Турецко-венецианская война (1645—1669)

Турецко-венецианская война 1645—1669 годов
Венецианская карта Крита
Дата	1645—1669
Место	Крит, Эгейское море, Далмация
Причина	Османская экспансия
Итог	Победа Османской империи
Противники
Венецианская республика Мальтийские рыцари Папское государство Франция Маниоты Османская империя
Командующие
Андреа Корнер Томмазо Морозини Джованни Баттиста Гримани Франческо Морозини Франсуа де Бофор Силахдар Юсуф-паша Кёпрюлю Мехмед-паша Фазыл Ахмед-паша
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Турецко-венецианская война 1645—1669 годов, также известная как Критская война (греч. Κρητικός Πόλεμος) и Кандийская война (итал. Guerra di Candia) — одна из многочисленных турецко-венецианских войн.

Предыстория

Крит был первой должным образом организованной заморской колонией Венеции, существовавшей с 1211 года и отнятой у Византийской империи после четвёртого крестового похода.

Венеция старалась поддерживать хорошие отношения с Османской империей, однако рыцарский орден Святого Иоанна считал своим долгом воевать с сарацинами везде, где они попадутся. Так как к середине XVII века иоанниты были уже лишь жалким подобием того, чем они являлись ещё за 80 лет до этого, то их морские операции против турок уже всё более походили на обычное пиратство, чем на благородную войну. Турецкие султаны считали ответственной за действия христианских кораблей в восточном Средиземноморье именно Венецию, поэтому действия иоаннитов постоянно служили источником обострений между Венецией и Османской империей.

В начале октября 1644 года иоаннитская эскадра из 6 кораблей захватила богатый турецкий корабль, на борту которого находились направлявшийся в изгнание в Египет бывший главный чёрный евнух султанского гарема Сюнбюль-ага, кадий Мекки, около 30 женщин из султанского гарема и ряд других высокопоставленных паломников. Рыцари уплыли со своей добычей на Крит, где высадились в неохраняемом месте на южном побережье, пополнили запасы воды, однако вскоре появившийся местный венецианский чиновник приказал им покинуть это место. Рыцари несколько раз попытались высадиться в разных портах острова, но каждый раз встречали категорический отказ. В конце-концов они бросили турецкое судно и вернулись на Мальту.

В это время турецкий трон занимал полубезумный султан Ибрагим I. Узнав о судьбе судна, он пришёл в бешенство, и приказал немедленно убить всех христиан в Османской империи. Позднее его убедили отменить этот приказ, однако обстановка накалялась: некоторые из турецких моряков, сумевших вернуться с Крита в Стамбул, поведали, что на самом деле рыцари оставались на Крите в течение двадцати дней, продавая награбленное и пополняя запасы. По мнению турок, это отнюдь не было незначительным нарушением договора о противодействии пиратству, и имперский совет принял решение о войне. Воинственную позицию занял фаворит султана Кинки Хусейн, его поддержал и другой фаворит — Силахдар Юсуф-ага. Силахдар Юсуфа возвели в ранг паши, сделали капудан-пашой и поручили ему ведение всех наземных и морских операций.

Ход войны

Венеции ничего не оставалось делать, как продолжать отстаивать свою невиновность. Однако вскоре венецианские агенты сообщили, что на Босфоре готовится огромный военный флот, и вскоре стало ясно, что готовится карательная акция поистине устрашающих масштабов. Поначалу предполагалось, что флот будет направлен на Мальту, и подтверждением этому послужило турецкое официальное заявление, вышедшее в марте 1645 года, однако венецианский бальи в Стамбуле сообщил о том, что это — всего лишь хитрость, и на самом деле будет атакован Крит.

Когда стало известно, что опасность близка, правительство Венецианской республики отправило генеральному проведитору Крита Андреа Корнеру специальную сумму в 100 тысяч дукатов, армию в 2500 человек, а также флот из 30 галер и двух галеасов. Было сообщено, что на стадии подготовки находится дополнительный флот, который будет отправлен незамедлительно. Тем не менее, у Корнеро было безнадёжно мало возможностей для обороны острова, а времени было слишком мало.

