Тунисская кампания

Тунисская кампания
Основной конфликт: Вторая мировая война
Экипаж танка М3 «Ли» 1-й бронетанковой дивизии США в Сук-эль-Арба, Тунис, 23 ноября 1942 года.
Дата	17 ноября 1942 — 13 мая 1943
Место	Тунис
Итог	Победа союзников
Противники
Британская империя: Великобритания Великобритания Новая Зеландия Новая Зеландия Британская Индия Британская Индия Австралия Австралия США Сражающаяся Франция Третий рейх Италия
Командующие
Дуайт Эйзенхауэр Джордж Паттон Харольд Александер Кеннет Андерсон Бернард Монтгомери Шарль Де Голль Альберт Кессельринг Эрвин Роммель Ганс-Юрген фон Арним Джованни Мессе
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Тунисская кампания — серия сражений Североафриканской кампании Второй мировой войны, происходивших на территории Туниса, в результате которых союзные войска принудили к сдаче в плен 250 000 немецких и итальянских солдат, включая большую часть «Африканского корпуса» под командованием Эрвина Роммеля.

Предыстория

Западная пустыня

Первые два года войны в Северной Африке охарактеризовались для обеих сторон серьёзными проблемами со снабжением войск, точнее, невозможностью предоставления им последовательной и сконцентрированной логистической поддержки. На североафриканском побережье имеется мало естественных гаваней и основной путь снабжения английских войск проходил через египетскую Александрию в дельте Нила, находящуюся в 2,400 км от главного порта итальянцев в Триполи. Менее крупные порты в Бенгази и Тобруке находились в 1,530 и 970 км от Александрии соответственно, их соединяла между собой единственная дорога, проходившая вдоль узкого прибрежного коридора. Флоты Великобритании и Италии в Средиземноморье в значительной степени сковывали действия друг друга, поэтому военное снабжение английских гарнизонов через Александрию и итальянских гарнизонов через Тобрук было ограничено. У англичан был также дополнительный, хоть и очень длинный канал снабжения: через мыс Доброй Надежды и Красное море.

Ограниченное снабжение войск привело к череде повторяющихся сражений за прибережные земли. Первоначальное наступление итальянцев из Ливии в 1940 г, во время которого войска продвинулись вглубь египетской территории примерно на 95 км, оставило наступающие итальянские войска более чем в 1,600 км от Триполи, 600 км от Бенгази и 320 км от Тобрука. Британцы, находящиеся вблизи от своих баз снабжения, быстро организовали свои войска и контратаковали. Теперь линия фронта заканчивалась у Эль-Агейлы, на территории Ливии. После прибытия немецкого «Африканского корпуса», войскам стран Оси удалось отодвинуть фронт на восток, но их наступление выдохлось у египетской границы, так как войска вновь отдалились от своих путей снабжения. К ноябрю 1941 г союзники, пользуясь тем, что они находились относительно недалеко от собственных баз снабжения, восстановили силы и начали операцию «Крусейдер», в ходе которой была снята осада Тобрука и линия фронта снова была доведена до Эль-Агейлы. Однако, после этого истощённые британские войска были почти немедленно выбиты назад, под Тобрук и наступление Роммеля в мае 1942 г оттеснило их назад до Эль-Аламейна, всего в 160 км от Александрии.

К 1942 г ситуация значительно изменилась: хотя британский и итальянский военные флоты всё ещё оспаривали друг у друга господство на Средиземном море, снятие британцами блокады с Мальты позволило Королевским ВВС пресечь увеличение итальянских поставок войскам. Кроме того, как только стало возможным дополнительное снабжение войск из США и ситуация с логистикой у союзников улучшилась, маятник превосходства качнулся в их сторону.

Теперь, когда в 8-й армии Бернарда Монтгомери уже не было такой нехватки снабжения, как в предыдущих битвах, англичане смогли отбросить войска Оси на запад в ходе прорыва, совершённого из Египта в ходе второго сражения при Эль-Аламейне.

Операция «Факел»

К июлю 1942 г союзники пришли к выводу, что предложенные ранее небольшие диверсионные операции на побережье Северной Франции непрактичны и поэтому их проведение должно быть отсрочено. Вместо этого было решено провести масштабные высадки войск, имевшие целью установление контроля над частью Северной Африки, находящуюся под контролем режима Виши: речь шла об Алжире, Марокко и Тунисе. После этого планировалось продвижение войск на восток, с последующим выходом в тыл немецко-итальянским войскам. Захват североафриканского побережья полностью открыл бы Средиземноморье для снабжения союзных войск через море и позволил бы высвободить огромное количество средств, расходуемых на долгий и чреватый большими затратами путь снабжения, проходящий через мыс Доброй Надежды.

Из-за близости Сицилии к Тунису, союзники пришли к выводу, что сразу после получения информации о высадке, немецко-итальянские войска постараются захватить Тунис. Чтобы противостоять этому, было необходимо самим установить контроль над страной, и как можно скорее. Однако, существовал определённый предел тому, насколько далеко могли высаживаться британцы и американцы на востоке французских владений. Ограничением служила близость аэродромов, находящихся на Сицилии и Сардинии: к концу октября там находились 298 немецких и 574 итальянских самолёта. В качестве компромиссного решения, в качестве наиболее восточного пункта высадки был выбран город Алжир. Это гарантировало бы успех всей операции несмотря на неопределённость, относящуюся к тому, как отреагируют на вторжение находящиеся там вишистские войска. После установления контроля над Алжиром, планировалось как можно скорее выделить небольшой отряд, цель которого — скорее захватить город Тунис, находящийся примерно в 1,300 км от места высадки. Отряду предстояло продвижение вдоль плохих дорог, по сложной территории, во время дождливого зимнего сезона, чтобы опередить противника.

В штабе союзных войск хорошо понимали, что попытка захвата через сухопутный бросок городов Бизерты и Туниса перед тем, как это успеют сделать войска Оси, похожа на ставку в азартной игре: очень многое зависело от того, насколько удачно флот и авиация сумеют помешать организации наступления немецко-итальянских войск. Командование Тунисской операцией было поручено генерал-лейтенанту Кеннету Андерсону.

8 ноября, в ходе операции «Факел», англо-американские войска высадились западнее Туниса, в Алжире (в городах Оран и Алжир) и в Марокко (в Касабланке).

Естественные оборонительные рубежи Туниса

Тунис обладал гораздо более удобной местностью для обороны, чем Ливия: если представить страну в упрощённом виде, в виде прямоугольника, то северная и большая часть его восточной стороны омывается Средиземным морем. Большая часть его западной стороны, то есть, граница с Алжиром, проходит по западной стороне Атласских гор, имеющих на карте форму треугольника. Эту часть границы было бы легко защищать, так как на всём приграничном пространстве через эти горы существовало всего несколько перевалов. На юге вторая линия гор ограничивала проходы до узкого промежутка, обращённого к Ливии. С одной его стороны были холмы Матмата, с другой — море. Ранее, опасаясь вторжения итальянцев из Ливии, французы успели построить мощную оборонительную линию, шириной в 12 и глубиной в 30 км. Эта полоса укреплений называлась «линией Марет». Только на севере страны территория была пригодна для ведения наступательных действий, так как там Атласские горы заканчивались у побережья, оставляя беззащитной большую часть северо-западного побережья.

В целом, Тунис представлял собой прекрасную и легко обороняемую базу для военных операций. Линии обороны, находящиеся на севере страны, были бы очень эффективны против наступающих войск союзников, а «линия Марет» надёжно прикрывала юг. Между ними существовало всего несколько перевалов через Атласские горы. Кроме того, контроль над страной давал бы итальянцам и немцам два главных глубоководных порта в Тунисе и Бизерте, причём, порты эти находились всего в нескольких сотнях километров от баз в Сицилии. Конвои со снабжением могли бы подходить по ночам, оставаясь незаметными для воздушных патрулей англичан, оставаться в порту в течение дня и затем уплывать следующей ночью. Для сравнения: путь из Италии в Ливию занимал целый день, к тому же, во время плавания корабли могли быть легко обнаружены с воздуха и уничтожены.

