Турецко-персидская война (1514—1555)

Турецко-персидская война (1514—1555)
Основной конфликт: Ирано-турецкие войны
Территории, приобретённые Османской империей в результате войны, окрашены светло-зелёным и тёмно-синим цветами
Дата	1514—1555
Место	Закавказье, Курдистан, Месопотамия
Итог	Мир в Амасье
Противники
Кызылбашская держава Османская империя
Командующие
Исмаил I Тахмасп I Селим I Паргалы Ибрахим-паша Сулейман I
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Турецко-персидская война 1514—1555 годов — первый вооружённый конфликт между Османской империей и Кызылбашской державой. Хотя в этот период было несколько военных кампаний, перемежаемых периодами бездействия, он считается единой войной, так как лишь в 1555 году был подписан мирный договор.

Предыстория

В конце XV века в восточной Анатолии стала набирать силу шиитская секта кызылбашей. Кызылбаши занимались междоусобными склоками, проявляя при этом исключительную жестокость. В 1499 году они активизировались, нанесли поражение государству Ширваншахов, на некоторое время подчинили Баку и Шемаху. Кызылбашский шейх Исмаил в 1503 году разгромил государство Ак-Коюнлу и, завоевав территории современных Ирана и Ирака, создал шиитское государство Сефевидов, а сам стал его шахом.

Отношения кызылбашей с османами изначально были напряжёнными — особенно после того, как в 1501 году от имени Исмаила был издан указ, содержащий, по шиитским обычаям, проклятие трёх первых халифов. По словам одного европейского путешественника, султан Баязид II и шах Исмаил завели по борову, наградив их, соответственно, именами Баязид (в Персии) и Исмаил (в Турции). Несколько лет происходил обмен довольно недипломатичными посланиями. Для османов опасность заключалась в том, что новое популистское мировоззрение Исмаила привлекало тех, чьи религиозные и политические убеждения были малоопределённы, и которые не видели для себя места в централизованном османском государстве — в частности, оно было привлекательно для лишённого гражданских прав племенного населения турецко-персидских пограничных земель.

В 1511 году провинция Теке в юго-восточной части Малой Азии стала ареной крупного восстания кызылбашей, которых возглавил святой подвижних Хасан-халиф, известный в народе под прозванием Шахкулу («Раб шаха»). Восстание охватило большие районы, повстанцы разбили местные правительственные войска и практически изгнали османов из Малой Азии. 21 апреля 1511 года судья Бурсы написал командиру янычар, что если он и его люди не придут в город в течение двух дней, область погибнет. Проводить кампанию против Шахкулу был назначен великий визирь Хадим Али-паша. Около Кютахьи он соединился с силами старшего из оставшихся в живых сыновей Баязида — принца Ахмеда, но нагнал восставших только после форсированного марша через Малую Азию в Сивас, где оба — и Шахкулу, и Хадым Али — были убиты в сражении. Многие из кызылбашей бежали на восток, в Персию.

В 1512 году султан Баязид II отрёкся от престола, и новым султаном Османской империи стал Селим I. Ахмед, находившийся в этот момент в Конье, отреагировал на свержение Селимом отца с престола тем, что провозгласил законным султаном себя. В ходе борьбы за власть Ахмед обращался за помощью к различным мусульманским правителям, в том числе к шаху Исмаилу.

В течение последних лет правления Баязида открытый вызов Селима власти отца побудил некоторых других членов османской династии примкнуть к кызылбашам. Избавившись от тех, кто соперничал с ним за власть внутри собственной семьи, султан Селим приготовился бросить вызов персидскому шаху.

Ход войны

Подготовка к войне

Готовясь к войне, Селим I продлил сроки действий соглашений с европейскими государствами (Венгрией и Польшей), а также с мамлюками, в надежде таким образом избежать любого риска войны на два фронта. Так как переговоры с Венгрией оказались сложными (хотя обе стороны осознавали, что соглашение будет выгодно им обеим), венгерского посла взяли в заложники и со всей свитой возили в походы Селима с целью продемонстрировать неимоверное могущество султана.

