Тукай, Габдулла

Габдулла Тукай
Ğabdulla Tuqay
Имя при рождении:	Габдулла Мухамедгарифович Тукай
Место рождения:	деревня Кушлавыч, Казанский уезд, Казанская губерния, Российская империя
Место смерти:	Казань, Российская империя
Род деятельности:	поэт, переводчик, публицист, литературный критик, общественный деятель
Язык произведений:	татарский, русский

Габдулла Тука́й (тат. Габдулла Тукай, Ğabdulla Tuqay, عبدالله توقاي‎; Габдулла Мухамедгари́фович Тукай, тат. Габдулла Мөхәммәтгариф улы Тукай, Ğabdulla Möxämmätğärif uğlı Tuqayev; 14 [26] апреля 1886, деревня Кушлавыч, Казанский уезд, Казанская губерния — 2 [15] апреля 1913, Казань) — татарский народный поэт, литературный критик, публицист, общественный деятель и переводчик.

Биография

Детство

Габдулла Тукай родился 26 апреля 1886 года в деревне Кушлавыч. Отец — Мухамедгариф Мухамедгалимов (1843—1886), уроженец деревни Кушлавыч, Казанского уезда, Казанской губернии, с 1864 года «указной» мулла в родной деревне. Мать — Мэмдудэ (1864—1890). Дед Габдуллы по отцовской линии — Мухамедгалим, также был муллой. А дед Габдуллы по материнской линии — Зиннатулла Амиров (1829—1909) — башкир по происхождению, уроженец села Казмакты Гайнинской волости Осинского уезда Пермской губернии, обучался в Султанаевском медресе, служил муэдзином в Кушлавыч, а позже по просьбе жителей Училе пошел муллой к ним. Сестры поэта — Саджида (Бибисаджида) (1877—1956), Газиза.

Когда Габдулле было около пяти месяцев, он лишился отца. Позднее мать оставила ребёнка на воспитание бедной старушке, а потом — забрала обратно, однако вскоре умерла и в возрасте четырёх лет Габдулла стал круглым сиротой. После кратковременного пребывания в семье деда Зиннатуллы, он оказывается в Казани, в семье бездетного жителя Ново-Татарской слободы по имени Мухамметвали, где провел около 2 лет. Его приемные родители заболели и вынуждены были вернуть Габдуллу в Учили. В 1892—1895 годах его жизнь проходит в семье крестьянина Сагди в деревне Кырлай, недалеко от Кушлавыча.

Уральск

В дальнейшем детство Габдуллы продолжалось в городе Уральске. Будучи взятым туда в семью купца Галиаскара Усманова, где была хозяйкой его тетя по линии отца, он учился в медресе прогрессивно настроенной семьи меценатов Тухватуллиных, одновременно посещая русский класс и проявляя высокую одарённость в учёбе. Первые литературные опыты Тукая частично запечатлелись в рукописном журнале «Аль-Гаср аль-джадид» («Новый век») за 1904 год. В этот же период он переводит на татарский язык басни Крылова и предлагает их к изданию. Увлекается поэзией Пушкина и Лермонтова. Его первым замечательным поэтическим созданием на чисто татарском языке был перевод стихотворения А.Кольцова «Что ты спишь, мужичок?», опубликованный в 1905 году под названием «Сон мужика».

После начала революции 1905 года в Уральске появились первые татарские газеты и журналы «Фике́р» (Мысль), «Аль-гаср аль-джадид» (Новый век), «Укла́р» (Стрелы). Тукай сотрудничает в них и выступает с многочисленными стихами и статьями на темы, поднятые революцией. Он участвует в прошедших волной по городу демонстрациях.

В начале 1907 года Тукай покидает медресе «Муты́гия» (Тухватуллиных). Начинается его «вольная жизнь». Третьеиюньский переворот 1907 года означал решительное наступление реакции на демократию. Боевым откликом на это было тукаевское стихотворение «Не уйдём!», в ярких строках которого прозвучал голос борца, зовущего до конца стоять за честь Родины и демократии. Такие стихотворения Тукая, как «Шурале», «Пара лошадей», «Родной земле», написанные одновременно с «Не уйдём!», были посвящены теме Родины.

