Турецкая баня (картина)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Турецкие бани (картина)»)
Перейти к: навигация, поиск
Жан Огюст Доминик Энгр
Турецкие бани. 1862
Le bain turc
Холст на дереве, масло. 110 × 110 см
Лувр, Париж
К:Картины 1862 года

«Туре́цкая ба́ня» (фр. Le bain turc) — картина французского художника Жана Огюста Доминика Энгра. Тондо диаметром 110 см в настоящее время находится в 60-м зале на втором этаже галереи Сюлли в Лувре (инв. № R.F. 1934). На полотне изображены обнажённые женщины в экзотической обстановке гарема. Композиция с нагой натурой выполнена в полном соответствии с академическими канонами.





Создание

Этой картиной 82-летний художник подводит своеобразный итог развития жанра ню, одного из главных жанров в своём творчестве. По мнению некоторых исследователей, «Турецкая баня» является венцом его поисков в этом направлении.

Художник начал работу над полотном в 1859 году, и первоначально картина была прямоугольной. В этом же, 1859 году, её купил принц Бонапарт. Однако некоторое время спустя Энгр возобновил работу над картиной и превратил её в тондо, одновременно переписав некоторые фигуры. Энгр подписал картину и поставил на ней дату в 1862 году, хотя он вносил изменения и в 1863 году[1]. Подпись художник дополнил указанием на свой возраст: «Aetatis LXXXII».

Композиция

На первый взгляд композиция «Турецкой бани» производит впечатление беспорядочного скопления обнажённых тел. Замысел художника для зрителя раскрывается постепенно. Выбрав форму тондо, художник строит пространство в виде сферы. Окружности полотна соответствует ритм многочисленных закругляющихся линий. Центральная женская фигура — почти полное повторение «Большой купальщицы» (иначе «Купальщицы Вальпинсона», 1808). Спина женщины в чалме, играющей на музыкальном инструменте, будто бы выступает из плоскости картины, усиливая впечатление сферичности.

Задачи построения пространства, помогающего усилить общую динамику композиции (росписи капеллы Ангелов в парижской церкви Сен-Сюльпис) или передать экспрессию действия (картины с охотничьими сценами) в те же годы решал и Эжен Делакруа, уходя от простой линейной перспективы и работая с несколькими планами. Таким образом, обоих художников занимала проблема создания нового пространства, к которой подошло в своём развитии изобразительное искусство 19 века.

Кеннет Кларк говорит о почти «удушающем» впечатлении, которое производит картина:
«Художник наконец позволил себе дать волю чувствам и всё, что косвенно выражала рука Тетии или ступня Одалиски, теперь обрело открытое воплощение в пышных бёдрах, грудях и роскошных сладострастных позах»[2].

Две женские фигуры, полулежащие справа, не имеют аналогов в западном изобразительном искусстве. По мнению Кларка, в «Турецкой бане» обнажённые женщины вызывают реминисценцию со скульптурой храмов Южной Индии[2].

Энгр изобразил охваченных истомой женщин, лежащих в ленивых, расслабленных позах, а также восточный танец обнажённой красавицы на втором плане. Картина погружает зрителя в замкнутую атмосферу сладострастия и праздности восточного гарема.

Совершенство рисунка, мастерскую моделировку тел, мягкий свет дополняет тонкий общий колорит. Золотистый тон картины — тон наготы — оживляется включением пятен синего, красного и лимонно-жёлтого цветов. Их сочетание повторяется в натюрморте на первом плане, где на низком столике изображены коробочки и флаконы с притираниями и духами.

Публика получила возможность увидеть эту картину только в 1905 году во время ретроспективного показа, посвящённого творчеству Энгра. В 1911 году передана в Лувр Обществом друзей Лувра[fr] при содействии Мориса Феная[fr].

Картину высоко оценивали искусствоведы Жан Кассу, Жан Алазар, критик Гаэтан Пикон. Автор двухтомника «История Французской живописи» Пьер Франкастель считал «Турецкую баню» лучшим произведением Энгра.

Выставка одной картины в Лувре

«Турецкая баня» стала первой картиной, которой Лувр в 1971 году открыл серию «выставок-досье», где центром экспозиции становилось одно живописное произведение. Перед выставкой была проделана обширная работа по исследованию и реставрации картины, сбору и тщательному изучению материалов, связанных с её созданием. Были подняты темы влияния на Энгра работ других мастеров и воздействия «Турецкой бани» на дальнейшее развитие изобразительного искусства. Из 82 позиций в каталоге выставки 62 — подготовительные наброски и этюды Энгра, а также работы предшественников, под влиянием которых художник создавал своих персонажей. Завершающий раздел экспозиции был составлен из 20 картин и рисунков, где в большей или меньшей степени отразились впечатления художников 20 века от «Турецкой бани». Среди них — четыре рисунка Пабло Пикассо, созданные в период 1918—1968 годов. Для того, чтобы подчеркнуть центральное положение в выставке именно картины Энгра, некоторые из экспонатов были представлены фотографиями[3][4].

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Турецкая баня (картина)"

Примечания

  1. Prat L.-A. Ingres. — Milan: 5 Continents, 2004. — P. 90. — ISBN 88-7439-099-8.
  2. 1 2 Кларк К. Нагота в искусстве : исследование идеальной формы / Пер. с англ.: М. В. Куренной и др.. — СПб.: Азбука-классика, 2004. — С. 187.
  3. Березина В. Н. Жан-Огюст-Доминик Энгр. — М.: Изобр. иск-во, 1977. — С. 223
  4. Вопросы комплексного исследования художественных музеев. Сборник научных трудов / Гос. Рус. музей; [Редкол.: Гусев В. А. (отв. ред.) и др.] — Л.: ГРМ, 1986. — С. 71

Литература

  • Березина В. Н. Жан-Огюст-Доминик Энгр. — М.: Изобр. иск-во, 1977. — С. 203—206, 223.
  • Вопросы комплексного исследования художественных музеев. Сборник научных трудов / Гос. Рус. музей; [Редкол.: Гусев В. А. (отв. ред.) и др.] — Л.: ГРМ, 1986. — С. 71

Ссылки

  • [cartelen.louvre.fr/cartelen/visite?srv=car_not_frame&idNotice=15325 «Турецкие бани»] в базе данных Лувра (фр.)

Отрывок, характеризующий Турецкая баня (картина)

В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.