По исламским законам единственное допустимое оправдание войны мусульман против мусульман — религиозное: «укрепить священный закон или пресечь его нарушения»; поэтому османский поход нуждался в официальном разрешении, выраженном в виде мнения религиозных авторитетов, что будущий враг отклонился с пути истинного ислама. Учёный и историк Кемальпашазаде (впоследствии занявший пост шейх-уль-ислам) зашёл дальше всех, объявив войну против кызылбашей «священной войной», достоинство которой было равно войне с немусульманскими врагами ислама. Открытое порицание Сефевидов в османских источниках резко контрастирует с уважительным тоном, в котором сефевидские историки отзываются об османах, считая их бастионом ислама перед лицом европейского безбожия.

Чтобы ослабить сопротивление на пути в Персию, Селим отправил чиновников в провинцию Рум на севере центральной части Малой Азии для поимённой регистрации живших там кызылбашей. Из 40 тысяч зарегистрированных тысячи были вырезаны и тысячи — арестованы, в результате чего в тылу похода не было никаких волнений. Также Селим закрыл границы с государством Сефевидов, запретив проезд купцов в обоих направлениях — это подорвало экспорт персидского шёлка на запад и не допустило ввоз в Персию с запада оружия, металла и специй.

Походы Селима I

Летом 1514 года Селим вступил с запада на территорию Исмаила. Несмотря на заблаговременное предупреждение о намерениях Селима, Исмаил мало что мог сделать для подготовки к сражению. Единственная тактика, которую он мог избрать — была тактика «выжженной земли» на пути движения османской армии.

Суровые условия путешествия через Малую Азию истощили войска Селима, продовольствия поступало мало, неспособность догнать Исмаила спровоцировала недовольство. Несмотря на правовое решение, оправдывающее кампанию, в рядах османов поднялся ропот, что неправильно сражаться с братьями мусульманами. Янычары были готовы к немедленному мятежу, и в районе озера Ван расстреляли шатёр султана.

Вскоре Селим узнал, что силы шаха Исмаила сосредоточены в Чалдыранской долине. Перспектива близкого сражения успокоила янычар. 23 августа 1514 года в результате Чалдыранской битвы персидская армия, не имевшая, в отличие от османов, огнестрельного оружия, была разгромлена. Исмаил бежал с поля боя сначала в Тебриз, а затем на юго-восток. Селим преследовал его до самого Тебриза, куда прибыл 6 сентября и разграбил город.

Османские войска отказались зимовать на востоке, и Селим был вынужден повернуть назад к Амасье. Чтобы успокоить ропот недовольных в армии, был смещён великий визирь Дукакиноглу Ахмед-паша, и новым визирем стал Херсекли Ахмед-паша. В начале 1515 года в Амасье вспыхнул бунт янычар, не желавших участвовать в ещё одном походе на восток. После подавления бунта Селим решил покончить с правителем Дулкадира, помогавшем Исмаилу и воевавшем на его стороне в Чалдыранской битве, и повернул в сторону Сирии и Египта.

После поражения при Чалдыране Исмаил полагал, что Селим вернётся весной для продолжения кампании. Селим отказался принять предложение мира от Исмаила, арестовав и заключив в тюрьму несколько послов Сефевидов, которые приезжали к его двору в качестве просителей. Исмаил стал искать союзников среди христианских государств, но никто не хотел слышать его призывы: венецианцы сослались на действующее соглашение с османами, португальский вице-король Индии Алфонсу де Албукерки прислал символический подарок из двух маленьких пушек и шести аркебуз, обращения к Венгрии, Испании и папе были отвергнуты.

В 1516 году армия Селима I снова выступила на восток из Стамбула. Исмаил полагал, что наступление направлено против него, однако османы неожиданно повернули на мамлюков и вторглись в Сирию. После завоевания Селимом Сирии и Египта стало проще осуществлять торговую блокаду Персии (до этого, несмотря на запрет Селима, купеческие караваны обходили её, приходя из Персии на территорию мамлюков и оттуда отправляя товары на Запад морем). В 1517 году в Дамаск к Селиму прибыл посланник шаха Исмаила с богатыми дарами, выражавшими надежду его господина на мир, но был казнён. В мае 1518 года армия Селима шла к Евфрату, по-видимому направляясь к Персии, но затем без предупреждения повернула на запад и вернулась в Стамбул.