Казань

Осенью 1907 года Тукай приезжает (по сути, возвращается) в Казань, чтобы посвятить свою деятельность творчеству. С осени этого года начинается его период в Казани - пять лет и восемь месяцев, которые он посвятит служению своему народу, своей Родине. Здесь он быстро входит в литературные круги и сближается с молодежью, группировавшейся вокруг газеты «Аль-Ислах» («Реформа») — Фатих Амирхан и др. Все свои творческие возможности Тукай в этот период посвящает сатирико-юмористическим журналам «Яшен» («Молния»), «Ялт-юлт» («Зарница»).

К 1908 году в творчестве Тукая возникает целый цикл поэтических и очерково-публицистических произведений. Такие его стихотворения, как «Осенние ветры», «Гнёт», «Дача» (1911), «Чего не хватает сельскому люду?» (1912), «Надежды народа…» (1913), его близкая дружба с Хусаином Ямашевым (1882—1912) и стихотворение, посвященное его памяти («Светлой памяти Хусаина», 1912), свидетельствуют о том, что поэт питал искреннее сочувствие к своим современникам — борцам за народное дело и благоговел перед их неподкупной человеческой совестью и духовным благородством. Стихотворения «Светлой памяти Хусаина» и «Татарская молодежь» (1912) пронизаны чувством исторического оптимизма. Большинство его стихотворений и путевых очерков, опубликованных в 1911—1912 гг., написано под впечатлениями посещения им деревень Заказанья — своей малой Родины. В них запечатлена реальная действительность, оцененная с позиции заступника народа. Отвергая пресловутую «деревенскую идиллию», Тукай трезво смотрел на сельскую реальность, стремясь охватить социальные контрасты её будней («Чего не хватает сельскому люду?», «Гнет», «Возвращение в Казань»).

Несмотря на резкое ухудшение здоровья, в 1911—1912 гг. он совершает путешествия, имевшие для него большое значение. В начале мая 1911 года Тукай пароходом приезжает в Астрахань, по пути знакомясь с жизнью Поволжья («Дача», очерк «Маленькое путешествие»). Здесь Тукай остаётся в гостях у своего друга поэта Сагита Рамиева. В Астрахани он встречается с азербайджанским общественным деятелем и писателем Нариманом Наримановым, сосланным туда за революционную деятельность в родном краю. Весной 1912 года Тукай решается на более значительное путешествие по маршруту Казань — Уфа — Петербург. В Уфе он встречается с М. Гафури. Эта встреча оставляет глубокий след в жизни обоих народных писателей, укрепляет их симпатии друг к другу. В Петербурге Тукай встречается с Муллануром Вахитовым, впоследствии видным революционером.

Прожив в Петербурге 13 дней, 6 (19) мая, Тукай покидает столицу и отправляется в Троицк, а затем в казахскую степь — пить кумыс, надеясь этим поправить своё здоровье. В Казань возвращается в начале августа. В столице Тукай работает в удушливой атмосфере типографии и, несмотря на плохое самочувствие, продолжает писать.

Последние годы жизни и деятельности Тукая свидетельствуют о том, что писатель, всё ближе постигая народную действительность, резко ощущал разлад с враждебным народу обществом и беспощадно осуждал все то, что могло бы лечь тенью на его гражданскую совесть («Первое мое дело после пробуждения», «По случаю юбилея» и др.).

2 (15) апреля 1913 года в 20 часов 15 минут Габдуллы Тукая не стало, как писал Горький, «от голода и чахотки». «Татары в лице Тукаева потеряли величайшего национального поэта», — писали казанские русскоязычные газеты. Тукаевские традиции стали одним из решающих идейно-эстетических факторов и животворных источников для дальнейшего развития татарской литературы под знаменем реализма и народности.

Габдулла Тукай был похоронен на Татарском кладбище Ново-татарской слободы (Казань).

Творчество

Семён Израилевич Липкин пишет:

Поэтом в подлинном смысле этого слова сделала первая русская революция 1905 года… Революция дала настоящее содержание его стихам, и он нашел простую, задушевную форму .

После революции последует реакция, Г. Тукай крайне тяжело переживал происходившие события

В это время начинают раздаваться в прессе и среди бюрократов призывы к переселению многих мусульманских народов в Турцию. Им Г. Тукай дает достойный ответ:

Нам предлагают подлецы, мы слышим чёрный их совет

К султану Вы должны уйти, а здесь для вас дороги нет…

Мы не уйдем туда: уйти не могут города и реки, здесь пережитые века пребудут с нами, здесь навеки

Также, после революции 1905 г. он пишет стихотворение «Паразитам» (1906 г.), где поэт призывает народ не дать «безмозглой туше придавить наш день грядущий…». Выступает за светское образование («Национальные чувства»).

