Господь, ты там? Это я, Иисус

Эпизод «Южного парка»

Господь, ты там? Это я, Иисус
Are You There, God? It's Me, Jesus
Бог, явившийся людям.
Сезон:	Сезон 3
Эпизод:	316 (#47)
Сценарист:	Трей Паркер
Режиссёр:	Эрик Стоф
Вышел:	29 декабря 1999

Господь, ты там? Это я, Иисус (англ. Are You There, God? It's Me, Jesus) — эпизод 316 (№ 47) сериала «South Park», премьера которого состоялась 29 декабря 1999 года.

Сюжет

Близится конец 1999 года. У Картмана началось кровотечение из ануса, которое он ошибочно принимает за «критические дни», свидетельствующие о наступлении половой зрелости. Он насмехается над Стэном, Кенни и Кайлом из-за того, что те ещё не достигли половой зрелости, не зная, что кровотечение вызвано кишечной инфекцией, которая распространяется по Саут-Парку и требует лечения антибиотиками. Вскоре Кенни тоже подхватывает инфекцию и Кайл, чтобы не стать последним, кто не достиг половой зрелости, врёт, что у него тоже начались «критические дни». Ребята оставляют Стэна в одиночестве, заявив, что он слишком мал, чтобы с ними играть.

Тем временем люди со всего мира собираются возле дома Иисуса, взбудораженные приходом нового тысячелетия и уверенные, что ради такого события Бог должен появиться перед людьми. Иисус говорит наедине с Богом, но тот (невидимый во время разговора) говорит, что люди ещё не готовы к его появлению. Иисус, желая порадовать людей, организует предновогодний концерт Рода Стюарта в Лас-Вегасе; все собираются туда пойти, потому что, по слухам, там появится Бог.

Стэн безуспешно просит Бога о наступлении половой зрелости, после чего решает обратиться к доктору Мефесто. Тот даёт ему гормональные таблетки, после употребления которых у Стэна начинает расти щетина, грубеет голос, вырастают груди, но «критические дни» так и не начинаются.

На концерте в Лас-Вегасе люди приходят в ярость при виде Рода Стюарта, который оказывается дряхлым, ходящим под себя стариком в инвалидном кресле, и собираются распять Иисуса повторно. Стэн спрашивает у Иисуса, почему Бог не дал ему того, что он просил, и тот объясняет, что если Бог будет давать всем всё, что они просят, то жизнь потеряет смысл. Тут Иисус понимает, в чём заключалось послание Бога: он должен найти собственный способ убедить людей следовать за ним. Как только он понимает это, появляется Бог.

После того как люди приходят в себя от внешнего облика Бога, он разрешает задать ему один любой вопрос. Люди начинают обсуждать, что спросить — например, узнать правду о смысле жизни или существования — но всех опережает Стэн, спрашивающий, почему у него нет «критических дней». Бог объясняет, что их не бывает у мальчиков, но половой зрелости он достигнет и без этого, когда наступит время, и рассказывает правду: что у Картмана и Кенни кишечная инфекция, а Кайл солгал, чтобы быть с ними наравне. Затем Бог возвращается на Небеса, пообещав ответить ещё на один вопрос в 4000 году. Стэн удовлетворен ответом Бога и радостно начинает петь «Auld Lang Syne»; толпа, рассерженная тем, что он израсходовал их шанс задать Богу очень важный вопрос, поворачивается к нему, и в этот момент начинаются титры, на фоне которых слышится крик «Бей его!» и затем раздаются звуки драки.

Смерть Кенни

Решив что кровотечение из ануса свидетельствует о «критических днях», Кенни начинает пользоваться тампонами. Из-за постоянного ношения тампона в заднем проходе в течение нескольких дней он взрывается изнутри. Доктор Доктор выражает опасение, что «он мог следовать какой-нибудь новой моде. Возможно, все дети засовывают тампоны себе в задницу, потому что увидели, как Backstreet Boys делают это по ТВ или что-нибудь вроде этого».

Пародии

• Возле дома Иисуса репортёр говорит, что, если Иисус выйдет из своего дома и не испугается своей тени, то следующее тысячелетие пройдет в мире и любви. Это отсылка к традиционному народному празднику в США — Дню сурка, когда по схожей реакции сурка предсказывают будущую погоду.
• Заголовок эпизода пародирует книгу Джуди Блум Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет.
• Мелодия, которая играет, пока Иисус и Стэн обсуждают природу молитвы — мотив песни «Onward, Christian Soldiers».
• В домике Картмана мальчики читают книгу «Женщины, бегущие с волками». Также эта книга мельком появляется в фильме «БЕЙСкетбол», в котором снялись Трей Паркер и Мэтт Стоун.
• Футболки и плакаты «Y2K» возле дома Иисуса и на праздновании отсылаются к проблеме 2000 года.

Факты

• Это первый эпизод, в котором женских персонажей Саут-Парка озвучила Элиза Шнайдер.
• Номер дома Иисуса (80122) — это почтовый индекс города Литтлтон, Колорадо, где вырос Мэтт Стоун.
• В сцене, где Иисус пишет письмо Богу, на заднем плане можно заметить фотографию Санты с Иисусом из эпизода «Классические рождественские песни от мистера Хэнки».
• Номер эпизода (3:16) является отсылкой к популярному библейскому отрывку Евангелия от Иоанна 3 глава, 16 стих: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».

Ссылки

• [www.southparkstudios.com/guide/316 «Are You There, God? It’s Me, Jesus» на South Park Studios]
• [spscriptorium.com/Season3/E316script.htm Сценарий серии «Are You There, God? It’s Me, Jesus»]
• «Господь, ты там? Это я, Иисус» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Господь, ты там? Это я, Иисус

– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.