Тучков буян

Тучко́в буя́н (от устаревшего буян — речная пристань; место для выгрузки товаров с судов), в XIX веке ошибочно «дворец Бирона» — бывшее здание пеньковых складов, выстроенное в 1763—1772 годах на одноимённом островке в русле Малой Невы, памятник раннеклассической петербургской архитектуры. В начале XX века протоки между буяном, соседними безымянными островками и Петроградским островом были засыпаны, и название «Тучков буян» перешло на новую городскую территорию, ограниченную современными проспектом Добролюбова с севера, улицей Тучковой дамбы и Тучковым мостом c запада, площадью академика Лихачёва и Биржевым мостом с востока и Малой Невой с юга. Обширный квартал, к которому планировали присоединить и Ватный остров, должен был стать музейно-выставочным комплексом; этот проект не состоялся из-за начала Первой Мировой войны. В наше время (2014 год) в западной части Тучкова буяна, близ исторических пеньковых складов, располагаются спорткомплекс «Юбилейный» и станция метро «Спортивная». Восточная часть представляет собой большую стройплощадку — здесь, на месте снесённых корпусов института прикладной химии, запланировано строительство административного квартала Верховного суда.

Тучков пеньковый буян

Остров в русле Малой Невы, впоследствии названный Тучковым буяном, возник после наводнения 1726 года. Вскоре на островке была устроена пристань, а в 1735 году — склады для пеньки. В середине XVIII века местность получила своё название по имени Авраама Тучкова — строителя первого моста, соединившего Васильевский остров с Петроградским. 29 июня 1761 года деревянные постройки времён Анны Иоанновны сгорели, и в 1763—1772 годах военный инженер А. А. Дьяков выстроил на их месте каменное здание буяна по проекту М. А. Деденева (1763), переработанному А. Ринальди. В те же годы, в непосредственной близости от буяна, Дьяков строил по проекту Ринальди Князь-Владимирский собор.

Фасад буяна, обращённый к Васильевскому острову, строго симметричен. В центре — компактный двухэтажный объём важни (весовой конторы), слева и справа от него — четырёхэтажные складские корпуса, соединённые с важней крытыми галереями. По проекту склады были двухэтажными; лишь в ходе строительства каждый из запроектированных этажей был поделен на два. С севера, со стороны Петроградского острова, к важне примыкало ныне утраченное двухэтажное, приземистое здание шофа — помещения для переборки льна и пеньки.

Здание буяна выкрашено в жёлтый цвет. С ним связан курьёзный эпизод 1904 года: художники, работавшие в мастерских Академии на Тучковой набережной, активно протестовали против покраски обветшавшего буяна. А. И. Куинджи, М. П. Клодт и другие предлагали «окрасить его не в жёлтый цвет, а в серый, так как он нам слишком мешает своим жёлтым цветом и даёт жёлтый рефлекс в наши художественные мастерские, что неудобно для живописи…».

Вплоть до революций 1917 года буян находился в ведении портовых служб (вначале имперских, в XX веке городских) и использовался по назначению как склад, однако и в народе, и в среде архитекторов и городских чиновников за ним закрепилось ошибочное название «дворец Бирона». Лишь в 1908 году И. А. Фомин, опираясь на мнение Л. Н. Бенуа и Г. И. Котова, опроверг легенду в «Старых годах». Фомин ошибочно датировал постройку эпохой Анны Иоанновны; это заблуждение было опровергнуто в 1910-е годы.

Расширение территории

До конца XIX века цепь островков между Тучковым буяном и Биржевым мостом не была урегулирована; начертания островков на картах XVIII—XIX непрерывно изменялись, территория Ватного острова оформилась лишь к 1858 году. Береговая линия Петроградского острова имела естественный, неправильный вид. Болотистая местность к северу от неё получила название Мокруши. Здесь в 1840-е годы был разбиты Александровский и Петровский парки, а в 1860-е годы вдоль берега протоки проложили Александровский проспект (ныне проспект Добролюбова). В последующее десятилетие началась активная застройка Мокруш по северной стороне проспекта, в 1880 году Александр II утвердил план объединения малых островков с Петроградским островом. На новой городской территории, к югу от Александровского проспекта, должны были появиться четыре квартала правильной формы.

