Тьед, Карстен Питер

Карстен Питер Тьед
Carsten Peter Thiede
Место рождения:	Западный Берлин, Германия
Место смерти:	Падерборн, Германия
Научная сфера:	папирология, археология, библеистика, история
Известен как:	исследователь Кумранских рукописей

Карстен Питер Тьед (нем. Carsten Peter Thiede; 8 августа 1952, Западный Берлин — 12 декабря 2004, Падерборн) — немецкий ученый, знаменитый исследователь Нового Завета.

Последние 4 года своей жизни — рукоположенный священник англиканской церкви. Известен также как член ПЕН-клуба, Рыцарь Справедливости (англ. Knight of Justice) Ордена Святого Иоанна (Бранденбургского бейливика).

Биография

Родился в Западном Берлине в 1952 году в семье государственного служащего. Время от времени играл в Волейбольной Бундеслиге (нем. Volleyball Bundesliga). Занимался изучением сравнительных литературоведения и истории. В 1976 году отправился в Королевский Колледж при Оксфордском Университете для прохождения последипломного образования (нем. Nachdiplomstudien — примерно соответствует аспирантуре в РФ), где заинтересовался изучением новозаветных папирусов. Там же он стал исповедовать англиканство. В 1978 году стал старшим преподавателем (Senior Lecturer) сравнительного литературоведения в Женеве, где организовал первый Конгресс Стендаля. В Университете одним из источников вдохновения были его коллеги-компаративисты, например, Джордж Стайнер. Карстен был привлечен к изучению раннего христианства, поскольку имел достаточные знания в области лингвистики и имел опыт в изучении средневековых латинских текстов. В результате, изучение раннего христианства стало делом всей жизни Карстена Тьеда. Несмотря на то, что Тьед работал в Женеве, он сохранил тесные связи с Великобританией, где и женился в 1982 году на Франциске Кемпбел.

Отрывок, характеризующий Тьед, Карстен Питер

В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.