Мартель, Тьерри де

Тьерри де Мартель
Тьерри де Мартель
Дата рождения:	7 марта 1875(1875-03-07)
Место рождения:	Максевилль,Мёрт и Мозель, Франция
Дата смерти:	14 июня 1940(1940-06-14) (65 лет)
Место смерти:	Париж, Франция
Страна:	Франция
Научная сфера:	хирургия, нейрохирургия
Место работы:	клиника Сальпетриер, госпиталь в Neuilly
Научный руководитель:	Жозеф Бабинский, Виктор Горслей
Известные ученики:	Кловис Венсан (Clovis Vincent)
Известен как:	основоположник французской нейрохирургии, создатель электротрепана
Награды и премии:	орден Почётного легиона

Тьерри́ де Марте́ль (Thierry de Martel) (7 марта 1875, Максевилль, Мёрт и Мозель — 14 июня 1940, Париж) — французский хирург, основатель французской нейрохирургии, создатель электротрепана. Покончил жизнь самоубийством при взятии немецкими войсками Парижа.

Биография

Родился в 1875 году в Максевилле близ Нанси. Отец был кадровым офицером, происходившим из аристократического рода в Нормандии. Мать была знаменитой писательницей и журналисткой, публиковавшейся под псевдонимом Жип (GYP). Её публикации характеризовались ненавситью к республиканскому строю Франции, демократии и антисемитизмом. Среди её родственником были графиня и маркиз де Мирабо. Прежде чем поступить на медицинский факультет, де Мартель окончил политехническую школу и собирался стать инженером. По окончании медицинского факультета работал вначале под руководством известного невролога Жозефа Бабинского. По совету Бабинского де Мартель учился технике мозговых операций у Виктора Горслея. В течение почти целого года он каждую неделю пересекал Ла-Манш: покидая Париж в понедельник вечером, де Мартель появлялся в Лондоне во вторник утром, ассистировал Горслею в неврологической больнице на Queens Square, а в среду возвращался в Париж.

Во время Первой мировой войны работал военным врачом. За свои заслуги был удостоен ордена Почётного легиона.

Вначале работал в больнице Сальпетриер, где провёл свои первые нейрохирургические операции в клинике акушерства и гинекологии своего друга. Впоследствии оперировал в клинике госпиталя в Neuilly возле Парижа.

В день вступления немецких войск в Париж 14 июня 1940 года сделал себе смертельную инъекцию стрихнина.

Вклад в нейрохирургию

Техническое образование де Мартеля позволило ему усовершенствовать хирургический инструментарий. Он изобрёл гемостатические клипсы, самоудерживающийся мозговой ретрактор, хирургическое кресло. Главным его изобретением был автоматический электрический трепан. Обычные трепаны часто проваливались в полость черепа, повреждая мозг и становясь причиной послеоперационных осложнений. Трепан де Мартеля был рассчитан на быструю трепанацию без осложнений. Как только фреза достигала внутренней костной пластинки, она автоматически останавливалась и не повреждала твёрдую мозговую оболочку.

Опыт полученный в клинике Виктора Горслея позволила де Мартелю начать проводить одни из первых во Франции нейрохирургические операции. Согласно статистике его работы в 1913 году за 18 месяцев отделении в Сальпетриере (Париж) было сделано 30 хирургических вмешательств на головном и спинном мозге — 11 декомпрессивных трепанаций, 3 случая удаления мозговых опухолей и т. д. Из 29 оперированных погибло 9.

После Первой мировой войны опубликовал в 1918 году книгу «Les blessures du crane et du cerveau: formes cliniques, traitement medico-chirurgical» (Травмы черепа и мозга: клинические формы, медицинское и хирургическое лечение"), в которой подытоживал свой опыт (около 5 тысяч случаев черепно-мозговой травмы). Вскоре появилось её английское издание. Там подчёркивалось, что в военно-полевых условиях не следует торопиться с операциями при черепно-мозговой травме, которые должны выполняться в специальных госпиталях.

В 1913 году де Мартель познакомился с Кушингом на неврологическом конгрессе в Лондоне. После Первой мировой войны де Мартель пять раз пересекал Атлантический океан, чтобы побывать в его клинике. Вместе с Денекером в 1924 году он опубликовал французский перевод книги Кушинга «Опухоли слухового нерва». Как писал де Мартель:

Я нахожу наблюдения Кушинга замечательными благодаря своей простоте и точной локализации. Мне казалось, что эта книга будет встречена с энтузиазмом. Я ошибся. Французские неврологи, которые тщательно разрабатывали неврологическую семиотику, посчитали, что американский нейрохирург недостаточно подробно исследовал своих больных, и что его наблюдения являются неполными. С неврологической точки зрения это может быть и так, но с точки зрения хирургической это является заблуждением. Нейрохирург — это не невролог и хирург. Это — хирург нервной системы (…). Нейрохирург ценит неврологию только в том случае, если она полезна. Неврологические симптомы, позволяющие локализовать процесс, немногочисленны, и только они используются нейрохирургами во время осмотров, которые всегда очень просты и кажутся неврологам схематичными.

Во время очередного визита к Кушингу в 1927 году Мартель уговорил своего ученика и друга-невролога Кловиса Венсана отправиться вместе с ним, что впоследствии стало причиной их ссоры.

Помимо электротрепана, местная анестезия и сидячее положение больного при операциях на головном мозге (с целью уменьшения кровопотери) являются наиболее известными достижениями де Мартеля в области нейрохирургии. Он впервые во Франции пересёк чувствительную ветвь тройничного нерва при тригеминальной невралгии.

Цитата

• Хирург оценивается не только по тем операциям, которые он сделал, но и по тем, от которых он сумел воздержаться.

Память

• Именем Тьерри де Мартеля назван бульвар в Париже .

Литература

Б. Л. Лихтерман Нейрохирургия: становление клинической дисциплины. Москва. 2007 с.176-179 ISBN 978-5-94982-033-9.

Отрывок, характеризующий Мартель, Тьерри де

– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.