С точки зрения Гитлера, Тунис мог держаться в течение многих месяцев или лет, расстраивая, таким образом, планы союзников в отношении Европы.

Гонка к Тунису

Предшествующие события

К 10 ноября 1942 года сопротивление французов высадкам, проходящим в рамках операции «Факел», было прекращено, и на территории Туниса образовался вакуум власти. Поэтому генерал-лейтенант Андерсон приказал 36-й пехотной бригаде из состава английской 78-й дивизии, находящейся в резерве на кораблях, двигаться на восток и занять порты Бужи, Филиппвилль и Бон, а также аэродром в Джеджелли перед вторжением в Тунис основной массы войск. Перед этим, штаб союзников исключил высадки в Тунисе из-за нехватки войск и угрозы с воздуха. В результате, Андерсону пришлось как можно скорее перебросить свои ограниченные силы на восток, чтобы успеть до того момента, когда противник нарастит критическую массу войск для ведения успешной обороны на территории страны. Для вторжения в Тунис союзники располагали всего двумя бригадными группами и несколькими дополнительными танковыми и артиллерийскими соединениями, однако командование верило, что при достаточно быстром продвижении можно успеть захватить Тунис с относительно небольшими потерями до того, как только что прибывшие силы немцев и итальянцев будут подготовлены к бою.

Французские колониальные власти, находящиеся в стране, находились в замешательстве, не зная, кого стоит поддержать. В результате, не было предпринято никаких попыток закрыть доступ к аэродромам для какой-либо из сторон. Уже 9 ноября появились сообщения о 40 немецких самолётах, прилетевших в Тунис, а к 10 ноября сообщалось уже о сотне самолётов. Спустя два дня в полном объёме начал функционировать «воздушный мост», перебросивший за время своего существования более 15 тыс. солдат и 581 тонн грузов. Таким образом, к концу месяца в Тунис было переправлено три немецкие дивизии, включая 10-ю бронетанковую, и две итальянские пехотные дивизии. 12 ноября во главе только что сформированного 13-го корпуса был поставлен Вальтер Неринг. Он вылетел к войскам 17 ноября.

Между тем, командующий французскими войсками в Тунисе, генерал Барре, в силу своего недоверия по отношению к итальянцам, вывел подчинённые ему войска в горы и сформировал там линию обороны, простирающуюся от Теберсука до Маджаз-Аль-Баб. Согласно приказу Барре, войска были обязаны стрелять в любого, кто попытается пересечь линию укреплений.

Продвижение союзных войск

Из Алжира существовало две дороги на Тунис. План союзников предусматривал наступление вдоль обеих дорог с последующим захватом городов Бизерта и Тунис.

11 ноября 36-я британская пехотная бригада высадилась в Бужи, не встретив никакого сопротивления, однако, из-за проблем со снабжением стало ясно, что, продвигаясь дальше по дороге, аэродромы в Джеджелли можно захватить лишь к 13 ноября. Аэродром в Боне был захвачен высадившимся воздушным десантом: операцию осуществил 3-й десантный батальон. Позднее, 12 ноября, отряд коммандос захватил порт в Боне. Передовые соединения 36-й бригады 15 ноября достигли Табарки, а 18 ноября — Джебель Абиода, где они впервые встретились с противником.

Южнее, американский десантный батальон, также не встретив никакого сопротивления, высадился в Юк-ле-Бэйн и захватил местный аэродром, после чего, 17 ноября, войска захватили аэродром в Гафсе.

Ответные действия немецких войск

19 ноября командующий немецкими войсками, Вальтер Неринг потребовал у французов, занимавших прилегающую территорию, свободного прохода своих войск через мост в Меджезе. Барре ответил ему отказом. Тогда немцы дважды атаковали, но неудачно — они были отброшены. Однако, французы понесли большие потери и, испытывая недостаток в танках и артиллерии, были вынуждены отступить.

Французы официально встают на сторону союзников

Несмотря на то, что некоторые соединения французских войск в Африке, как, например, войска Барре, открыто заняли сторону союзников, позиция большей части вишистских войск в целом оставалась неясной. Наконец, 22 ноября 1942, после подписания Североафриканского Соглашения, все французские войска в Северной Африке перешли на сторону союзников, что позволило выдвинуть войска из союзнических гарнизонов на фронт. К тому времени, немцы и итальянцы уже нарастили силы, создав целый корпус. Теперь количество немецких войск превышало количество союзнических войск почти по всем пунктам.

Сражение

Две бригадных группы союзников двигались вдоль обеих дорог, ведущих соответственно на Джебель Абиод и и Беджу. Люфтваффе, пользуясь преимуществом, обусловленным близким расположением аэродромов (авиация союзников взлетала с баз аэродромов Алжира), постоянно атаковало передвигающиеся войска.

17 ноября 1942, в день прибытия Неринга, передовые соединения британской 36-й бригады, наступающие по северной дороге, встретили под Джебель Абиодом группировку, состоящую из 17 танков, 400 парашютистов и самоходных установок. 11 танков из 17 было подбито, но продвижение было задержано, так как бои под Джебель Абиодом шли девять дней.

Наконец, две колонны союзных войск собрались под Джебель Абиодом и Беджей и стали готовиться к наступлению, намеченному на 24 ноября. 36-й бригаде предстояло продвигаться от Джебель Абиода к Матёру, в то время как 11-я бригада должна была наступать вдоль долины реки Мерджерда, чтобы занять Маджаз-Аль-Баб (обозначенный на английских и американских картах как Меджез-Эль-Баб или просто Меджез), а затем идти на Тебурбу, Джедейду и город Тунис. Кроме двух основных колонн, был организован ещё и отряд «Блейд» — подразделение, состоящее из 21-го уланского полка 6-й бронетанковой дивизии с дополнительными подразделениями под командованием полковника Халла. Отряд должен был пересечь страну поперёк по направлению к Зиди Насир и атаковать с фланга Тебурбу и Джедейду.

Атака на севере не состоялась из-за того, что проливные дожди замедлили организацию войск. На юге 11-я бригада была задержана упорным сопротивлением немецких войск в Меджезе. Между тем, отряду «Блейд» удалось пересечь Зиди Насир и достигнуть перевала Чуиги к северу от Тебурбы. Часть отряда просочилась через позиции противника, к полудню подошла к недавно начавшей работать базе немецких ВВС в Джедейде и уничтожила там 20 самолётов неприятеля. Однако, из-за отсутствия пехотной поддержки, просочившимся войскам было невозможно развить успех, поэтому им пришлось отступить к Чуиги. Нападение отряда «Блейд» застало Неринга врасплох, и он решил оставить Меджез и укрепить Джедейду, находящуюся в 30 км от столицы Туниса.

Задержанная атака 36-й бригады началась 26 ноября, однако, войска попали в засаду и ведущий батальон потерял 149 человек. Дальнейшие атаки были отбиты войсками, засевшими на хорошо спланированных, взаимосвязанных оборонительных позициях. Состоявшаяся 30 ноября высадка коммандос в 23 км к западу от Бизерты, имевшая целью охват с фланга немецких укреплений в Джефне, провалилась и 3 декабря коммандос присоединились к 36-й бригаде. Позиции у Джефны оставались в руках немцев до последних дней войны на территории Туниса, то есть, до следующей весны.

