Патрик, Теодор Рузвельт

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Теодор (Тед) Рузвельт Патрик младший (англ. Theodore Roosevelt "Ted" Patrick, Jr., род. 1930) — американский деятель антикультового движения, основатель первого в мире комитета родителей, дети которых попали в секты, который работал c 1974 года под названием «Фонд гражданской свободы» (Citizens Freedom Foundation, CFF), а затем был переименован в «Сеть осведомления о культах» (Cult Awareness Network, CAN). Патрик известен также как человек, внедривший так называемое «депрограммирование», представляющее собой комплекс мер, при помощи которых люди, пусть и не вполне добровольно на первом этапе, выходили из сект.

Биография

Теодор Рузвельт Патрик вырос в городе Чаттануга, штат Теннеси.

В детстве он страдал серьёзными дефектами речи, и, пытаясь избавиться от них, стал посещать евангельские службы «Holy Roller», на которых происходили широко разрекламированные пятидесятнические «исцеления Святым Духом».

Однако, несмотря на сильную веру и многократные пасторские «наложения рук», излечения не произошло. Вероятно, это был первый случай, когда Патрик задумался о мошенничестве под религиозной вывеской. В результате он стал бороться с болезнью сам — и к 16 годам дефекты речи были устранены. Не закончив школу, Патрик ушел из десятого класса, чтобы кормить семью.

Он работал водителем грузовика, сменил ещё несколько профессий и в результате накопил денег для того, чтобы вместе с двоюродным братом открыть ночной «Cadillac Club».

Вскоре Патрик женился, у него появился ребенок. Дело с «Cadillac Club» шло успешно, и уже появились планы открыть рядом бар, но появились конкуренты. В итоге Теду Патрику пришлось продать бизнес.

После этого Патрик увлекся общественной деятельностью, и, когда ему стукнуло 25 лет, отправился вместе с другом в город Сан-Диего, штат Калифорния. Здесь Патрик открыл клуб «Chollas» для чернокожих, финансируемый из средств Демократической партии. В основном, клуб занимался борьбой за равенство прав негров и белых посредством пикетирования супермаркетов, куда был запрещен вход неграм.
Это привлекло внимание Рональда Рейгана, бывшего тогда губернатором штата Калифорния. Патрик стал его специальным представителем по связям с общественностью в районе Сан-Диего. Параллельно он занимался социологическими исследованиями неформальных групп молодежи.
В 1971 году сын Теда Патрика, Майкл, едва не был вовлечен в секту «Дети Бога». Так в поле зрения исследователя вновь попал «религиозный» вопрос. Выяснилось, что претензии к «Детям Бога» были у многих родителей. Чтобы лучше понять структуру этого культа, Тед Патрик провел несколько дней инкогнито в его общине близ местечка Санти. Удостоверившись, что речь идет о применяемых там манипуляциях с сознанием адептов, он в 1972 году оставил государственную должность и полностью сконцентрировался на антисектантской деятельности.
Собрав 31 августа 1974 года около 25 единомышленников в своем доме в Денвере, Патрик предложил объединить усилия. Так появился «Фонд гражданской свободы» (Citizens Freedom Foundation, CFF) — первая в мире организация, которая стала целенаправленно противодействовать сектам. Позже она была переименована, получила название «Сеть осведомления о культах» (Cult Awareness Network, CAN). Применяемая CAN технология была проста. Многие секты существовали в виде коммун, круглосуточно удерживая там своих адептов. По просьбе родственников группа Патрика похищала оттуда верующего и доставляла его в уединенный коттедж. Таким образом, человек оказывался в физической изоляции от сектантов, которые уже не могли его контролировать.