Несмотря на споры в татарском обществе, Г. Тукай придерживался точки зрения о единстве народа и его культуры:

Хочу разумным быть, чистосердечным. Душа живет стремленьем к свету вечным. Мне счастие татар дороже жизни, Дождусь ли я для них хорошей жизни? До срока думой тяжкой состарен, Я сам татарин, истинный татарин Я дал народу обещаний много, Исполню ль их - известно только Богу

Г. Тукай считается одним из основоположников татарского языка, он один из первых написал о его выдающейся роли:

Родной язык - святой язык, отца и матери язык Как ты прекрасен! Целый мир в твоем богатстве я постиг! Качая колыбель, тебя мне в песне открывала мать. И сказки бабушки я научился понимать. Родной язык, Родной язык, с тобою смело шел я вдаль, Ты радость возвышал мою, ты просветлял мою печаль. Родной язык, с тобой вдвоем я в первый раз молил Творца: " О боже, мать мою прости, прости меня, прости отца"

Проблема переводов Г. Тукая

В предисловии к работе Семён Израилевич Липкин пишет, что зачастую переводы неверны в работе «Идегей», поэт и переводчик указывает, что по словам И. В. Сталина вся история Золотой Орды признавалась «паразитической» (от 1944 года), а историки, которые описывают её в другом свете — «буржуазные националисты». Следует отметить, что эпос Идегей был запрещён к изданию как «ханско-феодальный». 19 декабря 1936 года был расстрелян М. Г. Худяков.

Переводы на русский и другие языки нередко расходятся с оригиналом. В источниках и переводах от 1930 годов указывалось, что причиной стихотворения «Не уйдём!» было: «Строки этого стихотворения как нельзя более точно характеризуют настроения татарской интеллигенции в переломный момент истории, когда в обществе активно муссировалась идея эмиграции в Турцию в ответ на усиление национального гнёта со стороны самодержавия». Также подчёркивалось, что за этим стояло мусульманское духовенство и буржуазия.

Семён Израилевич Липкин отмечал, что сама структура стихотворения направлена не против татарской интеллигенции, а против черносотенцев, выделяя тот факт, что последняя строчка написана на русском:

К единой цели мы идем, свободной мы хотим России, Ответ наш ясный и простой запомнить просим навсегда: Вам лучше в Турции? Туда пожалте сами, господа!

Сегодня есть другие переводы: «Самая высокая цель наша — вольная страна, свободная Россия! Нас не просто сдвинуть отсюда, о черносотенная толпа». Оригинал:

Иң бөек максат безем: хөр мәмләкәт — хөр Русия! Тиз генә кузгалмыйбыз без, и гөруһе ру сияһ! Ап-ачык бу бер җаваптыр, сүздә түгел, басмада: — Если лучше вам, Туда сами пожалте, господа!

В действительности история появления этих строк такова: Известный политический деятель предреволюционной поры В. М. Пуришкевич, во время выступления с думской трибуны депутата от Уфимской губернии Калимуллы Хасанова, потребовавшего участия государства в финансировании мусульманских образовательных учреждений, так же, как оно финансирует русские образовательные учреждения, закричал с места: «Езжайте в Турцию, будут там вам мусульманские школы!». Этот случай получил широкую известность, и Тукай откликнулся своим «Не уйдём» («Kitmibez»)

Память

В честь Габдуллы Тукая назван ряд площадей и улиц: центральная площадь и по ней станция метро, прилегающий к площади сквер, улица в Старо-Татарской слободе в Казани, улицы в селе Новый Кырлай Арского района и ряде других городов и сёл Татарстана, в Уфе и селе Шаранбаш-Князево Шаранского района в Башкортостане, в Челябинске и в селе Даутово городского округа Верхний Уфалей Челябинской области, в Алматы и Уральске (Казахстан), в Ташкенте и Нукусе (Узбекистан), а также улица в Анкаре и парк в Стамбуле и бульвар в Тарсусе (Турция).