26 ноября, когда немцы отступили, 11-я бригада, не встретив никакого сопротивления, вошла в Меджез и к вечеру того же дня заняла позиции внутри и вокруг Тебурбы, которую также покинули немецкие войска, готовясь оборонять Джедейду. Однако, уже на следующий день немцы атаковали изо всех сил. Попытка 11-й бригады в первых часах 28 ноября перехватить инициативу с помощью нанесения американскими танковыми соединениями удара по аэродрому в Джедейде провалилась.

Между тем, ещё 21 ноября Андерсон высказал сомнения в успехе операции по захвату Туниса силами имеющихся у него войск, о чём известил главнокомандующего союзными войсками в Африке, Дуайта Эйзенхауэра. Эйзенхауэр выслал Андерсену подкрепление, состоящее в первую очередь из боевого командования «B» 1-й бронетанковой дивизии. Подкрепления проделали долгий путь из Орана к тунисской границе. К началу операции до цели добралась лишь часть этих сил. На 2 декабря было запланировано совместное наступление отряда «Блэйд» и только что прибывших войск, однако немцы нанесли предупреждающий контрудар силами 10-й бронетанковой дивизии генерал-майора Вольфганга Фишера. К вечеру 2 декабря отряд «Блейд» был выбит с позиций. Таким образом, сопротивление атакующим оказывали теперь лишь 11-я бригада и силы боевого командования «B». Возникла угроза отсечения 11-й бригады от остальных сил и прорыва немецких войск в тыл к союзникам, однако отчаянное четырёхдневное сопротивление англичан и американцев задержало продвижение немцев и позволило союзникам совершить организованный отход к высотам, находящимся по обе стороны реки, протекающей западнее Тебурбы.

Сначала союзники отступили примерно на 10 км, к высотам Бу Указ и Джебель Эль-Ахмера, однако убеждённость командования в уязвимости данных позиций перед возможными атаками с флангов привела к дополнительному отступлению. К концу дня 10 декабря союзники заняли оборону восточнее Маджаз-Аль-Баба. На этих позициях они начали подготовку к новому наступлению, и к концу декабря уже были к нему готовы. Медленное, но постоянное наращивание сил привело к созданию группировки, состоящей из 54 000 британских, 73 000 американских и 7000 французских солдат. По данным спешно организованного разведывательного обзора, союзникам противостояло порядка 125 000 бойцов и 70 000 солдат вспомогательных подразделений. Большую часть войск противника составляли итальянцы.

Наступление англо-американских войск началось днём 22 декабря. Несмотря на дожди и недостаточное прикрытие с воздуха, войска немного продвинулись вверх по подножию 270-метрового холма «Лонгстоп Хилл», контролирующего речной коридор от Меджеза до Тебурбы. После трёх дней боя, идущего с попеременным успехом, боеприпасы у союзников стали подходить к концу. Кроме того, противник взял под свой контроль смежную с «Лонгстоп Хилл» высоту. Теперь позиция союзников на холме «Лонгстоп» стала крайне ненадёжной, и им пришлось отступить к Маджазу. 26 декабря союзники вернулись к позициям, удерживаемым двумя неделями ранее. Всего в боях погибло 20 743 американских и британских солдат.

Гонка союзников к Тунису была остановлена.

Перемены во французском командовании

С окончанием сражения, в рядах французского военного командования снова разгорелась фракционная борьба. 24 декабря было совершено успешное покушение на Франсуа Дарлана. Пост Верховного представителя Франции в Северной и Западной Африке Дарлана занял генерал Анри Жиро. К неудовольствию движения «Свободная Франция», правительство США ранее демонстрировало значительное желание договориться с Дарланом и вишистами. Поэтому после смерти Дарлана появилась возможность объединения «Свободной Франции» под руководством Шарля Де Голля и французских войск в Северной Африке, руководимых Жиро. Де Голль и Жиро встретились в конце января, однако не было достигнуто никакого прогресса в урегулировании их разногласий. Так продолжалось до июня 1943 г, когда был сформирован Французский Комитет Национального Освобождения, под объединённым руководством Де Голля и Жиро, вскоре отошедшего на второй план из-за нежелания брать политическую ответственность. После этого у Комитет ориентировался, в основном, лишь на главу «Свободной Франции».

Военно-дипломатическая миссия СССР в Северной Африке

В феврале 1943 года по личному распоряжению Верховного Главнокомандующего РККА Иосифа Сталина, формально — приказом Начальника Генерального штаба, — и с согласия англо-американского командования в Алжир прибыла Группа военно-дипломатической миссии СССР, которую возглавил кадровый сотрудник Разведывательного управления Генерального штаба РККА и военный дипломат, Главный советник генерал-майор Александр Васильев.

Официальной целью Военно-дипломатической миссии под руководством А.Васильева в Северной Африке была координация военных усилий стран Объединенных Наций в войне с общим противником и наблюдение за ходом боевых действий. Неофициальная цель: военная и дипломатическая разведывательная деятельность в пользу РККА и Советского Союза.

Прибыв в Штаб союзнических войск в Алжире, генерал-майор А.Васильев по официальной военно-дипломатической линии установил контакт с Командующим экспедиционными силами союзников Дуайтом Эйзенхауэром.

23 февраля 1943 года Главный советник военно-дипломатической миссии СССР генерал-майор Васильев совместно с генералом армии Жоржем Катру, генерал-губернатором Алжира — в то время заморских колониальных владений Франции, — принимал Военный парад по случаю 25-ой годовщины создания Красной армии.

Временное затишье

Тем временем, положение немецко-итальянских войск также было удручающим. Неринг, признанный многими офицерами прекрасным командиром, постоянно раздражал вышестоящее начальство своей критикой, поэтому было решено заменить его, преобразовав находящиеся в Тунисе войска в 5-ю танковую армию и передав командование ею генерал-полковнику Хансу Юргену фон Арниму, прибывшему в Тунис 8 декабря. Армия включала в себя пехотную дивизию фон Бройха/фон Мантойфеля, находящуюся в районе Бизерты, 10-ю танковую дивизию, находящуюся в центре страны, возле её столицы, и 1-ю итальянскую горную пехотную дивизию «Суперга», расположенную на южном фланге. Между тем, Гитлер, в своём разговоре с фон Арнимом перед отбытием последнего в Тунис, заявил, что армия будет увеличена до трёх механизированных и трёх моторизованных дивизий.

Союзники приложили значительные усилия для того, чтобы предотвратить наращивание сил противника, для этого были привлечены существенные силы флота и авиации. Однако, поскольку города Тунис и Бизерта находились всего в 190 км от портов и аэродромов западной Сицилии, в 290 км от Палермо и 480 км от Неаполя, то полностью предотвратить прибытие транспортных судов и самолётов противника было практически невозможно: итальянские суда имели хорошую поддержку с воздуха и их путь до цели был недолгим. С середины ноября по январь по морю и по воздуху в Тунис было переброшено 243 000 человек и 856 000 т грузов.

Между тем, Эйзенхауэр перебрасывал в Тунис всё новые и новые соединения из Марокко и Алжира. На северном секторе, за три последующих месяца 1-я британская армия генерала Кеннета Андерсена вдобавок к уже имеющимся 6-й танковой и 78-й пехотной дивизиям получила под своё командование ещё три пехотные дивизии: 1-ю, 4-ю и 46-ю. Для управления возросшими силами, в конце марта к армии присоединился второй по счёту корпусной штаб — штаб 9-го британского корпуса с генерал-лейтенантом Джоном Крокером во главе.

На их правом фланге создавался состоящий из двух дивизий 19-й французский корпус, а на юге находился 2-й корпус США, под командованием генерал-майора Ллойда Фредендалла, состоящий из шести дивизий: 1-й, 3-й, 9-й и 34-й пехотных, а также 1-й и 2-й бронетанковых. На этом этапе Жиро отказался от плана Эйзенхауэра, по которому французский корпус должен был быть передан под командование 1-й армии, поэтому французские войска а также 2-й корпус США пока что оставались в прямом подчинении штаба союзных войск.