Начало войны

30 апреля турецкий флот из 400 судов с 50 тысячами бойцов прошёл через Дарданеллы. Вначале он, как и было объявлено, двинулся к Мальте, миновал Крит и зашёл в Наверинскую бухту за припасами и подкреплениями. Лишь после его отплытия оттуда 21 июня стало понятно, что он направляется в другое место. Четыре дня спустя турецкая армия высадилась немного восточнее Канеи и двинулась на город. Началась осада. Если бы обещанный венецианский флот прибыл через неделю-другую, то Канею ещё можно было бы спасти, однако моряки получили приказ ожидать близ Дзанте прибытия объединённого флота Тосканы, Неаполя, Мальты и Папского государства из 25 судов. Тем временем турки закреплялись всё более прочно. 22 августа Канея капитулировала. Рассчитывая демонстрацией великодушия побудить к сдаче и другие укреплённые пункты, турки позволили гарнизону покинуть город с поднятыми знамёнами. Кафедральный собор Канеи был преобразован в главную мечеть города, названную именем султана; две другие церкви также превратились в мечети, причём одна из них была названа в честь Силахдара Юсуф-паши.

Когда Силахдар Юсуф-паша вернулся в Стамбул, то великий визирь Султанзаде Мехмед-паша подверг его резкой критике. Хотя султан Ибрагим, выслушав аргументы обеих сторон, намеревался снять Султанзаде Мехмед-пашу с должности великого визиря, но Силахдар Юсуф-паша, отказавшись возвращаться на Крит (мотивируя это тем, что зима — не время для ведения боевых действий, и что флот к ним просто не готов), навлёк на себя султанский гнев и был казнён за неповиновение.

Объединённый христианский флот прибыл в воды Крита лишь в середине сентября, и предпринял две попытки освободить Канею путём внезапной атаки, но оба раза был отброшен назад штормами. Наконец в октябре не относившиеся к числу венецианцев участники экспедиции объявили о своём намерении вернуться домой и уплыли прочь.

Боевые действия в Далмации

В 1646 году турки нанесли удар в новом месте — в Далмации. Поначалу им сопутствовал успех, они взяли ряд венецианских крепостей и осадили другие, а также заняли острова Крк, Паг и Црес. Однако, в отличие от Крита, здесь уже венецианцы были близки к своим базам, а турки испытывали проблемы со снабжением, кроме того, местное население поддерживало венецианцев. В последующие годы венецианцы вернули контроль над большинством опорных пунктов в Далмации. В связи с отвлечением основных усилий обеих сторон на критский театр военных действий, боевые действия в Далмации постепенно затихли.

Война на море

Итог войны на Крите зависел от того, сможет ли Венеция отбить у турок Канею, которая оставалась их единственным критским портом. Если бы турок удалось там задержать, пока Венеция подтянет свои войска к опорным пунктам на побережье, то со временем их удалось бы вытеснить. Для этого командующий остатками критского венецианского флота Джироламо Морозини в 1646 году мобилизовал все силы, а его родственник Томмазо Морозини — послал флот из 23 кораблей, пытаясь заблокировать доступ к Дарданеллам и тем самым удержать турецкий флот в Мраморном море. Венецианцы высадились на острове Бозджаада, и хотя они получили отпор, но сам этот факт разъярил султана. В 1648 году венецианский флот блокировал Дарданеллы, и в течение года турки не могли выйти в Эгейское море, чтобы поддерживать свои гарнизоны на Крите; снабжение Стамбула также было затруднено. Туркам удалось прорвать венецианскую блокаду лишь в апреле 1649 года.

Осада Кандии

Когда в 1646 году, после первой неудачной венецианской попытки блокады, турецкий флот смог прорваться в Канею, то турки перешли в наступление и 13 ноября взяли Реттимо. После этого венецианцы сняли с командования флотом 75-летнего капитан-генерала Джованни Капелло, и назначили на его место молодого и энергичного Джованни Батисту Гримани.