Проект 1880 года реализован не был. На трёх островках близ Тучкова буяна разместился городской питомник декоративных растений, на Ватном острове в 1896—1897 годы по проекту Р. Р. Марфельда выстроили «красные амбары» казённого винного склада и водочного завода. В. Я. Курбатов, считавший зелёные островки на Малой Неве «одним из приятнейших мест Петербурга», писал, что их «вид … испорчен деревянным Биржевым мостом и винным заводом». В 1902—1905 годах город расширил дамбу Тучкова моста, надёжно соединив Тучков буян с Петроградским островом; в 1908 году Николай II утвердил второй официальный проект расширения Петроградского острова. К 1911 году протоки между Тучковым буяном, примыкавшими к нему с востока островками и Петроградским островом были засыпаны; обособленным остался лишь Ватный остров — «крепость» казённой винной монополии. На картах времён Первой мировой войны всю новую территорию Петроградского острова занимает городской питомник; активная застройка началась здесь лишь в середине XX века.

Проекты переустройства

В начале XX века на юге Петроградской стороны складывался новый культурный центр города, ориентированный на народные массы. До 1897 года на территории Александровского парка действовал первый петербургский зоосад, в 1899—1900 году была выстроена первая очередь Народного дома. В Петровском парке, c 1899 года находившемся в распоряжении общества трезвости, были выстроены театр, карусели и лодочная станция. Не случайно и новые территории, расположенные между Александровским и Петровским парками, рассматривались как общественное, общенародное пространство.

При подготовке к празднованию двухсотлетия Петербурга неоднократно высказывались предложения устроить в «дворце Бирона» городской музей. В 1904 году С. А. Тарасов предлагал разместить в нём городской архив. В 1905 году И. Р. Тарханов предлагал устроить общественно-спортивный центр, в 1906 году И. Е. Репин просил передать здание буяна под постоянную художественную выставку. Затем, по мере засыпки проток и расширения территории, городские власти и общественность занялись проектами обустройства «нового» Тучкова буяна — от Тучкова до Биржевого моста. Судьбу же «старого» буяна, построенного Дьяковым и Ринальди, лишь предстояло решить: город всерьёз рассматривал возможность его сноса ради постройки нового музейно-выставочного комплекса. Споры о сносе или сохранении буяна продолжались, по крайней мере, до 1915 года.

Активные изыскания на новых территориях начались на рубеже 1911—1912 годов в связи с планами проведения в Петербурге двух всероссийских выставок. В 1912 году Петербургское общество архитекторов по поручению городских властей провело первый, открытый, конкурс проектов выставочного комплекса; по его условиям «дворец Бирона» следовало сохранить и приспособить под музей. В 1913 году состоялся второй, закрытый конкурс между проектами М. Х. Дубинского (победителя конкурса 1912 года), О. Р. Мунца и И. А. Фомина. На этот раз архитекторам предоставили право самостоятельно решить судьбу буяна, вплоть до полного его сноса. Фомин в своём проекте сохранил главный фасад буяна, Дубинский и Мунц решили полностью избавиться от него. Мунц писал, что здание совершенно негодно для музея, его перестройка не оправдана, а художественная ценность — преувеличена: «это всего лишь амбар, которому лишь случайно, а может быть в расчёте на очень отдалённого зрителя, придан вид дворца. Здание построено очень прочно, но грубо по деталям…».

