Турчанинова, Евдокия Дмитриевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Евдокия Турчанинова
Имя при рождении:

Евдокия Дмитриевна Турчанинова

Дата рождения:

2 (14) марта 1870(1870-03-14)

Место рождения:

Москва,
Российская империя

Дата смерти:

27 декабря 1963(1963-12-27) (93 года)

Место смерти:

Москва, СССР

Профессия:

актриса, театральный педагог

Гражданство:

Российская империя Российская империя
СССР СССР

Театр:

Малый театр

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Евдоки́я Дми́триевна Турчани́нова (в замужестве — Крахт; 2 (14) марта 1870, Москва27 декабря 1963, там же) — российская и советская драматическая актриса, мастер художественного слова (чтец), педагог. Народная артистка СССР (1943). Лауреат двух Сталинских премий первой степени (1943, 1948)[1].





Биография

Евдокия Турчанинова родилась в Москве; училась в драматической школе П. М. Неведкина, а в 1891 году окончила драматические курсы при Московском театральном училище, где училась под руководством А. П. Ленского, и была принята в труппу Малого театра.

Свой путь на сцене Евдокия Дмитриевна начинала как комедийная актриса и травести, при этом играла и хара́ктерные роли, и роли старух. Первой её ролью стала Ульяна в спектакле по пьесе «Воевода» А. Н. Островского, сыгранная в 1891 году. Евдокия Турчанинова выдвинулась в роли Тани в спектакле «Плоды просвещения» Л. Н. Толстого, сыгранном в том же году. Обаяние Турчаниновой, её эмоциональность и непосредственность игры обеспечили молодой актрисе успех[1].

Особенно удавались Евдокии Турчаниновой роли, требующие умения исполнения народных песен и танцев, она обладала хорошим голосом и училась пению у оперной певицы Э. К. Павловской (впоследствии заслуженной артистки РСФСР).

Успех Турчаниновой в возрастных ролях был настолько значительным, что амплуа старухи закрепилось за ней ещё со времён выпуска из училища. Значительное место в репертуаре Евдокии Дмитриевны занимали пьесы А. Н. Островского, во многих из которых она поочерёдно играла все или почти все женские роли («Трудовой хлеб», «Гроза», «Свои люди — сочтёмся», «Правда — хорошо, а счастье лучше», «Воевода»). Весь репертуарный список Евдокии Турчаниновой включает 373 роли[2].

Одновременно с работой на сцене Малого театра в 1898—1907 годах выступала также в его молодёжном филиале (Новый театр).

С 1910 года вела педагогическую работу, в 19181923 годах преподавала на драматических курсах при Малом театре.

Выйдя из состава труппы в 1959 году, до 1961 года продолжала выступать с художественными чтениями.

В 1959 году Всероссийское театральное общество выпустило книгу, посвященную творчеству Е. Д. Турчаниновой[2].

Евдокия Дмитриевна Турчанинова скончалась в Москве 27 декабря 1963 года. Похоронена на Калитниковском кладбище.

Во время Великой Отечественной войны актриса передала свои денежные средства в Фонд обороны.

Признание и награды

Творчество

Роли в театре

Телевизионные версии спектаклей Малого театра

Напишите отзыв о статье "Турчанинова, Евдокия Дмитриевна"

Примечания

  1. 1 2 Театральная энциклопедия. Гл. ред. П. А. Марков. Т.5 — М.: Советская энциклопедия, 1967
  2. 1 2 [www.utro.ru/articles/2005/03/14/416957.shtml КУЛЬТУРА: Легенды Малого театра. Евдокия Турчанинова]
  3. Турчанинова Евдокия Дмитриевна — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание).
  4. [www.maly.ru/news2/news_more.php?number=2&day=1&month=12&year=2008 Добавление новости]

Ссылки

  • [www.newlookmedia.ru/?p=14069 ВЕЛИКАЯ «СТАРУХА» МАЛОГО ТЕАТРА]

Отрывок, характеризующий Турчанинова, Евдокия Дмитриевна

Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.