Тукуманский конгресс

Тукуманский конгресс (исп. Congreso de Tucumán) — законодательное учредительное собрание Соединённых провинций Южной Америки (ныне север Аргентины, Уругвай и часть территории Боливии), действовавшее — сначала в городе Тукуман, а позже в Буэнос-Айресе — с 1816 по 1820 год. Тукуманским конгрессом была провозглашена независимость Аргентины (9 июля 1816 года) и принята Конституция Аргентины 1819 года.

Конгресс возник в соответствии с постановлением Первой хунты, свергнувшей в 1810 году власть вице-короля Ла-Платы, от 15 апреля 1815 года, согласно которому 24 марта 1816 года должно было открыться первое заседание учредительного собрания с участием делегатов всех провинций бывшего вице-королевства из расчёта один представитель на 15 000 человек населения. Первое заседание конгресса состоялось в городе Тукуман в доме Франсиско Басана де Лагуны. Первые месяцы работа конгресса была крайне напряжённой, его председатели постоянно менялись, принять какие-либо решения не получалось. Наконец, 9 июля, во время председательства в конгрессе Франсиско Нарсисо де Лаприда, была принята декларация независимости Аргентины. В 1817 году конгресс переместился в Буэнос-Айрес, где продолжил собираться до 11 февраля 1820 года. В начале 1817 года конгресс постановил считать Уругвай частью Аргентины, что привело к занятию Монтевидео аргентинскими войсками. 22 апреля 1819 года был официально обнародован принятый конгрессом текст Конституции Аргентины. Конгресс прекратил своё существование вскоре после битвы при Сепеде между федералистами и унитаристами, победа первых в которой привела к гражданской войне.

Ссылки

• [www.me.gov.ar/efeme/9dejulio/congreso.html Статья о деятельности конгресса]  (исп.)

Отрывок, характеризующий Тукуманский конгресс

Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.