Серафин, Туллио

Туллио Серафин (итал. Tullio Serafin; 1 сентября 1878, Роттанова-ди-Каварцере, Венеция ― 2 сентября 1968, Рим) ― итальянский дирижёр.

Биография

Учился композиции и игре на скрипке в Миланской консерватории, по окончании работал в оркестре театра «Ла Скала» в Милане. Впервые выступил как дирижёр в Ферраре в 1898. После нескольких лет работы в разных итальянских городах Серафин дебютировал в лондонском театре Ковент-Гарден в 1907, а в 1909, после ухода Артуро Тосканини, получил пост главного дирижёра «Ла Скала», где за пять лет работы провёл ряд итальянских премьер, в том числе опер «Кавалер роз» и «Погасшие огни» Р. Штрауса, «Псковитянка» и «Боярыня Вера Шелога» Н.А. Римского-Корсакова, П.Дюка, И.Монтемецци и других композиторов. С 1924 по 1934 Серафин дирижировал в Метрополитен-опера в Нью-Йорке, где под его управлением многие оперы также прозвучали впервые. Среди вокалистов, с которыми он сотрудничал ― Роза Понсель, которой он активно помогал в развитии её сценической карьеры.

Вернувшись в Европу в 1934, Серафин стал художественным руководителем театра Реале в Риме, вновь дирижируя премьерными постановками опер Альфано, Пиццетти, первым итальянским исполнением «Кольца нибелунга» Вагнера и «Воццека» Берга с Тито Гобби в заглавной роли. Серафин регулярно участвовал в фестивалях «Флорентийский музыкальный май», а в 1946 после длительного перерыва вновь встал за пульт «Ла Скала». Во второй половине 1950-х дирижёра вновь приглашают для работы в США, где он сближается с Марией Каллас и Джоан Сазерленд. Серафин выступал как дирижёр до 1962 года, после чего занял место артистического консультанта Римской оперы.

Серафин ― выдающийся представитель итальянской школы дирижирования. Его исполнение отмечено сбалансированностью звучания и яркой экспрессивностью. Многочисленные записи дирижёра доступны на компакт-дисках.

Ссылки

• [www.allmusic.com/cg/amg.dll?P=amg&sql=41:52410~T1 Туллио Серафин] (англ.) на сайте Allmusic

Отрывок, характеризующий Серафин, Туллио

На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…