Летом 1647 года турки приступили к осаде основного опорного пункта венецианцев — Кандии. К 1648 году в руках венецианцев уже оставались только Кандия и Суда, а на остальной территории Крита турки уже ввели имперскую систему административного управления.

Осада Кандии продолжалась 22 года. Во многом это произошло благодаря флоту, который, постоянно патрулируя Восточное Средиземноморье, не дал туркам блокировать Кандию с моря, а также настолько усилил контроль Венеции над Эгейским морем, что последние десять лет осады турки делали всё возможное, дабы избежать непосредственного столкновения на море.

Помогали венецианцам и турецкие междоусобицы. В 1648 году восставшие янычары свергли султана Ибрагима и посадили на трон его семилетнего сына Мехмеда, в результате чего при турецком дворе началась борьба соперничающих группировок. Правящие круги настолько увязли в борьбе за власть, что не обращали внимание на внешнюю политику. Турецкие военачальники на Крите выполняли, как могли, свои задачи (как они их понимали), никогда не зная наверняка, прибудут к ним войска и финансовые средства или нет, и опасаясь повторения мятежей (таких как мятеж августа 1649 года, когда янычары потребовали, чтобы их отправили домой после двухлетней службы в траншеях у Кандии).

Тем не менее венецианцы в глубине души понимали, что падение Кандии — лишь вопрос времени, и что спасти её может лишь сильная энергичная поддержка европейских государств. Венеция обращалась за помощью ко всем христианским странам, подчёркивая, что на весах лежит не просто будущее неприметной венецианской колонии, но безопасность всего христианского мира, так как потеря Крита будет означать потерю половины Средиземноморья, но всё было бесполезно.

В сентябре 1656 года великим визирем стал Кёпрюлю Мехмед-паша — первый великий визирь из династии Кёпрюлю. После нескольких месяцев ожесточённых морских сражений в Дарданеллах, в ходе которых он сам командовал сухопутной армией, стоявшей лагерем на анатолийском берегу, турки снова взяли острова Тенедос и Лемнос и казнили тех, кого сочли нарушившим свой долг во время военной кампании. Чтобы предотвратить новые проникновения венецианцев, были брошены усилия на завершение начатых ещё во время регентства Турхан-султан укреплений на берегах Дарданелл, и в 1661 году они были завершены.

В 1663 году началась война с Австрией, на два года отвлёкшая турецкие силы от Эгейского моря. Тем временем продолжительное сопротивление Кандии стало предметом разговоров по всей Европе, и Венеции стали потихоньку помогать, присылая людей, деньги или корабли, но такая помощь обычно была слишком мала и несвоевременна, а приходившие на помощь «союзники» обычно думали либо о том, чтобы спасти свою шкуру, либо о том, чтобы прославиться, рискуя не столько своими жизнями, сколько жизнями других защитников города.

По окончании войны с Австрией султан Мехмед IV назначил великого визиря Кёпрюлю Фазыл Ахмед-пашу командовать планируемой военной кампанией на Крите. Венецианскому послу, которого 12 лет держали в Эдирне, дали ещё одну возможность заключить мир: Фазыл Ахмед предложил, чтобы Венеция, в обмен на сохранение в своих руках Кандии, произвела бы в пользу Османской империи разовый платеж в размере 100 тысяч дукатов, а потом ежегодно выплачивала по 10 тысяч дукатов. Это и другие условия были отвергнуты послом, и поэтому продолжалась быстрая мобилизация.

Войскам, предназначенным для ведения этой кампании, было приказано собраться в портах Фессалоники, Эвбея и Монемвасия, откуда они должны были на кораблях отплыть на Крит. Янычары отплыли из Стамбула, а Фазыл Ахмед-паша со своей свитой 25 мая 1666 года выступил из Эдирне и, пройдя по суше через Македонию и Фессалию, сел на корабль в Эвбее. Плавание было неудачным, по пути утонула или погибла значительная часть войск, и Фазыл Ахмеду пришлось дать своей армии двухмесячный отдых в Фивах. Войска смогли прибыть на Крит только зимой.

