Ту-116

Ту-116
Ту-116 в Ульяновском музее
Тип	пассажирский самолёт
Разработчик	ОКБ Туполева
Производитель	Завод № 18 (Куйбышев)
Первый полёт	23 апреля 1957 года
Начало эксплуатации	1958 год
Конец эксплуатации	апрель 1991 года
Статус	снят с эксплуатации
Основные эксплуатанты	ВВС СССР
Годы производства	1957 год
Единиц произведено	2
Базовая модель	Ту-95
Изображения на Викискладе

Ту-116Ту-116

Самолеты Ту-116 (Ту-114Д) или «Самолёт 116» были модификациями Ту-95 — специально переоборудованными из бомбардировщика пассажирскими самолётами для дальних полётов руководства СССР, построенными на случай непредвиденной задержки с производством первых Ту-114. Литера «Д» означает «дипломатический», а не «дальний», как иногда подаётся в литературе.

Самолёт переоборудовался следующим образом — полностью демонтировались все узлы и агрегаты вооружения, в центроплане монтировалась герметичная пассажирская кабина из двух отсеков с иллюминаторами. Отсек для первых лиц государства рассчитывался на трёх персон, второй салон — на 20 человек. Также имелась кухня, туалет, служебное помещение для охраны. Для входа в салон имелся встроенный трап, который опускался вниз, к хвостовой части фюзеляжа.

Экипаж самолёта состоял из двух пилотов, бортинженера, бортрадиста, штурмана-навигатора и штурмана-лоцмана (при международных перелётах). В пассажирской кабине были два бортпроводника и штурман, для информирования вип-персон о параметрах полёта и другой специальной информацией, требующей авиационного образования. За кабиной экипажа оборудовали отсек с дополнительными маслобаками для двигателей и гидросистемы самолёта. В хвостовой части фюзеляжа был установлен контейнер с парашютом, предназначенным для экстренного снижения. Для спасения людей при приводнении на самолёте были установлены две аварийные надувные лодки ЛАС-5 и три надувных плота.

После постройки самолётов были проведены всесторонние испытания, в том числе выполнен ряд полётов и перелётов на максимальную дальность и продолжительность полёта.

Первоначально двигатели самолёта НК-12 не имели системы флюгирования, из-за чего требования к подготовке экипажей были чрезвычайно высоки. После внедрения системы флюгирования самолёты дорабатывались, двигатели были заменены.

Оба самолёта имели гражданскую окраску и регистрационные номера Аэрофлота. Построено два экземпляра (№ 7801 и № 7802).

Существует легенда, что Н. С. Хрущёв, планировавший использовать Ту-116 для визита на Кубу, отказался от этой идеи, когда узнал, что пассажирский люк у самолёта расположен в задней нижней части фюзеляжа, под хвостом, как у Як-40. Однако, эта легенда вряд ли имеет под собой основания, так как Як-40 совершил первый полет в 1966 году, спустя два года после отстранения Хрущёва от власти. Оба самолёта после испытаний были переданы ВВС СССР, где и оставались в эксплуатации до начала 90-х, после чего один из них был утилизирован.

Единственный сохранившийся экземпляр находится в головном отраслевом музее истории гражданской авиации в Ульяновске.

Модификация Ту-114 с таким же названием Ту-114Д к самолёту Ту-116 не имеет отношения и её индекс является совпадением.

Ссылки

• Изображения самолёта можно посмотреть [www.aviation.ru/Tu/#116 здесь].
• [www.aviahistory.ucoz.ru/index/0-19 Реестр выпущенных Ту-116 на сайте авиационной истории]

Отрывок, характеризующий Ту-116

– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.