Тхиен

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Статья является частью серии статей
про
Дзэн
п • о • р
Буддизм
История
Философия
Люди
Страны
Школы
Понятия
Тексты
Хронология
Критика буддизма
Проект | Портал
п • о • р

Тхиен (вьетн. Thiền, тьы-ном 禪, тхьен), полностью Тхьенна (вьетн. Thiền-na, тьы-ном 禪那), образовано от «дхьяна» (санскр. ध्यान, dhyāna IAST, «сосредоточение, созерцание») — буддийская школа во Вьетнаме[1][2], являющаяся преемником южной ветви китайского чань-буддизма[3]. Во Вьетнаме история тхиен представляется в форме последовательного чередования следующих подшкол: школы Винитаручи, Во Нгон Тхонга, Тхао Дьюнга, Чук-лам, Нгуен Тхиеу и Лиеу Куана. Последние две школы часто рассматриваются в качестве единой школы Нгуен Тхиеу и Лиеу Куана, которую также называют школой Ламтэ (Линьцзи)[4]. Тхиен близок к чань-буддизму и рассматривает чаньскую традицию в виде гомоморфной (аналогичной по структуре) себе[4].





История

Довьетнамский период

Начало традиции тхиен (дзэн) положил Будда Шакьямуни (V в. до н. э.) — основатель буддизма, который в одну из своих проповедей показал последователям цветок и улыбнулся. Ни один из учеников, не считая Махакашьяпы, не понял, что означает этот жест учителя. Махакашьяпа в ответ тоже показал цветок в своей руке и улыбнулся. В этот самый момент, согласно преданию, Махакашьяпа постиг просветление: это переживание Будда передал Махакашьяпе в прямой форме, без каких-либо поучений[5].

Традицию в Китай из Индии передал Бодхидхарма (440—528), который был также известен в Китае как Дамо, а во Вьетнаме как Бо Де Дат Ма (вьетн. Bồ-đề-đạt-ma) — легендарный индийский монах, 28-й патриарх буддизма и 1-й патриарх чань. Прибыв в Китай, он начал проповедовать своё учение, а затем поселился в монастыре Шаолинь, расположенном на горе Суншань, где, как утверждает традиция, медитировал лицом к стене девять лет без какого-либо движения[6]. Второй патриарх, Хуэйкэ, был учеником Бодхидхармы, а третий, Сэнцань, был учеником Хуэйкэ.

Школы тхиен

Школа Винитаручи

В конце VI века, по данным вьетнамских буддистов, в стране возникает первая школа тхиен-буддизма. Её появление связывается с именем Винитаручи, ученика Сэн-цаня. Винитаручи пришёл во Вьетнам приблизительно в 580 году[7] и остановился в провинции Хадонг в монастыре Фап-ван[8].

Школа Винитаручи по предположению буддолога Е. А. Торчинова была схожа с ранней чаньской традицией, а также с чань IX века. Число патриархов школы составляло 28 человек (от VI до XIII века). Школа испытала большое влияние со стороны последующих школ тхиен. В целом о школе известно крайне мало[8].

Одним из известных представителей школы был монах Ван Хань (умер в 1018 году), бывший советником династии Ле (980—1009) и оказавший большую помощь в становлении династии Ли, за что он был награждён должностью постоянного советника по внутренней и внешней политике[9].

Начиная с данного времени верхние слои вьетнамского общества стали сильно интересоваться буддийским учением. В литературе того времени часто описываются различные монахи-наставники правителя, выступающие в роли советников. Такие монахи имели специальный титул куок шы — «наставник государства»[10]. Данным наставником мог стать только буддийский монах[9]. Наиболее важные решения обычно принимались монархом только после совета с тхиенши (наставником тхиен или «небесным наставником»), который становился личным наставником императора[11][12].

Школа Во Нгон Тхонга

Приблизительно в 820 году во Вьетнам из Китая пришёл монах Во Нгон Тхонг (Уянь-тун), бывший учеником известного учителя чань Хуай-хая. Традиция Во Нгон Тхонга являлась ответвлением южного чань того времени и по предположению Е. А. Торчинова была схожа со школой Гуйян. Школа существовала и развивалась до середины XIII века и включала в своей линии сорок патриархов[13].

