Тэйлор, Мартин

Мартин Тэйлор
Общая информация
Родился	9 ноября 1979(1979-11-09) (44 года) Ашингтон, Нортамберленд, Англия
Гражданство	Англия
Рост	193 см
Позиция	центральный защитник
Информация о клубе
Клуб	завершил карьеру
Карьера
Молодёжные клубы
—1997	Крэмлингтон Джуниорс
Клубная карьера*
1997-2004	Блэкберн Роверс	88 (5)
2000	→  Дарлингтон	4 (0)
2000	→  Стокпорт Каунти	7 (0)
2004—2010	Бирмингем Сити	99 (2)
2007	→  Норвич Сити	8 (1)
2010—2012	Уотфорд	90 (10)
2012—2014	Шеффилд Уэнсдей	11 (0)
2013	→  Брентфорд	5 (2)
Национальная сборная**
1998	Англия (до 18)	3 (0)
2001	Англия (до 21)	1 (0)
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов, откорректировано по состоянию на 4 декабря 2015. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах, откорректировано по состоянию на 4 декабря 2015.

Мартин Тэйлор (англ. Martin Taylor; род. 9 ноября 1979, Ашингтон, Нортамберленд, Англия) — английский футболист, защитник. Шесть лет отыграл за Блэкберн Роверс, семь - за Бирмингем Сити, четыре - за Уотфорд, обладатель Кубка Английской лиги.

Клубная карьера

Блэкберн Роверс

Тейлор родился в Ашингтоне, Нортамберленд, и обучался в средней школе Крэмлингтон. Он играл в футбол за Крэмлингтон Хуниорс до перехода в Блэкберн Роверс: в начале сезона 97-98 17-летний Тейлор подписал свой первый профессиональный контракт.

Аренды в Дарлингтон и Стокпорт Каунти помогли Тэйлору обрести уверенность в своих силах, и в мае 2001 года он сыграл свой первый и единственный матч за сборную Англии до 21 года, заменив в перерыве Джона Терри в товарищеском матче против Мексики. На чемпионат Европы 2002 года среди молодежи Тэйлор был вызван, чтобы заменить травмированного Ледли Кинга, но не сыграл ни единого матча.

Кроме того, в 2002 году, Тэйлор отыграл за Блэкберн несколько матчей в Кубке Лиги, кульминацией которого стала победа в финале 2-1 победу над Тоттенхэм Хотспур.

Менеджер Блэкберна Грэм Сунесс чувствовал, что Тэйлор был способен вырасти в сильного защитника, но долгое время считал, что без более агрессивного подхода к игре - рост Тэйлора 1.93 м, за свои габариты он получил от товарищей по команде шутливое прозвище Tiny ("крошка"), - он не сможет реализовать весь свой потенциал. Тэйлор рассматривался в качестве потенциальной замены для защитников Хеннинга Берга и Крейга Шорта, но, как только Берг покинул клуб, Сунесс подписал Лоренцо Аморузо, а затем оформил аренду Маркуса Баббеля, потому что чувствовал, что Блэкберн нуждается в опытных центральных защитниках.

В январе 2004 года Сунесс, нуждаясь в деньгах для новых трансферах, согласился продать Тэйлора в Бирмингем Сити за 1,25 млн фунтов.

Бирмингем Сити

2 февраля 2004 года Тэйлор подписал контракт с Бирмингем Сити на три года. Бывшие товарищи по Блэкберну Дэвид Данн и Дамьен Джонсон помогли ему быстро влиться в коллектив. Роб Келли, в будущем директор молодежной академии Блэкберна, заявил в интервью, что работа Тэйлора с тренером Бирмингема Стивом Брюсом должна помочь игроку проявить свой нереализованный потенциал.

Тэйлор дебютировал в Бирмингеме в победном 3-0 матче с Эвертоном, а в следующей игре против Мидлсбро он забил свой первый гол в лиге за клуб. Будучи не в состоянии вытеснить из состава кого-либо из связки центральных защитников Мэттью Апсон-Кенни Каннингем, он регулярно играл в оставшейся части сезона, но не на своей наиболее комфортной позиции, в основном на правом фланге обороны. Когда Брюс приглашал Тэйлора в Бирмингем, он упомянул о способности игрока играть на любой позиции в защите, эта универсальность делала Тэйлора идеальным кандидатом на роль резервного игрока на случай травмы кого-либо из основных защитников.

В сезоне 2004-05 хорошая форма Апсона и Каннингема, а также приход голландца Марио Мельхиота из Челси, существенно ограничили игровое время Тэйлора. Во второй половине сезона 2005-06 он сыграл несколько матчей в период травмы лодыжки Апсона

Уход Каннингема и Мельхиота после вылета Бирмингема из Премьер-лиги, а также тяжелая травма Апсона, могли позволить Тэйлору стать основным защитником клуба в паре с новичком Бруно Н'Готти. Но Брюс пригласил тунисца Радхи Жаиди и предпочел Оливье Тебили в основе, пока Жаиди набирал форму. Травма Н'Готти оказалась катализатором подъема в судьбе Тэйлора. Он получил капитанскую повязку после того, как Дамьен Джонсон сломал челюсть, и его связка в центре обороны с Жаиди помогла Бирмингему уверенно финишировать в Чемпионшипе в сезоне 2006-07. В знак признания его ценности для клуба в апреле 2007 года с ним подписали новый трехлетний контракт с возможностью продления еще на два года.