После этого начиналась депрограммация — комплекс разработанных Патриком психологических приемов, которые должны были сперва подорвать доверие человека к секте, а затем — вернуть его в реальный мир. Для краткости такой процесс именовался «выходом». Это была изнурительная процедура, прерываемая только для приема пищи и сна. Депрограмматор без конца задавал адепту «неудобные» вопросы, указывал на противоречия в доктрине и организации культа, сообщал данные, дискредитирующие руководство секты и т. д. Нередко с адептом работали люди, уже вышедшие из культа и хорошо знающие ситуацию «изнутри».
Переломным Патрик считал момент, когда человек начинает слушать, а затем — включается в беседу. После установления двустороннего контакта верующий, как правило, вставал на сторону депрограмматора. Первой подобная помощь была оказана девушке, которая ушла из университета Южной Калифорнии в общину «Детей Бога», расположенную на территории Феникса, штат Аризона. Вместе с единомышленниками Патрик похитил студентку и увез на фургоне, который довольно долго преследовали члены секты. На депрограммацию ушло ровно два дня.
Всего таким методом Тед Патрик «вывел» из разных культов около 2000 человек. О своем опыте он в соавторстве с Томом Дьюлаком поведал в книге «Отпустите наших детей!» («Let Our Children Go!». E. P. Dutton, 1976).
Через некоторое время секты стали проявлять беспокойство деятельностью CAN и инициировать судебные разбирательства против Патрика. Главные обвинения сводились к самим фактам похищений, пусть даже по согласию родных и близких сектантов.
В июне 1974-го окружной судья г. Денвера Зита Вэйншенк приговорила Патрика за насильственное удержание двух молодых сектанток к году заключения условно и штрафу в 1000 долларов. В 1975-м за попытку депрограммировать гражданку Канады он был лишен права на въезд в эту страну.
В июне 1975-го решением суда графства Орандж (штат Калифорния) за «незаконное лишение свободы» энтузиаст получил двухмесячный тюремный срок. Его прежнее условное освобождение также было отменено, и в июле 1976 он начал отбывать однолетний срок.
В 1976 году сектантка Венди Хеландер предъявила Патрику обвинение в незаконном лишении её свободы в течение 86 дней, и суд в Бриджпорте (штат Коннектикут) приговорил Теда Патрика к возмещению нанесенного ущерба.
Будучи отпущенным из тюрьмы для выполнения работы в феврале 1977 года, он вновь предпринял попытку депрограммирования. Поэтому в августе 1977 года его признали виновным. В апреле 1980 года Патрик был приговорен ещё к одному году тюремного заключения и пяти годам условно.
В январе 1982 года ему предъявили три обвинения в похищениях.
В октябре 1982 года Патрик был заключен в тюрьму в Сан-Диего за нарушение правил условного освобождения в результате ещё одной попытки депрограммирования.
В июне 1984 года его условное освобождение было отменено за очередную попытку помочь человеку, попавшему в секту.
В августе 1985 года он был приговорен к трем годам тюремного заключения за нарушения правил условного освобождения 1980 года.
В ноябре 1987 года окружной суд Лос-Анджелеса приговорил Теда Патрика к выплате 184900 долларов женщине-сайентологу, которая в 1981-м полтора месяца подвергалась депрограммации.
Помимо судов, секты усиленно дискредитировали Патрика, распуская слухи о том, что он сексуально домогается своих пациенток, хранит и принимает кокаин, избивает адептов сект и даже, якобы, пытался зарезать одного из них опасной бритвой. Тем не менее, активная деятельность Патрика продолжалась до середины девяностых.
В середине 90-х годов секты предприняли массированное наступление на организацию Патрика, подговорив сразу нескольких верующих, которых депрограмматорам не удалось «вытащить» из культа, обратиться с исками на насилие со стороны CAN в судебные органы. Последние встали на сторону истцов, подвергли CAN крупным штрафам, выдержать которые она не могла, и 20 июня 1996 года по решению Федерального суда Чикаго организация «Сеть осведомления о культах» была объявлена банкротом.
После этого Тед Патрик окончательно отошел от дел. Безусловно, к его приемам, предполагающим насильственное лишение свободы и жесткую «промывку мозгов», нельзя относиться однозначно. Нынешние депрограмматоры, например, применяют «мягкие» методы, работая, в основном, не с самим адептом культа, а с членами его семьи, которые затем, следуя инструкциям, взаимодействуют с верующим. Совокупность этих методов получила общее название «консультирование о выходе».
Однако, вне сомнения, именно Тед Патрик был первым человеком, создавшим систему противодействия экспансии тоталитарных сект. Сегодня практика организации «родительских антисектантских комитетов», которым, собственно, и являлся CAN, широко распространена во всем мире.

Отрывок, характеризующий Патрик, Теодор Рузвельт

– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.