Школа Тхао Дьюнга

Освободившись от влияния Китая, в 968 году Вьетнам стал империей и провозгласил своей верховной идеологией тхиен. Но тхиен-школы Винитаручи и Во Нгон Тхонга не соответствовали потребностям государства на достаточном уровне, поэтому император Ли Тхань-тонг (годы правления — 1054—1072) возвысил на государственный уровень обновлённую традицию учителя из Китая Тхао Дьюнга (Цао-тана), учившего тхиен-буддизму в Тямпе. Тхао Дьюнг по заданию императора помог откорректировать писания наставников чань, что стало одной из главных причин создания императором Ли Тхань-тонгом новой школы на основе его учения[13]. При этом император назначил Тхао Дьюнга «наставником государства». В дальнейшем Тхао Дьюнг перебрался в монастырь Кхай-куок, который располагался в столице Вьетнама и получил название «Кхай-куок» или «Основание государства». В монастыре Тхао Дьюнг собрал вокруг себя многих учеников, а через некоторое время он передал свой патриаршеский титул императору[14].

Кроме Ли Тхань-тонга, патриархами школы были ещё два правителя: император Ли Ань-тонг (годы правления — 1138—1175) и император Ли Као-тонг (годы правления — 1176—1210)[13]. Другие правители династии Ли также всячески поддерживали школу. Школа включала в себя 18 патриархов в период с XI по начало XIII века[14].

Школа Тхао Дьюнга брала своё начало из чаньской школы Юньмэнь. Отличительной особенностью данного направления стало совмещение чаньской практики и практики амидаизма. Одной из причин сближения данных практик стало то, что две соответствующие школы рассматривали философию буддизма как нечто второстепенное, ставя на первое место «психотехнический опыт». Так в школе важное место занимала практика «памятования о Будде» (вьетн. ниемфат), суть которой состояла в медитативном повторении мантры Амитабхи Нам Мо А Зи Да Фат[14]. Данные практики школы сделали буддийское учение доступным всем вьетнамским слоям и были одной из причин процветания школы. Другой причиной стало то, что школа реализовывала потребности государственной идеологии[15].

Школа Чук-лам

Школа Чук-лам (кит. чжулинь, «бамбуковый лес») была основана императором Чан Нян-тонгом (годы правления — 1258—1308), взявшим монашеское имя Чук-лам дай шы («Великий муж из бамбукового леса»). Большинство основных наставлений школы сформировал принц Хынг Ньионг (фамильное имя Куок Танг, почётный титул Туэ Чунг Тхыонг Ши)[16].

Школа не имела своего аналога в Китае, что было связано со специфической вьетнамской направленностью школы. Учение Чук-лам всячески способствовало росту патриотизма и национального самоосознания в стране во время войны с Монголией. Данная школа окончательно сформировала и локализовала вьетнамскую традицию тхиен. Кроме буддийских идей, школа вобрала в себя много черт конфуцианства и часть идей даосизма[16].

Школа стала универсальной ввиду того, что сочетала в себе также автохтонные верования населения страны и культ национальных героев Вьетнама. Другой причиной стало то, что школа делала упор на мирскую деятельность, становившуюся одним из искусных средств на пути просветления[17]. Школа включала в себя девять патриархов, два из которых правили страной, и учила своих последователей четыре поколения до упадка буддизма в XV—XVI веках[18] и возрастания роли амидаистских и тантрических направлений[3].

Позднее школа вновь возродилась в северной части Вьетнама во многом благодаря учителю Хыонг Хаю (1627—1715)[3]. В XIX веке данная школа была представлена в монастыре Дай Зяк в северной провинции Бакнинь[19].

Школа Нгуен Тхиеу

Данная школа была основана в середине XVII века монахами с юга Китая традиции Линьцзи (Ламте), спасавшихся во Вьетнаме от маньчжурских воинов. Традиции и практика школы были схожи с традициями школы дзэн Обаку в Японии[20].

Основатель школы, Нгуен Тхиеу, родившись в провинции Гуандун на юге Китая, начал постигать чань в возрасте 19 лет при монастыре Баоэньсы, где был учеником Бэньцю Ко-юаня. Спасаясь от маньчжурских воинов, он пришёл во Вьетнам в 1665 году. Там Нгуен Тхиеу основал свою школу, а также построил монастырь Тхап тхап Зи да («Десять пагод будды Амитабхи») и два новых храма. После этого наставник ненадолго отправился в Китай за священными изображениями, текстами наставников и сутрами, откуда пришёл вместе с монахом Тхать Лием и его учениками. После активного периода деятельности Нгуен Тхиеу умер в 1712 году, оставив в виде прощальных слов следующую гатху[21]:

Ни один образ не тревожит поверхность зеркала,
Ни одна пылинка не скрывает блеск алмаза,
Дхармы являются как не-дхармы,
Пустота покоя отнюдь не пуста.