Норвич Сити

Бирмингем Сити вернулся в Премьер-лигу в сезоне 2007-08, и обострившаяся конкуренция за место в основе привела к тому, что Тэйлор не играл в течение первых двух месяцев сезона. 1 ноября 2007 года он перешел в аренду в Норвич Сити на один месяц. В своей дебютной игре против Ипсвич Таун три дня спустя Тэйлор сыграл важную роль в первом голе своей команды: его навес защитник Ипсвича Оуэн Гарван преобразовал в автогол. Тэйлор забил в матче против Блэкпула и добавил прочности задней линии Норвича. Хотя Норвич рассчитывал продлить аренду, это оказалось невозможным, и Тэйлор вернулся в Бирмингем.

После прихода Алекса Маклиша на пост тренера Бирмингема Тэйлор попросил о трансфере. Клуб принял предложение Куинз Парк Рейнджерс о трансфере Тэйлора за £ 1,25 млн, но игрок отверг его. Тем не менее, травмы Рафаэла Шмитца, отъезд Жаиди на матчи за сборную и неудачи Маклиша в подписании новых защитников дали Тэйлору шанс. В январе 2008 года он сыграл ничейной игре против Дерби Каунти. Он удержал своё место в основе в следующем матче, несмотря на возвращение Шмитца и Жаиди, и впечатляющая форма Тэйлора позволила ему оставаться в основе до конца сезона.

Инцидент с Эдуардо

23 февраля 2008 года на третьей минуте домашнего матча Бирмингема против Арсенала, Тэйлор совершил фол на хорватском нападающем Эдуардо да Силва, в результате которого Эдуардо получил открытый перелом левой малоберцовой кости и открытый перелом левой лодыжки. Эдуардо получал помощь на поле в течение семи минут, прежде чем лег на операционный стол в местной больнице и переведен в лондонскую больницу на следующий день. Травма была настолько страшной, что Sky Sports, ведшая трансляцию матча, решила не показывать повторы инцидента. Тэйлор был удален с поля.

В своем послематчевом интервью тренер Арсенала Арсен Венгер призвал пожизненно дисквалифицировать Тэйлора, но позже в тот же день признал, что эти слова были сказаны в запале. Вскоре после матча Бирмингем выступил с заявлением, утверждая отсутствие у Тэйлора злого умысла и его душевные страдания, а также пожелав Эдуардо скорейшего выздоровления. Капитан сборной Хорватии Нико Ковач назвал "зверским" поведение Тэйлора, а в интернете стали появляться угрозы в адрес игрока. Тренер Бирмингема Алекс Маклиш и нападающий Арсенала Никлас Бендтнер, бывший товарищ Тэйлора по команде, настаивали, что он никогда не был грубым игроком.

По личной просьбе президента Зеппа Блаттера председатель дисциплинарного комитета ФИФА рассмотрел дело о дисквалификации Тэйлора, однако Футбольная федерация Англии не стала увеличивать трехматчевый срок дисквалификации, поскольку не увидела в действиях игрока умысла.

Уотфорд

Тейлор присоединился к клубу Чемпионшипа Уотфорд на правах свободного агента 29 января 2010 года, подписав контракт на два с половиной года. Он дебютировал за Уотфорд 2 февраля, отыграв все 90 минут против Шеффилд Юнайтед. Уотфорд выиграл матч со счетом 3-0, а Тэйлор помогая команде одержать первую "сухую" победу за последние два месяца. Тэйлор забил свой первый гол за Уотфорд в победном 2-0 матче с Бристоль Сити на следующей неделе.

После ухода защитник Джея ДеМерита Тейлор и Эдриан Мариаппа стали основной связкой центральных защитников в сезоне 2010-11. Несмотря на борьбу с травмой в конце сезона, Тэйлор отыграл все 46 матча Уотфорда. Он также отыграл еще три игры в других турнирах и забил шесть голов. Тэйлор занял второе место в голосовании за Игрока сезона клуба Уотфорд, уступив лучшему бомбардиру турнира Дэнни Грэму.

Тэйлор забил свой первый гол в сезоне 2011-12 28 августа, в закончившемся 2-2 матче против бывшего клуба Бирмингем Сити. В октябре он вывихнул ключицу после столкновения во время домашнего матча против Кристал Пэлас и пропустил три месяца. Его возвращение было отложено, когда он сломал палец на ноге в товарищеской игре в январе 2012 года. В конце концов он вернулся в строй к матчу с Вест Хэм Юнайтед в начале марта, выйдя на замену после травмы Дейла Беннетта. В конце сезона Тэйлор подписал новый однолетний контракт с Уотфордом.

Шеффилд Уэнсдей

31 августа 2012 года Тэйлор подписал двухлетний контракт с клубом Чемпионшипа Шеффилд Уэнсдей. Он сыграл всего тринадцать матчей за в своем первом сезоне, последним из которых стал матч в феврале 2013 года против бывшего клуба Бирмингем Сити.

Тэйлор не играл целый месяц в начале сезона 2013-14 и ушел в месячную аренду в клуб Лиги 1 Брентфорд 10 сентября. Он дебютировал за клуб 14 сентября в матче против Транмер Роверс и забил уже на второй минуте, побив клубный рекорд по самому быстрому голу в дебютном матче. Брентфорд выиграл 4-3. Он снова забил в своем третьем матче, чем помог клубу одержать победу над Ковентри Сити 2-0. Аренда Тэйлора была продлена на второй месяц, в течение которого он потерял место в основе и вернулся в Шеффилд, сыграв еще пять матчей и один раз выйдя на поле в Кубке футбольной лиги. В конце сезона Тэйлор был отпущен клубом на правах свободного агента, а затем объявил о прекращении карьеры.

Достижения

Блэкберн Роверс

• Кубок Английской лиги: 2002

Ссылки

• [www.soccerbase.com/players/player.sd?player_id=15244 Статистика на soccerbase.com] (англ.)

Отрывок, характеризующий Тэйлор, Мартин

Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.