В первые месяцы 1520 года шах Исмаил благословил восстание кызылбашей, которых возглавил Шах-вели. Султан мобилизовал армию против возобновившейся опасности, после чего последовало два больших сражения в центральной и северо-центральной Малой Азии. Шах-вели был казнён, его тело было публично расчленено в назидание его сторонникам и в качестве предупреждения тем, кто симпатизировал кызылбашам. После подавления восстания командующему османской армией было приказано провести лето в Малой Азии со своими людьми, будучи готовым к новому походу.

В ночь с 21 на 22 сентября 1520 года султан Селим умер, оставив только одного сына — Сулеймана — который, поэтому, взошёл на трон без борьбы. Перед смертью Селим приказал главным духовным лицам страны продлить срок действия заключения, санкционирующего войну против Исмаила.

Первая кампания Сулеймана

После восшествия на престол, Сулейман тайно отправил в Тебриз посланников, которым было поручено установить, какую опасность представляет собой Персия. Шах Исмаил утверждал, что все его мысли занимают узбеки, и потому Сулейман отказался от агрессивной политики на востоке и устремился на Запад.

В 1524 году шах Исмаил умер, его наследником стал десятилетний Тахмасп I. В Персии разгорелась борьба за власть между кызылбашскими эмирами. В 1528 году губернатор Багдада заявил о том, что подчиняется Сулейману, но вскоре его убили и власть Сефевидов была восстановлена. Затем на сторону султана переметнулся персидский губернатор провинции Азербайджан, а на сторону шаха — курдский эмир Битлиса.

В 1533 году Сулейман I подписал перемирие с Фердинандом I, и направил Ибрахим-пашу с армией на восток. Ибрахим-паша провёл зиму в Алеппо, а летом 1534 года взял Тебриз; Тахмасп предпочёл не сражаться с османами, а бежал из столицы. Сулейман лично прибыл в Тебриз к Ибрахиму, и они решили начать преследование шаха. Совершив переход через нагорья юго-западного Ирана, османская армия подошла к Багдаду, и город капитулировал. В ходе этой кампании под власть османов перешли самые главные святыни шиитского ислама — Наджаф и Кербела.

Вторая кампания Сулеймана

После того, как в 1547 году было подписано очередное перемирие с Габсбургами, султан Сулейман приступил к осуществлению очередной кампании против Персии. Толчком на этот раз послужил переход на сторону Османской империи брата Тахмаспа Алкаса-мирзы, который был губернатором Ширвана. Когда Тахмасп направил войска, чтобы умиротворить своего непокорного брата, Алкас-мирза бежал через Феодосию в Стамбул. В 1548 году Сулейман заранее известил Алкас-мирзу о том, что начинает военную кампанию, но хотя османская армия и подошла к Тебризу, из-за недостатка снабжения пришлось отказаться от осады города. Стало ясно, что Алкас-мирза не пользуется поддержкой местного населения, и не стремится отобрать власть у Тахмаспа. Султанское войско проникло вглубь Ирана и временно заняло Исфахан. В последующие годы военные действия продолжались с переменным успехом. Сулейман вернулся домой ни с чем, если не считать захвата приграничного города Ван и богатых трофеев.

Третья кампания Сулеймана

Видя, что турки не горят особым желанием воевать на своей восточной границе, Тахмасп выступил в поход с целью возврата недавно потерянных территорий. В ответ Сулейман вновь лично возглавил армию, и в 1554 году, покинув свой зимний лагерь в Алеппо, опять двинулся на восток, дойдя до армянской области Карабаха у южного изгиба реки Аракс. На этот раз турки, подражая персам, применяли тактику «выжженной земли» в тех приграничных районах, откуда персы начинали свои набеги.

Итоги

В 1555 году в Амасье был подписан мирный договор, по условиям которого западная Армения и арабский Ирак отошли Османской империи.

Источники

• «История Востока» (в 6 т.). Т.III «Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв.» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. ISBN 5-02-018102-1
• Кэролайн Финкель «История Османской империи. Видение Османа», — Москва, АСТ, 2010. ISBN 978-5-17-043651-4
• Пигулевская И.В., Якубовский А.Ю., Петрушевский И.П., Строева Л.В., Беленицкий А.М. «История Ирана с древнейших времен до конца XVIII века», — Москва, 1958

Отрывок, характеризующий Турецко-персидская война (1514—1555)

Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.