Турский ливр

Турский ливр (Франция)
Номинал:	20 турских солей, или 240 турских денье
Металл:	золото
Годы чеканки:	с 1230 г. по 17 марта 1803 г.
Аверс
Описание:	ливр Иоанна II, на аверсе конное изображение короля, круговая надпись IOHANNES DEI GRATIA — FRANCORV REХ — то есть Иоанн, милостью Божией король франков
Реверс
Описание:	процветший крест

Турский ливр, турнуа (фр. livre tournois) — одна из основных валют Франции (около 1230—1803 гг.) Чеканился в городе Туре, отчего и получил своё название. Исконно употреблялся на Западе Франции, но постепенно стал её основной валютой, вытеснив из обращения более тяжёлый парижский ливр. Упразднён во времена французской революции.

Денежная единица

Точное время появления турского ливра неизвестно, притом, что он использовался в Турени, Геннегау и Бургундии уже в 1230 г., когда Филипп II присоединил Анжу и Турень к французской короне. С этого времени турский ливр из местной счетной единицы постепенно превращается в общераспространённую валюту, со временем постепенно вытесняя парижский ливр.

Делился на 20 турских солей, или 240 турских денье — ввиду того, что французская числовая система имеет в своём основании числа 20 и 60. Позднее сходное деление было заимствовано англичанами, так фунт стерлингов делился на 20 шиллингов или 240 пенсов. Чеканился в городе Туре в аббатстве Сен-Мартен.

С 1360 г. турский ливр часто именовался «франком», причём оба слова были в равном употреблении как синонимы. Считается, что название «франк» в свою очередь произошло от надписи FRANCORV REХ — то есть «король франков».

Официально перестал существовать 17 марта 1803 г., и был заменён на новую денежную единицу — франк. Кроме собственно Франции употреблялся как основная валюта на Нормандских островах и в Джерси, где просуществовал до 1837 г., когда был окончательно вытеснен фунтом стерлингов.

Вперые выпущенные в виде монеты королём Иоанном II, эти полновесные золотые, известные также под именем «франки» послужили его выкупом из английского плена, после битвы при Пуатье. Известны также турские ливры Карла V, Генриха III и Генриха IV. В 1701—1720 гг. имя турского ливра носила первая во Франции бумажная валюта.

Счётные деньги

Турский ливр лежал в основе всех расчётов французских банков как внутри страны, так и за рубежом начиная с XII века. Этот обычай был официально узаконен в 1549 г. но столь же официально отменён в 1577, при том что расчётный ливр был заменён на экю, в то время самую распространённую во Франции золотую монету, и вновь восстановлен в 1602 году.

Золотое содержание ливра и его номинация регулировались королевскими указами, в результате чего вес монеты неуклонно падал.

Официальное обращение турского ливра в королевском домене (взамен ранее употреблявшегося во всех расчётах — парижского) было узаконено указом Филиппа II в 1203 г.

Людовик Святой в результате проведённой им денежной реформы установил золотое содержание ливра в количестве 8,271 г.

Указом Филиппа Красивого к турскому ливру, солю и денье была добавлена ещё одна монета — турский дубль, цена которой равнялась двум турским денье. Шесть дублей приравнивались к одному турскому солю. Выпуск этой монеты производился вплоть до времени Людовика XIII.

В 1360 г. был впервые отчеканен золотой франк с конным изображением короля, приравненный по цене к одному турскому ливру. Количество выпущенных монет равнялось 3 млн экземпляров, ими был заплачен выкуп из плена короля Иоанна II Доброго.

В 1542 г. турский ливр официально был объявлен основной валютой королевства, указ этот вновь подтверждён в 1602 г.

В 1640 г. золотое содержание ливра равнялось согласно королевскому указу 0,619 г.

В 1720 г. после краха финансовой системы Джона Ло золотое содержание ливра уменьшилось до 0,31 г.

В 1795 г. ливр был окончательно изъят из обращения как один из символов отмены королевской власти и феодальных привилегий во Франции.

Литература

• «Versailles, le chantier de Louis XIV» p. 12, Frédéric Tiberghien, éditions Perrin, 2002
• [www.wordiq.com/definition/Livre_tournois Livre tournois — Definition]
• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. — СПб.: Семеновская типолитография (И. А. Ефрона), 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Турский ливр

– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.