Трюггви Претендент
Трюггви Олафссон (Трюггви Претендент; др.-сканд. Tryggvi Ólafsson, норв. Tryggve Olavsson; ум. в 1033, Букн, Норвегия) — викинг, объявивший себя в 1033 году сыном короля Норвегии Олафа I и Гиды Ирландской, дочери Олава Кварана. До сих пор, подлинное происхождение Трюггви Претендента не выяснено.
Согласно саге об Олафе Святом, в 1033 году — на третий год правления в Норвегии Свена Кнутссона, сына датского короля Кнута Великого — стало известно о том, что «на западе за морем» (вероятно, имеется в виду Ирландия или Шотландия) собирается войско, во главе которого стоит человек по имени Трюггви, называющий себя сыном Олафа I Трюггвасона и ирландской королевы Гиды (Гюды)[1]. Противники Трюггви тут же поспешили заявить о несостоятельности его притязаний, называя его сыном простого священника. Хотя, Снорри Стурлусон в своей саге утверждал, что в Вике, родовом владении Олафа Трюггвасона, у претендента было «много могущественных родичей»[1]. Более того, согласно саге «Гнилая кожа», Харальд III Суровый заявлял о своем родстве с Трюггви Претендентом, таким образом, признавая его принадлежность к роду Хорфагеров[2]. Более того, некоторые люди действительно верили в «королевскую» версию происхождения Трюггви.
Как только весть о начавшемся походе Трюггви Претендента дошла до конунга Свена Кнуттсона и его матери Эльфгифу Нортгемтонской, они стали собирать войско из лендерманнов (землевладельцев) Холугаланда и Тронхейма, однако, очень многие знатные воины не захотели участвовать в этом походе — например, Эйнар Брюхотряс (сражавшийся в войсках Олафа Трюггвасона еще в битве у Свольдера) и Кальв Арнассон (возглавлявший войско бондов при Стикластадире) не захотели воевать на стороне Датского короля. Они были недовольны тенденцией Кнута Великого к усилению центральной власти. Свен Кнутссон повёл собранные войска к Вику, думая, что Трюггви Претендент, пройдя через пролив Скагеррак, нанесет удар именно там.
Корабли Трюггви подошли сперва к Хордаланну, а затем направились в Ругаланн. Там, у острова Букн, флоты противников сошлись в решающей битве. Согласно саге, во время битвы Трюггви кидал копья двумя руками, крича «Так учил меня мой отец служить мессу!» — так он насмехался над врагами, которые упрекали его в том, что он был сыном священника[1][2]. Битва была очень напряженной, однако, несмотря на слова Снорри Стурлусона о доблести Трюггви Олафссона, в бою претендент погиб. Об этом был сочинен «Флокк о Трюггви»:
Шли на брань с войсками
Игр нашли герои[1].
С юга Свейн, а Трюггви
От полнощи, вспыхнул
Спор меж них секирный.
Был я — сталь звенела —
Свидетелем этой
Ссоры. Смерть средь бранных
По другой версии, Трюггви сумел выжить и спасся, но вскоре после битвы был убит земледельцем недалеко от того места, где происходило сражение[3]. Согласно легенде, через несколько лет после смерти Трюггви место сражения посетил король Харальд III Суровый, там он встретил своего старого друга, который указал королю на предполагаемого убийцу. Харальд, признавший своё родство с Трюггви и обещавший отомстить за его смерть, приказал повесить предполагаемого убийцу[3].
Напишите отзыв о статье "Трюггви Претендент"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [norse.ulver.com/src/konung/heimskringla/olaf-helg/ru.html Сага об Олафе Святом.]
- ↑ 1 2 [books.google.com/books?id=qHpwje7-wNkC&printsec=frontcover&dq=Heimskringla:+History+of+the+Kings+of+Norway&lr=#v=onepage&q=&f=false Heimskringla: History of the Kings of Norway.]
- ↑ 1 2 [books.google.com/books?id=DFNZmUrEVY8C&printsec=frontcover&dq=Morkinskinna+:+The+Earliest+Icelandic+Chronicle+of+the+Norwegian+Kings&ei=9lDTSuC6G5OeM9bqmD0#v=onepage&q=&f=false Morkinskinna : The Earliest Icelandic Chronicle of the Norwegian Kings (1030-1157)]
Отрывок, характеризующий Трюггви Претендент
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