Особенностью школы было то, что она имела синкретический характер учения в виде «чаньско-амидаистского синтеза». Главными её практиками стали практика сидячей медитации и практика гунъань, также было несколько других практик. Известными наставниками школы стали наставник Ты Зунг (Цзы-жун), руководивший монастырем Ангонг, и наставник Хыонг Хай, бывший ранее чиновником с конфуцианскими взглядами. Развитие школы не прерывалось, поэтому школа Нгуен Тхиеу продолжает существовать и в современности[22].

Школа Лиеу Куана

Нгуен Тхиеу является 69-м патриархом тхиен, начиная от Будды. Его последователем был Минь-Хоанг Ты-Зунг, основавший свой центр учения на горе Лонгшон. На этой горе и постигал тхиен основоположник своей школы Лиеу Куан (Тхиет Зи Лиеу Куан, ум. в 1743 году), трансформировавший направление Нгуен Тхиеу, тем самым дав толчок для дальнейшего развития буддизма во Вьетнаме[23].

Школа Лиеу Куана совмещала в себе традиции китайской школы Линьцзи с утвердившейся вьетнамской традицией тхиен и культурой Вьетнама. Отличием школы стало не новое учение, а обновление практики тхиен, в которую теперь были включены «традиционные для Вьетнама формы психотренинга»[24].

Основатель школы Лиеу Куан родился в провинции Фуйен Центрального Вьетнама. В шесть лет он был передан отцом на обучение тхиен в монастырь Хайтан под наставничество монаха из Китая Те Виена (Цзи-юаня). После того, как наставник умер, Лиеу Куан перебрался в монастырь Бао Куок. В данном монастыре он получал наставления от Зяк Фонга (Цзюэ-фэна). В двадцать лет Лиеу Куан дал обеты бхикшу и окончательно постригся в монахи в монастыре Ты Лам. После трёх лет странствий он остановился в центре Минь-Хоанг Ты-Зунга на горе Лоншон, где новый наставник дал ему указания для созерцания коана «Мириады дхарм возвращаются к единому. А куда возвращается единое?», а позднее передал своему ученику «Печать сердца»[24].

Лиеу Куан открыл монастырь Тхиен Тонг, где давал речи дхармы ученикам и принимал их обеты. Лиеу Куан умер в феврале 1743 года, получив после смерти от правителя Вьетнама титул «Осуществляющего Дао». Незадолго до смерти наставник оставил ученикам прощальную гатху[25]:

Мое дело завершено, и я возвращаюсь домой,
Не надо спрашивать меня, куда я ухожу.
Прожив в мире более семидесяти лет,
Я знаю, что форма и пустота лишь дополняют друг друга.

Известными последователями данной школы были Фо Тинь (умер в 1816 году), Нят Диен (1783—1847) и Ан Тхиен, написавший текст «Происхождение учения о Дао-пути» и бывший также связанным со школой Чук-лам. Среди народа также был популярен монах Чунг Тинь, который вёл аскетический образ жизни и умер в результате самосожжения. Традиция самосожжения «во имя спасения живых существ» существует во Вьетнаме и в настоящее время. Так в 1963 году монах Тхить Куанг Дык сжёг себя на пересечении двух улиц Сайгона в знак протеста против притеснений буддистов режимом Нго Динь Зьема. Ряд других монахов также сожгли себя, выразив тем самым протест против участия США в войне во Вьетнаме[19].

Современный тхиен

В 30-х годах XX века лидеры буддизма, желая привлечь внимание общества к буддизму и его священным текстам, формируют движение за возрождение буддизма[3].

В конце 60-х годов XX века возрождение реализуется на практике: строится большое количество пагод, а некоторая значительная часть молодёжи становится монахами (частично это было также связано с тем, что молодёжь не желала служить в армии, поддерживающей проамериканский режим). В 1979 году был сформирован Комитет за объединение буддизма. В результате данных и других действий среди приблизительно 60 миллионов вьетнамцев в настоящее время около трети населения являются последователями Махаяны[3]. Из всех школ Махаяны в настоящее время в стране наиболее влиятельными наряду со школами Буддизма Чистой Земли считаются школы тхиен, в особенности школа Ламте (Линьцзи)[26].

Одним из наиболее известных современных авторов традиции тхиен является дзэн-мастер Тхить Нят Хань (Тит Нат Хан), написавший более 100 книг.