Американцы также начали строить в Алжире и Тунисе комплекс баз снабжения, расположенный в Макнасси, в восточной части Атласских гор. Это позволило бы получить точку опоры для того, чтобы отрезать немецко-итальянскую танковую армию, находящуюся на юге, от баз снабжения, а также от 5-й немецкой танковой армии на севере. Кроме того, были приложены значительные усилия для постройки новых аэродромов и улучшения снабжения войск по воздуху.

Битва за перевал Кассерин

Предшествующие события

В течение всей первой половины января Андерсону удалось, хоть и не всегда успешно, поддерживать постоянное давление на войска противника с помощью ограниченных атак и диверсионных вылазок. Фон Арним занимался тем же: 18 января он начал операцию «Айльботе» — атаку соединениями 10-й танковой и 334-й пехотной дивизий. Удар наносился из Понт-дю-Фахс с целью расчистить пространство перед итальянской дивизией «Суперга» и предупредить возможные попытки прорыва союзников к побережью в Анфидавилле с последующим разрывом сообщения обороняющихся немецких войск.

Удар в западном направлении, нацеленный на правый фланг британского 5-го корпуса в Бу Араде, имел ограниченный успех, но удар по позициям французов, находившихся южнее — у хребтов Западного и Южного Дорсала, оказался более удачным: немцы продвинулись на 56 км на юг, к Усселтии и на 40 км на юго-запад, к Робаа. Плохо вооружённые французы упорно сопротивлялись, но всё же были разбиты, в результате чего, французские силы, эквивалентные семи пехотным батальонам, остались отрезаными в горах. В помощь генералу Альфонсу Жюэну, командующему французскими войсками, Андерсон послал 36-ю бригаду в Робаа и боевое командование «B» в Усселтию. Ожесточённые бои продолжались до 23 января, но фронт стабилизировался.

Очевидная нехватка взаимодействия между войсковыми соединениями подтолкнула Эйзенхауэра к действию: 21 января Андерсон был назначен ответственным за координацию усилий всего фронта. 24 января полномочия Андерсона были расширены: теперь в его ведении была также и «занятость американских войск». Ночью того же дня Жюэн согласился перейти вместе со своим корпусом под командование Андерсона, что на следующий день было подтверждено генералом Жиро.

Несмотря на все предпринятые меры, управление войсками оставалось проблематичным: фронт растянулся на 320 км и сообщение между войсками было неудовлетворительным (Андерсон сообщал, что ему пришлось наездить около 1600 км за четыре дня лишь для того, чтобы поговорить с командирами своих корпусов). Между тем, Эйзенхауэр назначил лишь одного авиационного командующего силами ВВС, осуществлявшими воздушную поддержку — им стал бригадный генерал Лоуренс Катер, он был назначен на должность 21 января.

Тем временем, Эрвин Роммель составил свой план обороны. Согласно этому плану, войска, отступавшие из Ливии под натиском англичан (23 января 8-я британская армия заняла Триполи), должны были окопаться перед заброшенными фортификационными сооружениями французской «линии Марет». Таким образом немецко-итальянские силы держали бы под контролем два естественных входа в Тунис: один — на юге, другой — на севере. Между этими проходами существовали горные перевалы, ведущие в страну, но их было легко оборонять. В январе Роммель произвёл реорганизацию войск: занимающие «линию Марет» соединения немецко-итальянской танковой армии, которой командовал до того сам Роммель, были собраны в 1-ю итальянскую армию, во главе которой был поставлен Джованни Мессе.

К этому времени части 2-го корпуса США уже вошли в Тунис из Алжира через проходы в Атласских горах. Теперь весь треугольник, образовываемый горами, контролировался этими силами. Расположение американских войск создало возможность броска на восток, в направлении Сфакса — это позволило бы отрезать 1-ю итальянскую армию на линии Марет от войск фон Арнима к северу от города Тунис. Роммель не мог этого допустить и поэтому разработал план превентивного удара.

5-я танковая армия захватывает перевал Фейд и Сбейтлу

30 января немецкая 21-я танковая и три итальянские дивизии 5-й танковой армии фон Арнима повстречались с французскими войсками возле перевала Фейд — основного перевала, соединяющего восточную часть гор с прибрежной равниной. Фредендалл не отреагировал на просьбу французов о подкреплении в виде танков 1-й бронетанковой дивизии и недостаточно вооружённым французам, несмотря на отчаянное сопротивление, пришлось отступить. Союзники организовали несколько контратак, в том числе и запоздалую атаку, предпринятую боевым командованием «B» из 1-й бронетанковой дивизии, но войска фон Арнима, успевшие создать сильные оборонительные позиции, с лёгкостью отразили их. Через три дня союзникам пришлось отступить в равнины, находящиеся внутри горного «треугольника», для того, чтобы создать новую оборонительную линию у небольшого городка Сбейтла.

В ходе операции «Frühlingswind» четыре танковые группы по приказу фон Арнима начали продвижение в районе Зиди Бу Зид, который удерживался 168-й боевой полковой группой из состава 34-й пехотной дивизии и боевым командованием «А» из 1-й бронетанковой дивизии. Расположение обороняющихся было плохим, войска были слишком рассеяны для того, чтобы оказывать друг другу поддержку. К 15 февраля боевое командование «А» было серьёзно пострадало — пехотные соединения оказались изолированными на вершинах холмов. На помощь было вызвано боевое командование «С», которому пришлось пересечь для этого всю страну. Принятые меры, однако, не помогли — это наступление было отражено немцами, наступающие союзники понесли большие потери.

К вечеру 15 февраля три из четырёх боевых групп «Оси» были в состоянии наступать на Сбейтлу, находящуюся в 32 км к северо-западу. Перед Сбейтлой группы были остановлены войсками боевого командования «В». С помощью воздушной поддержки, союзникам удалось продержаться в течение дня. Поддержка с воздуха, однако, не могла быть длительной, поэтому 17 февраля защитникам Сбейтлы пришлось покинуть город.

Южнее, созданная из остатков Африканского корпуса боевая группа Карла Бюловиуса из состава 1-й итальянской армии, вечером 15 февраля в рамках операции «Morgenluft» заняла Гафсу. В городе не было ни одного солдата союзников — они оставили его для того, чтобы сократить общую протяжённость фронта и облегчить таким образом реорганизацию войск, в частности, отвод французского 19-го корпуса на переэкипировку. 2-й корпус США отступил к линии Дернайа — Перевал Кассерин — Сбиба, имея 19-й корпус, оставляющий Восточный Дорсал, на своём левом фланге. К полудню 17 февраля войска Роммеля заняли Фериану и Телепте (примерно в 24 км от Кассерина), из-за чего утром 18 февраля союзникам пришлось эвакуировать аэродром в Телепте — основную авиабазу, находящуюся в южном секторе 1-й британской армии.

Сражение

После обсуждения, верховное итальянское командование, которому подчинялся Роммель, приказало ему наступать через Кассерин и Сбибу в северном направлении на Талу и Ле Кеф, чтобы выйти во фланг 1-й британской армии. В первоначальном предложении Роммеля речь шла об ограниченной, но сосредоточенной атаке в северо-западном направлении через перевал Кассерин, навстречу 2-му американскому корпусу у Тебессы.

Несмотря на то, что под его командование были переданы 10-я и 21-я танковые дивизии, Роммель был убеждён, что новый план сильно уменьшит концентрацию его сил и подвергнет его фланги серьёзной угрозе. То, что план Роммеля не был принят, во многом сыграло на руку союзникам: большая часть английских и американских резервов была переброшена к Тале и Сбибе, а Тебессу обороняли лишь остатки 1-й бронетанковой дивизии.