С началом первой мировой войны проведение всероссийских выставок стало невозможным, но город продолжил поиск планировочных решений. Впрочем, к 1915 году мнение архитектурного цеха развернулось в сторону сохранения исторических зданий. Ф. И. Лидваль, А. Е. Белогруд и другие предлагали и вовсе отказаться от общественного центра на Тучковом буяне, переместив его западнее, на Петровский остров. Именно этот подход и был реализован, начиная с постройки стадиона в 1920-е годы.

Современность

С 1919 года в зданиях бывших водочных складов Ватного острова разместился институт прикладной химии. Не позднее 1942 года канал между Ватным и Петроградским островами был засыпан; территория городского питомника по чётной стороне проспекта Добролюбова долго оставалась незастроенной. Довоенные планы о сносе промышленных корпусов и разбивке вдоль проспекта Добролюбова «зелёного луча» не состоялись. В 1958—1960 годах в восточной части бывшего питомника были выстроены новые бетонные корпуса института; в западной части появились спорткомплекс «Юбилейный» (1967) и станция метро «Спортивная» (1997).

Исторический комплекс Ватного острова был признан объектом культурного наследия лишь в 2001 году. К тому времени огороженная и заброшенная территория института перешла под контроль ВТБ, планировавшего строить на ней жилой комплекс «Набережная Европы». По проекту Е. Л. Герасимова (2009) в центре территории, по проспекту Добролюбова, должен был располагаться дворец Б. Я. Эйфмана; вокруг него и вдоль новой набережной Малой Невы плотно размещались восьмиэтажные жилые дома. Постройки Ватного острова лишились охранного статуса, в 2009—2011 годах институт выселили в Капитолово, а в 2011—2012 годах все постройки 1890-х и 1950-х годов были снесены. Началась разработка котлована и вывоз загрязнённого грунта на Красный Бор. Кадетский корпус, занимавший здания пенькового буяна, был закрыт, его воспитанники выведены в Петергоф.

В 2012 году, с решением о переводе в Петербург Верховного суда РФ, планы застройки существенно изменились. По проекту М. Б. Атаянца (2013), победившего на конкурсе архитектурно-планировочных концепций в начале 2014 года, все новые постройки будут административными. В историческом здании Тучкова буяна разместится больница Верховного суда. Утраченный корпус его шофа будет восстановлен; между зданием дворца Эйфмана и набережной появится открытая к реке парковая зона. Мнения архитектурной общественности по поводу нового проекта разделились. Критики признают его превосходство над единогласно осуждаемым проектом Евгения Герасимова, но полагают, что с градостроительной точки зрения пространство между стрелкой Васильевского острова, Петропавловской крепостью и Владимирским собором вообще не следует застраивать.

В феврале 2016 года стало известно, что Управление делами Президента отказалось реализовывать победивший в конкурсе проект. Вместо Максима Атаянца архитектором судебного квартала был назначен Евгений Герасимов, чей проект в 2013 году не получил ни одного из голосов жюри, а генеральным подрядчиком — ОАО «Сатурн», специализирующееся на системах спецсвязи. В план строительства вернули жилой комплекс на 600 квартир для судей и сотрудников аппарата Верховного суда, хотя при проведении конкурса губернатор Георгий Полтавченко заявил, что правительство города поддерживает идею о переносе служебного жилья в другую часть города с целью увеличения общественного пространства. В городском комитете по градостроительству и архитектуре сообщили, что «проекты еще будут оценивать, и все, кто участвовал в творческом конкурсе, будут рассматриваться на равных».

Литература

• Басс, В. Петербургская неоклассическая архитектура 1900-1910-х годов в зеркале конкурсов. — Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2010. — С. 317-325. — 488 с. — ISBN 978-5-94380-093-1.
• Памятники архитектуры и истории Санкт-Петербурга. Петроградский район / Под ред. Б. М. Кирикова. — СПб.: Коло, 2007. — С. 115—123. — 584 с. — ISBN 5-901841-21-2.

Отрывок, характеризующий Тучков буян

– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.