Тхиен в России

С 1992 года в России существует Московский Дзен Центр линии Ламте, основанный Тхить Нят Ханем. Руководителем Дзэн-центра является учитель доктор философии Б. В. Орион. Центр посещают около 40 человек[27].

См. также: Современное состояние буддизма во Вьетнаме

Краткая суть учения тхиен

Бодхидхарма положил начало формированию четырёх принципов чань-буддизма, общих для всех произошедших от неё школ[28]:

  1. Особая передача вне Учения;
  2. Не опираться на слова и тексты;
  3. Прямое указание на сознание человека;
  4. Созерцая свою природу, становиться буддой.

Бодхидхарма сводил все возможные пути освобождения к двум: пути разума и пути праведного поведения (вхождения в практику). На пути разума, согласно учению Бодхидхармы, необходима большая вера в неразрывность всех существ с природой Будды, не являющейся ни единством, ни множеством, и скрытой за внешними формами. На пути праведного поведения, согласно учению Бодхидхармы, необходимо отсутствие волнений ума[29]. Путь вхождения в практику, согласно Бодхидхарме, включает в себя следующие методы[28]:

  1. Охотно принимать все горести и печали, не проявляя ненависти к тому, кто наносит тебе вред;
  2. Следовать закону причинности и быть довольным своей судьбой, спокойно воспринимая счастье и несчастье, приобретение и утрату;
  3. Избавиться от страстей и ни к чему не стремиться;
  4. Быть в согласии с Дхармой (учением Будды).

Одним из основных понятий тхиен также является понятие «так приходящего» (Татхагаты) — того, кто приходит и уходит «просто так».

См. также: Краткая суть учения дзэн

Практика тхиен

В тхиен практикуется медитация, призванная открыть состояние «недвойственности» — особое состояние сознания, в котором человек не отделяет себя от окружающего мира[30]. Основная медитация заключается в сидении в позиции дзадзэн, что включает в себя молчаливое, спокойное сидение без рвения и возбуждения. Тем самым тхиен стремится успокоить ум. В тихом сидении, традиционном для тхиен, нет цели, стремления что-то получить, специального усилия или воображения.

Практика тхиен, включающая в себя спокойное ритмичное дыхание, успокаивает тело и ум. С каждой очередной практикой человек, как утверждает традиция, всё глубже погружается внутрь себя, что может в дальнейшем привести к просветлению. Также в практике могут использоваться мантры и коаны. Кроме того, мастер может иногда применять удар палкой, неожиданный вопрос или крик.

См. также: Практика дзэн

Монастырская практика

Монастырская практика во Вьетнаме в целом включала в себя изучение доктрины учения через сутры и изучение практической части через медитацию. Наиболее важными сутрами в школе тхиен были: Саддхарма Пундарика Сутра (Лотосовая сутра), Аватамсака-сутра, Шурангама сутра, Ланкаватара сутра, Махапаринирвана сутра и сутры Праджняпарамиты[31].

Сутры изучались на собраниях в зале дхармы, где также разъяснялись тхиенские (чаньские) принципы и практиковались мондо. В отличие от зала Будды, предназначенного для важных церемоний, в зале дхармы отсутствовали какие-либо статуи будд и священные картины. Тем самым поддерживалась атмосфера, способствующая более глубокому постижению учения. Но большее количество времени ученики посвящали монашескому залу, который также имел название «зала тхиен» или зала для медитаций. В этом зале монахи практиковали созерцание, а также принимали пищу и спали[32].

В качестве практики созерцания, имевшей место обычно ранним утром и поздним вечером, монахи созерцали как конг-аны (коаны) тхиен, так и важные элементы всего буддийского учения (например, Четыре Благородные Истины). Также практиковались и другие медитации, схожие с теми, которые использовали школы Сото и Риндзай[31].

Во время Ан-кы («мирное прерывание»), которое соответствовало периоду дождей с середины апреля до середины июля, все монахи пребывали в монастыре для созерцания и чтения текстов. В этот период в монастырь могли прибыть для практики тхиен и миряне[31].

Прижизненная мумификация

Во вьетнамской пагоде Дау (вьетн. Chùa Đậu) школы тхиен была обнаружена мумия настоятеля Ву Кхак Миня (Vũ Khắc Minh), родившегося более трёхсот лет назад[33]. К концу своих дней Минь погрузился в пост и тхиен-медитацию. После смерти тело настоятеля не разложилось и осталось нетленным — в школе тхиен это означает, что человек достиг уровня прямого постижения пустоты — великой реальности всех явлений, согласно буддийской философии.