19 февраля Роммель, имея теперь в своём распоряжении 10-ю и 21-ю танковые дивизии, боевую группу из Африканского корпуса а также силы генерала Мессе на «линии Марет» (переименованные в 1-ю итальянскую армию), начал то, что потом будет названо битвой за перевал Кассерин. В надежде застать неопытных обороняющихся врасплох, он послал к перевалу лёгкий 3-й разведывательный батальон. За оборону перевала отвечал «отряд Старк» — бригадное формирование, состоящее из американских и французских частей. Командовал формированием полковник Александр Старк.

У «отряда Старк» до того не было достаточно времени для организации прочной обороны, но он смог обрушить на наступающих тяжёлый артиллерийский огонь с прилежащих холмов и остановить таким образом наступление механизированных соединений Роммеля. Теперь для того, чтобы продолжить наступление, Роммелю пришлось посылать пехотные соединения на холмы, чтобы устранить артиллерийскую угрозу. Первая попытка Роммеля прорваться через перевал не удалась.

Тем временем, боевая танковая группа Ханса-Георга Хильдебранта из 21-й танковой дивизии продвигалась севернее Сбейтлы в направлении перевала Сбиба. Перед холмами, лежащими к востоку от Сбибы, группа была остановлена 1-й гвардейской бригадой и 18-й полковой боевой группой, имеющей сильную поддержку со стороны полевой и противотанковой артиллерии. Кроме того, группа была усилена двумя пехотными полками из 34-й пехотной дивизии.

К утру 20 февраля на холмах над Кассерином ещё продолжался тяжёлый рукопашный бой, а на перевал уже готовилась наступать другая группа войск — боевая группа из состава Африканского корпуса, усиленная батальоном из 131-й итальянской танковой дивизии «Чентауро» и дополнительной артиллерией. За время утреннего наступления войскам не удалось продвинуться далеко, но постоянное сильное давление, которое оказали немецко-итальянские силы в ходе дневной атаки, привело к краху обороны союзников.

Миновав перевал Кассерин днём 20 февраля, соединения дивизии «Чентауро» направились на запад, в направлении Тебессы, не встречая на своём пути почти никакого сопротивления. За ними последовала боевая группа фон Бройха из 10-й танковой дивизии. Эта группа стала продвигаться по дороге на Талу, но их продвижение замедлила полковая танковая группа из 26-й танковой бригады (отряд «Гор»). Танки у отряда были слабее немецких, поэтому неудивительно, что союзная группа понесла большие потери, однако, этим она выиграла время для отряда «Ник», составленного из 26-й бригады (британская 6-я бронетанковая дивизия), усиленной соединениями пехоты и артиллерии. Стоит упоминания тот факт, что данная артиллерия по приказу Андерсона перебралась под Талу из района Кесры днём раньше. Отряд «Ник» за выигранное время смог подготовиться к обороне на дальнем участке дороги. Кроме того, Фредендалл в качестве подкрепления послал к Тебессе 1-ю бронетанковую дивизию.

К часу дня 21 февраля боевая группа фон Бройха, движущаяся на Талу, достигла места, в котором укрепилась 26-я бронетанковая бригадная группа. Завязался бой, который значительно замедлил продвижение немцев. Роммель взял наступление под свой личный контроль и к 16:00 оборона союзников на дороге была преодолена. Несмотря на это, 26-й бригадной группе удалось организованно отступить и отойти на последний оборонительный рубеж перед Талой.

Сражение на последнем рубеже началось в 7:00 утра следующего дня и продолжалось около трёх часов, при чём, за время боя удача не улыбалась ни одной из сторон. Отряд «Ник» понёс тяжёлые потери — в соединении никто уже не верил в возможность сопротивления в течение следующего дня. Однако, ночью к обороняющимся подошли артиллерийские части из 9-й пехотной дивизии. Эти части пробрались из Марокко, проделав путь в 1300 км в плохую погоду и по плохим дорогам. На утро, когда фон Бройх приготовился повести свои войска в атаку, на наступающих обрушился град артиллерийских снарядов. Роммель приказал фон Бройху перегруппировать войска и занять оборонительные позиции, отменяя, таким образом, все наступательные планы.

Тем временем, 21-я немецкая танковая группа стояла на месте у Сбибы. В ходе дневной контратаки, предпринятой немецко-итальянскими войсками на равнине возле Уселтии, были разбиты два драгоценных батальона опытных итальянских пехотинцев — «Берсальери». Основную роль в этом сыграли орудия 23-го полка королевской полевой артиллерии. Контратака была отбита.

Южнее, боевая группа из Африканского корпуса, продвигавшаяся по дороге на Тебессу, была остановлена в тот же день танками и артиллерией боевого командования «В», укрепившегося на склонах холмов у Джебель Хамры. Попытка обойти обороняющихся с фланга, предпринятая в ночь с 21 на 22 февраля, не увенчалась успехом — немецкие войска понесли значительные потери. Следующая атака, организованная 23 февраля, также была отбита.

22 февраля, на встрече с Кессельрингом Роммель заявил, что поскольку сопротивление противника постоянно усиливается и поскольку стало известно, что передовые соединения 8-й армии уже вошли в Меденин, лежащий в нескольких километрах к востоку от «линии Марет», было бы целесообразнее отменить наступление и отвести войска назад, на защиту «линии Марет», в надежде, что недавнее наступление нанесло противнику достаточно серьёзный урон для того, чтобы лишить его возможности вести наступательные действия в ближайшем будущем. Кессельринг настаивал на продолжении наступления, но, всё же, вечером дал согласие и итальянское командование, которому подчинялся Роммель, отменило наступление. Отступившие войска достигли «линии Марет» 25 февраля.

Последствия

После сражений у Кассерина активность боевых действий на время снизилась, и обе стороны принялись делать выводы из последних боёв. Роммель остался убеждён в том, что войска Великобритании и Британского Содружества не представляют серьёзной угрозы, хотя на самом деле численность этих войск равнялась численности его собственных сил. За это ни чем не оправданное мнение, которое Роммель достаточно долго разделял, ему в будущем придётся заплатить довольно высокую цену.

Американцы, изучая опыт прошедших боёв, делали свои выводы. Несколько командиров были отстранены от своих должностей, кроме того, были сделаны некоторые заключения, касающихся ведения боёв. Самой важной переменой в союзном командовании явилось смещение с должности командующего 2-м американским корпусом генерала Фредендалла. 6 марта его сменил на посту Джордж Паттон, а в качестве заместителя был утверждён Омар Брэдли.

Всем командирам сосединений напомнили о том, что лучше держать большие армейские части сконцентрированными и не растягивать фронт, как это допускалось при Фредендалле, чтобы не повторять предыдущих ошибок. Побочным продуктом такой политики являлось улучшение контроля за артиллерийским огнём. Поддержка войск с воздуха также была признана неудовлетворительной (хотя во многом авиации помешали плохие погодные условия), однако приемлемого решения этой проблемы не было найдено до самой высадки в Нормандии.

Реорганизация в войсках союзников и стран Оси

На конференции в Касабланке было решено назначить генерала сэра Харольда Александера на должность заместителя главнокомандующего войсками союзников во Французской Северной Африке. Решение было утверждено 20 февраля и в то же время, для облегчения взаимодействия между двумя армиями в Тунисе, было решено поместить их под единое руководство. Так была создана 18-я группа армий, во главе которой был поставлен Александер. Вскоре после занятия должности Александер докладывал в Лондон:

«…Честно говоря, я шокирован ситуацией, которую я застал… Основная беда заключалась в изначальном отсутствии указаний сверху, что выливалась в отсутствие политики и плана.»

