Арбогаст, Тьерри

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Тьерри Арбогаст»)
Перейти к: навигация, поиск
Тьерри Арбогаст
Thierry Arbogast
Дата рождения:

1957(1957)

Гражданство:

Франция Франция

Профессия:

оператор

Карьера:

1978 — по сей день

Награды:

Премия «Сезар» за лучшую операторскую работу (1996, 1998, 2004)

Тьерри́ Арбога́ст (фр. Thierry Arbogast; род. 1957) — французский кинооператор, трёхкратный лауреат премии «Сезар».





Биография

В отличие от большинства коллег, не получил кинематографического образования. Начинал как ассистент оператора. В 1983 году впервые работал в полнометражном фильме как оператор. Получил известность, работая с режиссёром Люком Бессоном. Первый их совместный фильм — «Её звали Никита» (1990). В дальнейшем Арбогаст работал практически во всех фильмах Бессона, в том числе англоязычных (первый фильм Арбогаста на английском языке — «Леон»).

За работу в фильме Жана-Поля Раппно «Гусар на крыше» (1995) Арбогаст был впервые удостоен премии «Сезар». В 1997 году Арбогаст работал в фильме Бессона «Пятый элемент» (и второй раз был удостоен «Сезара»). К тому же году относится первое появление Арбогаста в фильме голливудского режиссёра («Она прекрасна» Ника Кассаветиса). Этот фильм принёс Арбогасту техническое гран-при Каннского кинофестиваля.

После этого Арбогаст работал как в Голливуде, так и во Франции, продолжая сотрудничество с Люком Бессоном и другими режиссёрами. Изредка Арбогаст работает в фильмах не-французских европейцев (Эмир Кустурица и Владо Цветановский).

Фильмография

Оператор

Напишите отзыв о статье "Арбогаст, Тьерри"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Арбогаст, Тьерри

Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.