Памятники поэту установлены:

• памятник в сквере Тукая
• на Театральной улице у театра оперы и балета
• на могиле поэта на старом Татарском кладбище в Казани
• в ряде других городов и сёл Татарстана — памятники и бюсты
• на Звери́нской улице неподалёку от бывшей татарской слободы в Санкт-Петербурге
• в сквере детско-юношеской библиотеки им. Х. Есенжанова у улицы Тукая в Уральске
• памятник в сквере на перекрёстке улицы Новокузнецкая и Малого Татарского переулка (Замоскворечье) в Москве (монумент установлен 26 апреля 2011 года к 125-летию со дня рождения Тукая)
• на улице Тукая в Анкаре (монумент установлен в мае 2011 года к 125-летию со дня рождения Тукая)
• памятник в сквере им. Габдуллы Тукая на ул. Адмирала Нахимова/Александрова в Астрахани (установлен 27 мая 2013 года).

Существует три музея Габдуллы Тукая:

• Литературный музей
• Отдел Национального музея Республики Татарстан в Казани
• Литературно-мемориальный комплекс — в селе Новый Кырлай Арского района Татарстана и музей Габдуллы Тукая в Уральске (Казахстан). В честь поэта назван один из районов республики Татарстан.

Имя поэта присвоено Татарской государственной филармонии в Казани, типографии в Уральске, колхозу в Черемшанском районе Татарстана. Государственная премия в области искусства Татарстана также названа в честь Тукая. В странах-участницах Международной организации тюркской культуры (ТЮРКСОЙ) 2011 год объявлен «Годом Тукая».

В Казани в честь Тукая проводятся ежегодные праздники: в день рождения поэта — у памятника на Театральной улице и в день Республики (30 августа) — у памятника в сквере Тукая. Существует круизный теплоход проекта 305м, курсирующий по рекам Волго-Камского бассейна и называющийся «Поэт Габдулла Тукай».

• Gabdulla Tuqay monument Moscow.jpg

  Памятник Тукаю в Москве

• Ğabdulla Tuqay monument in St-Peterburg.jpg

  Памятник Тукаю в Санкт-Петербурге

• Kazan-shamil-house.jpg

  Литературный музей Габдуллы Тукая

• Габдулла Тукай памятник в Астрахани.JPG

  Памятник Тукаю в Астрахани

Произведения

Поэзия

1. «О свободе», 1905
2. «Паразитам», «Государственная дума», 1906
3. «Что рассказывают шакирды…», «Не уйдём!», поэма «Шурале», 1907
4. «Жизнь», «Националисты», «Ишан», поэма «Сенной базар, или Новый Кисекбаш», баллада «Водяная», 1908
5. «Родная земля», 1909
6. «Осенние ветры», «Гнет», «Дача», 1911
7. «Чего же не хватает сельскому люду?», «Татарская молодежь», 1912
8. «Надежды народа…», 1913

Литературная критика

1. «Наши стихотворения», «Критика — нужная вещь», 1907
2. «Первое моё дело после пробуждения», 1913

Литература

• [kitap.net.ru/batulla/8.php Батулла. Острее меча, тоньше волоска (Последние дни поэта)]
• Нуруллин И. З. Тукай (Жизнь замечательных людей)
• Мирсай Гариф. Вечная любовь.

Ссылки

• [kitaphane.tatar.ru/tuk_10.htm/ Национальная библиотека Республики Татарстан]
• [gabdullatukay.ru/rus/ Интернет-портал, посвященный Габдулле Тукаю]
• Сафуанов С. Г. [www.башкирская-энциклопедия.рф/index.php/2-statya/3629-tukaj-gabdulla-mukhamedgarifovich Тукай Габдулла Мухамедгарифович] // [www.башкирская-энциклопедия.рф/ Башкирская энциклопедия]. — Уфа: НИК «Башкирская энциклопедия», 2013. — ISBN 978-5-88185-143-9.
• [www.tatar.museum.ru/Tukay/default.htm Музей Г. Тукая, Казань]
• [www.klf.ksu.ru/tukay/ Язык поэзии Габдуллы Тукая: интернет-словарь]
• [shigriyat.ru/autors/autor.aspx?name=tukai Стихотворения Габдуллы Тукая на татарском языке]
• [kitap.net.ru/tukay.php Стихотворения Габдуллы Тукая на русском языке]
• [www.tukai.ru Уральский Центр Габдуллы Тукая]
• [www.youtube.com/watch?v=ndhlgpe2Phc Видеозапись чтения стихов Тукая на татарском языке]
• [refleksiya-absurda.ru/gabdulla_tukai.html Биография и стихотворения Габдуллы Тукая на русском языке]

Отрывок, характеризующий Тукай, Габдулла

Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.