Александер критиковал Андерсона, хотя позже и признал, что он был немного несправедлив. После получения контроля над целым фронтом в январе, целью Андерсона являлась реорганизация фронта, его деление на секторы по национальному признаку и создание резервов для перехвата боевой инициативы — точно те же цели, которые фигурировали в приказах Александера, отданных 20 февраля.

21 января Александер объявил, что его задачей является уничтожение всех войск врага в Тунисе. Этого предлагалось достичь при помощи продвижения 8-й армии к северу от Габеса с параллельным манёвром 1-й армии. Целью манёвра было отсечение резервов противника от остальных войск, чтобы резервы не были задействованы против 8-й армии. После этого, армии союзников должны сконцентрироваться на захвате аэродромов, необходимых для усиления и доминирования союзной авиации на территории страны. Наконец, после всего этого, с помощью соединённых усилий флота, авиации и сухопутных сил предполагалось построить ту сеть, в которую планировалось загнать войска противника в Тунисе. Завершить разгром врага планировалось до 30 апреля — этого требовали временные рамки, установленные на касабланкской конференции. После Северной Африки планировалось вторжение в Сицилию, и союзники хотели высадиться так при благоприятной августовской погоде.

На конференции в Касабланке также было достигнуто соглашение о серьёзной реорганизации всех воздушных сил союзников в Средиземноморье для повышения их взаимодействия с другими видами войск. Так, маршал авиации сэр Артур Теддер был назначен командующим всеми воздушными силами в Средиземноморье, генерал-майор Карл Спаатс — командующим ВВС в северо-западной Африке, в частности, также и в Тунисе.

23 февраля маршал авиации сэр Артур Канингхэм сменил генерала Лоуренса Куттера на посту главы Командования Воздушной Поддержкой союзников, преобразованного в Североафриканские Тактические военно-воздушные Силы. Это соединение, наряду с Пустынными ВВС, находящимися в оперативном командовании 8-й армии, составляло воздушные силы, возглавляемые Спаатсом. Конингхэм был весьма удивлён обстановкой, которую он застал в своём новом соединении — всё обстояло точно так же, как и в ходе Египетской кампании в 1941, когда он впервые возглавил Пустынные ВВС. Как ни странно, оперативный и административный опыт, столь тяжело приобретённый тогда, здесь не был усвоен. Он не был учтён ни при высадках, происходивших в ходе операции «Факел», ни в ходе «гонки к Тунису», что тогда создало лишние трудности в прикрытии наступающих войск с воздуха. Конингхэм сразу же приступил к объединению британского и американского оперативного командования и стал тренировать их, ориентируясь на уже приобретённый опыт.

В войсках «Оси» также решили создать общее командование для своих двух армий. Гитлер и немецкий генеральный штаб хотели видеть в лице командующего фон Арнима, но Кессельринг настоял на необходимости назначить на этот пост Роммеля, что и было сделано 23 февраля — Роммель стал во главе группы армий «Африка».

Южный фронт на «линии Марет»

Операция «Капри»

17 февраля 8-я армия начала собирать свои силы перед укреплениями «линии Марет» и на 26 февраля уже стала всерьёз угрожать обороняющимся немцам и итальянцам, нанося удары в западном направлении. Как ответ на эти действия, 6 марта войсками «Оси» была начата операция «Капри» — наступление на юг, на Меденин, являвшийся самым северным укреплённым пунктом британцев. Однако, интенсивная работа британской артиллерии привела к потере 55 танков противника и срыве всего наступления. Операция «Капри» была провалена.

После провала операции, Роммель решил, что единственным способом спасения подконтрольных ему армий является их эвакуация. Поэтому 9 марта, оставив фон Арнима командовать армиями, он покинул Тунис и, сославшись на болезнь, улетел в штаб Гитлера на Украине для того, чтобы убедить его оставить Тунис и вернуть находящиеся там армии в Европу. Гитлер ответил отказом. Более того, Роммель был отстранён от дальнейшего участия в африканской компании. Командующим группой армий «Африка» официально стал фон Арним.

Операция «Пьюджилист»

Своё основное наступление на «линии Марет», операцию «Пьюджилист» Монтгомери начал в ночь на 20 марта 1943 г. Части 50-й пехотной дивизии прорвали линию Марет и к началу 21 марта обосновались позади неё, западнее Зарата, контратака 15-й немецкой танковой дивизии, состоявшаяся 22 марта, уничтожила эти укрепления союзников и в тот же день закрыла брешь в немецко-итальянской обороне.

26 марта 10-й корпус под командованием генерала Хоррокса обошёл холмы Матмата, занял перевал Тебага и город Эль Хамма на северном краю «линии Марет» (операция Supercharge II). Этот обходной манёвр сразу же сделал оборону на линии ненадёжной. На следующий день немецким и итальянским частям удалось остановить продвижение корпуса Хоррокса при помощи установленных на выйгрышных позициях противотанковых орудий. Таким образом немцы рассчитывали выиграть время для безопасного стратегического отступления. За следующие 48 часов защитники «линии Марет» прошли 60 км в направлении на северо-восток и заняли новые оборонительные позиции в Вади Акарит, возле Габеса.

Габес

Реорганизованный 2-й американский корпус снова выступил из горных перевалов и занял позиции неподалеку от тылов немецко-итальянских войск. В ответ на эти действия, на 10-ю немецкую танковую дивизию было возложено вытеснение союзников во внутренние горные районы, из которых они пришли. Обе стороны встретились 23 марта у Эль-Гветтара. Поначалу ход сражения напоминал прежние битвы кампании — немецкие танковые части так же, как и ранее, обрушились на передовые соединения 2-го корпуса. Однако вскоре танки угодили на заранее приготовленное американцами минное поле, и как только это произошло, американская артиллерия и противотанковые силы немедленно открыли по ним огонь. 10-я дивизия за небольшой промежуток времени потеряла 30 танков и отступила из района минного поля. Вторая атака, состоявшаяся ближе к вечеру и на этот раз поддерживаемая пехотой, также была отбита, после чего 10-я дивизия вернулась в Габес, так ничего не добившись.

Американцы, однако, не смогли воспользоваться неудачей немецких войск, и несколько недель было потрачено на отчаянные попытки вытеснения итальянской пехоты с двух стратегически важных холмов, расположенных на пути к Габесу. Кроме того, существовала опасность, что в крайнем случае итальянцам придут на помощь танки 21-й и 10-й танковых дивизий, располагавшихся в Габесе, всего в часе езды от укреплений. Лучшая поддержка с американцев с воздуха могла бы в этом случае блокировать доступ подкреплений, но взаимодействие между наземными войсками и авиацией всё ещё оставалось для союзников серьёзной проблемой.

На протяжении всей последующей недели как 8-я армия, так и 2-й корпус продолжали свои атаки. Наконец, 8-й армии удалось прорвать оборону противника, что заставило немецко-итальянские войска покинуть Габес и отступать, чтобы соединиться с 5-й танковой армией на севере. Итальянские морские пехотинцы, окопавшиеся на Вади Акарит и хорошо обеспеченные автоматическим оружием и гранатами, хорошо сражались, но несмотря на это англичанам удалось пройти через их укрепления, хоть и с серьёзными потерями: в 6-й батальон полка «Грин Ховардс» потерял 126 человек, двое из которых были высокопоставленными офицерами.

Билл Чилл, участник событий, бывший свидетелем гибели командира его секции, вспоминает:

«Когда мы оказались в десяти ярдах (от места гибели командира), мы достигли траншеи и убили всех, кто там находился. Было не время церемониться, мы были отравлены гневом и должны были убить их, чтобы отплатить им за нашего погибшего приятеля.»