Поэзия тхиен

Многие из мастеров и монахов тхиен были поэтами. Тхиенши Бан Тинь (1100—1176) из кумирни Биньзыонг оставил после себя следующие строки[34]:

Призрачная плоть рождается из пустоты и покоя.
Точно так, как в зеркале возникает отражение.
Достаточно прозреть в отражении всеобщую пустоту,
Как в призрачной плоти запечатлеется образ истины!

Другой тхиенши Дай Са (1120—1180) из монастыря Баодык в своих стихах высказался так[35]:

Четыре змеи восприятия в одной корзине
По сути своей иллюзорны.
Пять груд ощущения, вздымающихся высокой горой,
Так же не имеют истока.
Истинная природа волшебно прозрачна,
Она не знает преград.
Нирвана или круговорот жизни и смерти —
Выбор лежит в твоем сердце!

См. также

Напишите отзыв о статье "Тхиен"

Примечания

  1. ↑ Торчинов, 2002, с. 58.
  2. ↑ Вон Кью-Кит, 1999, с. 199.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 Жуковская, 1992, Буддизм во Вьетнаме.
  4. ↑ 1 2 Торчинов, 1993, с. 84.
  5. ↑ Торчинов, 2002, с. 53.
  6. ↑ Жуковская, 1992, Бодхидхарма.
  7. ↑ Торчинов, 1993, с. 78.
  8. ↑ 1 2 Торчинов, 1993, с. 85.
  9. ↑ 1 2 Торчинов, 1993, с. 95.
  10. ↑ Степанянц, 1996, с. 21.
  11. ↑ Степанянц, 1996, с. 16.
  12. ↑ Торчинов, 1993, с. 96.
  13. ↑ 1 2 3 Торчинов, 1993, с. 86.
  14. ↑ 1 2 3 Торчинов, 1993, с. 87.
  15. ↑ Торчинов, 1993, с. 88.
  16. ↑ 1 2 Торчинов, 1993, с. 89.
  17. ↑ Торчинов, 1993, с. 90.
  18. ↑ Торчинов, 1993, с. 91.
  19. ↑ 1 2 Торчинов, 1993, с. 103.
  20. ↑ Торчинов, 1993, с. 98-99.
  21. ↑ Торчинов, 1993, с. 99.
  22. ↑ Торчинов, 1993, с. 100.
  23. ↑ Торчинов, 1993, с. 99-101.
  24. ↑ 1 2 Торчинов, 1993, с. 101.
  25. ↑ Торчинов, 1993, с. 101-102.
  26. ↑ Пучков, 1997, Махаяна.
  27. ↑ Пореш, 2005.
  28. ↑ 1 2 Титаренко, 1994, Бодхидхарма.
  29. ↑ Судзуки, 1993, с. 121—122.
  30. ↑ Жуковская, 1992, Сатори.
  31. ↑ 1 2 3 Торчинов, 1993, с. 105.
  32. ↑ Торчинов, 1993, с. 104.
  33. ↑ доктор биологических наук Н. Лисевич, «Спутник» № 11, 1989.
  34. ↑ Степанянц, 1996, с. 132.
  35. ↑ Степанянц, 1996, с. 134.

Литература

Научная литература

Литература дзэн и прочая литература

  • Вон Кью-Кит. Глава 14. Тихое величие вьетнамского дзэн // Энциклопедия дзэн. — М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. — 400 с. — ISBN 5-8183-0023-4.
  • Тит Нат Хан. Ключи дзен. Преображение и целительство. — Нирвана, 2004. — 256 с. — ISBN 5-94726-035-5.
  • Тхиен (вьетнамский дзен) и его боевые искусства // Буддизм России. — СПб.: Нартанг, 2010. — № 43. — С. 79—88.

Ссылки

  • [www.all-nsk.ru/~kalagia/files/smile.html Лисевич И. Улыбка бессмертного старца]. «Спутник» № 11, 1989.
  • [www.tamqui.com/buddhaworld/Тхиен_(Дзен) Тхиен Зуен. Тхиен (Дзен)] // Школа Там Куи Кхи-конг
  • [zenyoga.ru/texts/ Архив статей Б. В. Ориона] // Московский Дзэн-центр
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: доктор биологических наук Н. Лисевич, «Спутник» № 11, 1989
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Тхиен

Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Тхиен&oldid=80450751»