В 1667—1668 годах турецкие войска постепенно сжимали кольцо осады. В 1668 году осадой Кандии, наконец, заинтересовался французский король Людовик XIV, и разрешил Венеции набирать войска в своих владениях. Армия из 500 добровольцев прибыла на Крит в начале декабря, и французские дворяне, вместо того, чтобы выполнять приказы венецианского командования, потребовали организовать главную вылазку. Когда венецианцы отказались (защитников города уже было менее 5 тысяч, и они и так с трудом защищали проломы в стенах, которые постоянно пробивали турецкие подрывники), то французы 16 декабря устроили вылазку сами, и после боя отбыли обратно во Францию.

Послу Венеции во Франции удалось убедить Людовика XIV организовать более серьёзную помощь, и весной 1669 года на Крит отправились 6 тысяч солдат, 300 лошадей и 15 пушек на 27 транспортах под эскортом из 15 военных кораблей (правда, чтобы не повредить франко-турецким отношениям, корабли следовали под папским флагом). Отряд из 4 тысяч солдат во главе с герцогом де Бофором прибыл 19 июня, и история повторилась: даже не дожидаясь остальных солдат, 25 июня французы пошли в атаку, в которой потеряли 500 человек, в том числе погиб и сам герцог де Бофор. Дух французов был сломлен, и после гибели 24 июля ещё одной группы французских солдат с орудиями (они подошли слишком близко к турецкой береговой батарее, и их снесло водой) принявший на себя командование французскими войсками герцог Ноэль отправил армию обратно во Францию. 21 августа французский флот поднял якоря, с ним отплыла также часть папских союзных войск и часть армии Священной Римской империи и Мальтийского ордена.

После отплытия французов турки начали атаку. Её удалось отразить, но в гарнизоне Кандии осталось лишь 3600 человек, подкреплений не ожидалось, а от оборонительных сооружений остались лишь руины. У руководившего обороной Франческо Морозини не осталось надежды, и он 6 сентября начал переговоры о капитуляции. Восхищённый его полководческим искусством, Фазыл Ахмед-паша был великодушен: венецианцы могли беспрепятственно покинуть город в течение двадцати дней (в случае плохой погоды срок можно было продлить), обязуясь лишь оставить всю артиллерию, которая была в городе до начала осады.

Итоги

Хотя Венеция и приобрела некоторые территории в Далмации, но потеряла Крит. За Венецией на Крите сохранились лишь острова Грамвуса на северо-западе, крепость Суда и крепость на острове Спиналонга. Война потребовала от Венеции огромных затрат, однако не меньшее напряжение она вызвала и у Османской империи.

Известия о Кандийской войне в России

Противники Османской империи предпринимали попытки вовлечь Россию в войну против турок. Особенно заинтересованы были в этом православные греки. В 1653 году константинопольский патриарх Афанасий Пателар в своем «Слове понуждаемом» призывал царя Алексея Михайловича к походу на Царьград. В ответ Алексей Михайлович сообщил о своем намерении избавить греков и всех православных от ига врагов веры. В 1655 году иерусалимский архимандрит Макарий писал Алексею Михайловичу, что в Царьграде боятся прихода под городские стены казачьих стругов и войск русского государя. В окружении константинопольского патриарха Паисия Алексея Михайловича называли «новым императором Константином», царем-освободителем. Однако затянувшаяся война с Речью Посполитой не позволила России активно вмешаться в конфликт. Тем не менее, российское правительство пристально наблюдало за ходом войны по курантам (обзорам европейской прессы, которые с середины XVII столетия готовили для царя и бояр в Посольском приказе). Новости о боевых действиях встречаются в каждой второй сводке курантов, что позволяло русскому правительству отслеживать все основные события.

Источники

• Джон Норвич «История Венецианской республики», — Москва, АСТ, 2009. ISBN 978-5-17-057153-6
• Джон Норвич «Срединное море. История Средиземноморья», — Москва, АСТ, 2010. ISBN 978-5-17-052189-0
• Кэролайн Финкель «История Османской империи. Видение Османа», — Москва, АСТ, 2010. ISBN 978-5-17-043651-4

Отрывок, характеризующий Турецко-венецианская война (1645—1669)

Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.