Теперь холмы, стоящие перед американцами, были покинуты противником, что позволило американским войскам присоединиться к британцам в Габесе к концу того же дня. С этого момента противостояние в Тунисе превратилось в борьбу на истощение.

Северный сектор: февраль — апрель 1943 г

Фон Арним придерживался ошибочной точки зрения, согласно которой сражения у Кассерина вынудили союзников ослабить свои силы на севере Туниса, чтобы укрепить южный участок. Веря в это, фон Арним, с одобрения Кессельринга, но не консультируясь с Роммелем, 26 февраля начал операцию «Оксенкопф» — атаку на широком участке фронта против сил 5-го корпуса. Командование войсками было возложено на генерала Вебера. Основной удар был нанесён корпусом Вебера, в составе которого находилась 334-я пехотная дивизия, недавно прибывшие части дивизии "Герман Геринг"и соединения 10-й танковой дивизии, которые не участвовали ранее в операции «Фрюлингсвинд».

Войска Вебера должны были продвигаться тремя группами: одна направлялась на запад к Меджез-эль-Бабу, другая, находящаяся к северу от первой группы, двигалась на юго-запад по дороге, ведущей из Матёра в Беджу (находившуюся в 40 км к западу от Меджеза), третья группа двигалась на запад в 40 км южнее Меджеза. Северный фланг корпуса Вебера прикрывала дивизия фон Мантейфеля, двигавшаяся на запад и заставлявшая союзников удаляться с их передовых позиций, занимаемых напротив находящейся в немецких руках станции Джефна.

После тяжёлых боёв атака на Меджез была отбита силами 78-й дивизии, но к югу от города противнику удалось достичь определённого тактического успеха перед тем, как союзники остановили продвижение немецко-итальянских сил. Севернее Меджеза наступающим удалось продвинуться по направлению к Бедже, но после боя, продолжавшегося до 5 марта в очень тяжёлых погодных условиях, наступление застряло на перевале Хант (в 24 км к северо-востоку от Беджи). Противника остановили силы 128-й пехотной бригады 46-й британской дивизии из состава 46-й британской дивизии, при поддержке артиллерии и двух танковых эскадронов из североирландского конного полка.

Наступление фон Арнима на севере силами дивизии Мантейфеля развивалось достаточно успешно, пока войска проходили через удерживаемые французами холмы между Кап Серрат и городом Седженан — сопротивление в тех местах было незначительным. Контратаки, предпринятые соединениями 139-й пехотной бригады из состава 46-й дивизии, помогли задержать продвижение войск Мантейфеля, но за это союзникам пришлось заплатить дорогую цену — потери были велики. 4 марта Седженан был всё же захвачен немецкими войсками, а 139-я бригада была выбита из города и отброшена за три последующие недели на 24 км в направлении Джебель Абиода. Фон Арним оставил свои атаки на юге и в центре фронта, но отступление французских батальонов в район Меджеза (направленное на соединение с войсками 19-го корпуса) позволило ему при незначительном сопротивлении занять высоты, господствующие над городом.

25 марта приказал перехватить интициативу на участке фронта, занимаемом 5-м корпусом. 28 марта Андерсон послал в наступление 46-ю дивизию, состоявшую на тот момент из 138-й пехотной бригады, и 128-й пехотной бригады, находящейся в резерве. Дивизия была также усилена 36-й пехотной и 1-й парашютной бригадами, а также французскими соединениями, среди которых был «табор» марокканских гумьеров. За четыре дня дивизия вернула под контроль союзников всю территорию, захваченную ранее войсками Мантейфеля, и захватила в плен 850 немецких и итальянских солдат.

7 апреля Андерсон поставил перед 78-й пехотной дивизией задачу по зачистке дороги, ведущей из Беджи в Меджез. За десять последующих дней дивизия, при поддержке артиллерии и авиации продвинулась по гористой местности на 16 км, расчистив от противника район шириной в 16 км. 4-я пехотная дивизия была впервые введена в действие — она заняла позиции на левом фланге 78-й дивизии и стала продвигаться к Зиди Ниср.

Разгром немецко-итальянских войск

Опасная ситуация у Меджеза была устранена, а дороги, идущие по краям территории, занимаемой 5-м корпусом были расчищены от врага, чтобы теперь Андерсон смог уделить всё своё внимание выполнению приказов, которые он получил 12 апреля от Александера. На 22 апреля была запланировано широкомасштабное наступление, целью которого являлся захват города Тунис.

К этому времени авиация союзников уже перебазировалась на аэродромы в Тунисе, а между Сицилией и городом Тунис было сбито большое количество немецких транспортных самолётов. Истребители британских ВВС, базирующиеся на Мальте, препятствовали как снабжению немецко-итальянских войск, так и их возможной эвакуации из Туниса. Адмирал Каннингхэм, командующий при Эйзенхауэре морскими силами, отдал экипажам своих кораблей приказ, данный более столетия назад адмиралом Нельсоном: «Топите, жгите, захватывайте, уничтожайте. Пусть никто не пройдёт».

К 18 апреля, после атак 8-й армии с юга и ударов по флангам, нанесённых 9-м британским и 19-м французским корпусами, немецко-итальянские войска были отброшены на линию оборонительных рубежей, расположенную к северо-востоку от столицы Туниса. Обороняющиеся теперь пытались защищать свои линии снабжения.

План заключительного наступления

По замыслу Александера, в то время как 2-й корпус будет наступать на север, в направлении Бизерты, 1-я армия станет наступать на город Тунис, а 8-я армия выступит на север из Энфидавилля. На Андерсона возлагалась ответственность за координацию действий 2-го корпуса и 1-й армии — для этого Андерсон был наделён соответствующими полномочиями.

План Андерсона предусматривал основную атаку против главных оборонительных сооружений противника в центре полосы фронта 5-го корпуса возле Меджеза. Перед этим, однако, в атаку должен был пойти находящийся на правом фланге 9-й корпус — он был должен продвигаться на северо-восток с тем, чтобы обойти немецкие оборонительные укрепления у Меджеза, и, оказавшись за ними, нанести удар по танковым резервам неприятеля. 2-й корпус должен был нанести двойной удар: на Бизерту и на захват возвышенностей, находящихся на левом фланге 5-го корпуса. 19-му французскому корпусу предписывалось не вводиться в действие до того момента, пока 9-й корпус и 8-я армия не завязнут в борьбе с обороной противника, после чего французам предписывалось наступать на Понт-дю-Фахс.

Сражение

В войсках союзников была произведена перегруппировка. Из-за продвижения 8-й британской армии на север, 2-й корпус США был вытеснен на восток, к фронтовой линии, что позволило бросить целый корпус на северный участок фронта. Фон Арним знал, что наступление союзников неизбежно, поэтому в ночь с 20 на 21 апреля он организовал упреждающие удары между Меджезом и Губеллат, а также на участке фронта, занимаемом 9-м корпусом. Дивизии «Герман Геринг» при поддержке танков из 10-й танковой дивизии на некоторых участках фронта удалось продвинуться на глубину до 8 км, но добиться общего отступления союзников так и не удалось, поэтому все немецкие войска были отозваны на свои старые позиции. Планы союзников не были серьёзно нарушены, хотя первую атаку, запланированную на 4:00 утра 22 апреля всё же пришлось отодвинуть на четыре часа.

Утром 22 апреля 46-я дивизия нанесла удар на участке фронта, занимаемом 9-м корпусом. В результате наступления был расчищен коридор, через который ночью прошла 6-я бронетанковая дивизия. Вслед за этим ударом последовал удар, нанесённый силами 1-й бронетанковой дивизии в восточном направлении за два последующих дня. Однако, союзники продвигались недостаточно быстро для того, чтобы сорвать создание немецкого противотанкового заслона, который вскоре остановил их продвижение. Заслон сработал, но несмотря на это, из-за действий союзников немецким и итальянским войскам пришлось переместить свои резервы к югу, подальше от центрального фронта. Видя, что в районе начатого наступления дальнейшего успеха не ожидается, Андерсон вернул 6-ю бронетанковую и большую часть 46-й пехотной дивизии в резерв.

