Евгений Шутов), Вадим уезжает. Но Лидия уже привыкла к нему и едет вслед за ним, в город. В городе, в институтском общежитии, Вадим объясняется с Лидией. На следующий день Лидия возвращается в своё село. На пароме её встречает верный Степан.

В ролях

Съёмочная группа

Интересные факты


К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Напишите отзыв о статье "Трын-трава"

Отрывок, характеризующий Трын-трава

– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…