5-й корпус пошёл в атаку вечером 22 апреля, а 2-й корпус США начал своё наступление в начале следующего дня. Завязалось ожесточённое сражение между 1-й, 4-й и 78-й пехотными дивизиями 5-го корпуса с одной стороны и 334-й пехотной, 15-й танковой дивизией и дивизией «Герман Геринг» — с другой. Союзников поддерживали силы танков и сконцентрированные соединения артиллерии. Восемь дней ушло у американцев и англичан на то, чтобы углубиться на 10 км в территорию противника и захватить большую часть его оборонительных позиций. Обе стороны понесли тяжёлые потери, но Андерсен к тому времени уже успел почувствовать, что прорыв немецко-итальянской обороны неизбежен.

30 апреля Монтгомери и Александеру стало ясно, что наступление 8-й армии к северу от Энфидавилля в хорошо обороняемом районе с тяжёлыми условиями местности не удалось. Из-за этого Александер переместил 7-ю британскую бронетанковую и 4-ю индийскую пехотную дивизии, а также 201-ю гвардейскую бригаду из состава 8-й армии в 1-ю армию (1-я бронетанковая дивизия была включена в состав 1-й армии ещё перед началом наступления).

Все необходимые перемещения были завершены ночью 5 марта. Для того, чтобы отвлечь внимание противника от прибытия 7-й бронетанковой дивизии в район Меджеза, Андерсон организовал небольшую концентрацию танков возле Бу Арады, на участке 9-ко корпуса. Таким образом, в начале наступления был достигнут эффект неожиданности — немецко-итальянское командование не ожидало атаки столь большого количества танков.

Заключительное наступление началось 6 мая в 3:00 утра силами 9-го британского корпуса, которым теперь командовал генерал-лейтенант Брайан Хоррокс, сменивший на посту раненого Джона Крокера. Этому предшествовала проведённая днём раньше атака 5-го корпуса, в ходе которой были захвачены важные высоты и была обеспечена безопасность левого фланга 9-го корпуса. 4-й британской и 4-я индийской пехотным дивизиям, сосредоточенным на узком участке фронта при поддержке крупных сил артиллерии удалось пробить брешь в обороне противники. В образовавшийся коридор были сразу же введены 6-я и 7-я бронетанковые дивизии. 7 мая британские танки вошли в город Тунис, а американская пехота из 2-го корпуса, продолжавшая своё движение на север, заняла Бизерту. Через шесть дней после этих событий всё сопротивление немецко-итальянских войск было прекращено — войска начали сдаваться в плен. Союзниками было захвачено в плен более 230 000 военнопленных, значительная часть из которых лишь недавно прибыла из Сицилии, где они могли бы быть куда более полезными для Муссолини и Гитлера при обороне острова.

Последствия

Согласно мнению историка А. Мюррея, «Решение усилить группировку войск в Северной Африке было одной из грубейших ошибок Гитлера: по общему признанию, хоть из-за этого Средиземное море оставалось закрытым для союзников в течение следующих шести месяцев, с негативными последствиями для навигации союзного флота, большое количество лучших немецких войск оказалось в беззащитном положении, из которого, как и под Сталинградом, не было выхода. Более того, Гитлер приказал Люфтваффе вести войну на истощение в самых неблагоприятных условиях, из-за чего они понесли непозволительно тяжёлые потери.»

Отчаянное сопротивление немцев и итальянцев лишь оттянуло неизбежный финал кампании, и, возможно, проигранная американцами битва за перевал Кассерин, как это ни парадоксально, пошла союзникам только на пользу. После того как вся Северная Африка оказалась в руках союзников по антигитлеровской коалиции, их взгляды вскоре были обращены на Сицилию и саму Италию. Уже через два месяца после победы в Северной Африке началась высадка на Сицилии, а спустя ещё полмесяца войска союзников начали вторжение в Италию.

Литература

• Abramides John A. [www.amazon.co.uk/Battle-Sidi-Nsir-Personal-ebook/dp/B005T2XBJ6 Battle of Sidi Nsir a Personal Account]. — 2011.
• Anderson Charles R. [www.history.army.mil/brochures/tunisia/tunisia.htm Tunisia 17 November 1942 to 13 May 1943]. — United States Army Center of Military History, 1993. — ISBN CMH Pub 72-120-16-038106-1.
• Anderson, Lt.-General Kenneth (1946). Official despatch by Kenneth Anderson, GOC-in-C First Army covering events in NW Africa, 8 November 1942-13 May 1943 published in [www.london-gazette.co.uk/issues/37779/supplements/5449 Приложение №37779, стр. 5449—5464] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 37779. — No. 37779. — P. 5449—5464.
• Atkinson Rick. An Army at Dawn: The War in North Africa, 1942-1943. — Abacus, 2004. — ISBN 0-349-11636-9.
• Anon. [www.history.army.mil/books/wwii/bizerte/bizerte-fm.htm To Bizerte with the II Corps 23 April to 13 May 1943]. — Washington D.C.: United States Army Center of Military History, 1990. — ISBN CMH Pub 100-6.
• Bauer Eddy. The History of World War II. — Revised. — London, UK: Orbis Publishing, 2000. — ISBN 1-85605-552-3.
• Blaxland Gregory. The plain cook and the great showman : the First and Eighth Armies in North Africa. — London: Kimber, 1977. — ISBN 0-7183-0185-4.
• Ford Ken. Battleaxe Division. — Stroud (UK): Sutton Publishing, 1999. — ISBN 0-7509-1893-4.
• Gooch John (Editor). The North African Campaign 1940-43: A Reconsideration // Decisive Campaigns of the Second World War. — Routledge, 1990. — ISBN 0-7146-3369-0.
• Hooton E.R. Eagle in Flames: The Fall of the Luftwaffe. — London: Arms & Armour Press, 1999. — ISBN 1-86019-995-X.
• Mead Richard. Churchill's Lions: A biographical guide to the key British generals of World War II. — Stroud (UK): Spellmount, 2007. — ISBN 978-1-86227-431-0.
• The Mediterranean and Middle East, Volume IV: The Destruction of the Axis Forces in Africa. — Uckfield, UK: Naval & Military Press, 2004. — ISBN 1-84574-068-8.
• Watson Bruce Allen. Exit Rommel: The Tunisian Campaign, 1942-43. — Mechanicsburg, PA: Stackpole Books, 2007. — ISBN 978-0-8117-3381-6.

Ссылки

• [collections.civilisations.ca/warclip/objects/common/webmedia.php?irn=5001297 Italian communique report the capture of 300 British paratroopers by part of the Bersaglieri]
• [www.greenhowards.org.uk/bill-cheall/cheall10.htm The Green Howards Regimental History, — Bill Cheall’s Story]
• [historicalresources.org/2008/09/25/the-tunisia-campaign-battle-of-tunisia-maps-november-17-1942-–-may-13-1943/ The Tunisia Campaign (Battle of Tunisia) Maps]
• [www.irishbrigade.co.uk The Irish Brigade] Contains accounts of the 38th (Irish) Brigade in the Battle of Bou Arada in January-February 1943 and north of Medjez el-Bab in April 1943.
• A film clip [archive.org/details/gov.archives.arc.38951 ALLIES WIN SEA, AIR BATTLE IN FIGHT FOR AFRICA [ETC.] (1943)] is available for free download at the Internet Archive

Отрывок, характеризующий Тунисская кампания

Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.