Тюильри

Тюильри (фр. Tuileries, устаревшая русская передача Тюльери) — дворец французских королей в центре Парижа, составлявший единый дворцово-парковый комплекс с Лувром. Начиная с Людовика XVI — основная резиденция всех последующих французских монархов. Сожжён в дни Парижской коммуны и после этого не восстанавливался.

Дворец состоял из центрального корпуса («павильона») Часов и двух соединённых с ним флигелей — т. н. павильонов Марсан и Флоры. Он замыкал с западной стороны дворик Лувра, который после его сноса превратился в открытое пространство, начинающее собой историческую ось. Прямо перед главным входом высилась арка Каррузель, прославляющая победы Наполеона. На месте основной части дворца теперь одноимённый парк. Павильоны Марсан и Флоры сохранились и входят в состав комплекса Лувра.

Строительство

Название объясняется тем, что в Средние века на месте Тюильри добывали глину, из которой здесь же в специальных печах получали черепицу (фр. tuile). Инициатива строительства отдельного дворца рядом с Лувром принадлежала вдовствующей королеве Екатерине Медичи, желавшей всегда быть рядом со своими венценосными сыновьями. Строительство в ренессансном стиле было поручено в 1564 г. Филиберу Делорму.

На время строительства загородного Версаля Людовик XIV избрал Тюильри местом пребывания своего двора. За это время дворец был расширен и соединён переходом с Лувром. Эти работы, проведённые в 1664-70 гг., курировал Луи Лево. Регулярный парк перед дворцом распланировал Андре Ленотр. После переезда двора в Версаль монарх наведывался в Тюильри только ради театральных представлений. По настоянию Регента с 1716 по 1722 годы во дворце проживал малолетний Людовик XV .

Великая Французская революция

Дворец Тюильри связан с важнейшими событиями Великой Французской революции. После начала волнений в 1789 году Людовик XVI и его супруга Мария-Антуанетта вынуждены был покинуть ненавистный народу Версаль и обосновались в Тюильри (фактически под домашним арестом).

Попытка королевской четы бежать в Варенн в июне 1791 года обернулась неудачей. Заняв Тюильри 10 августа 1792, восставшее население Парижа низвергло монархию. В ноябре конвент принял решение открыть «железный шкаф» во дворце, где хранилась секретная переписка короля. Обнародование этих бумаг ускорило казнь низложенного монарха.

В дворцовом манеже поочерёдно заседали представительные органы Первой республики — Учредительное собрание, Конвент и Совет пятисот — пока последний не переехал в 1798 году в Бурбонский дворец.

Дворец при Наполеоне и его преемниках

Новая блистательная эпоха начинается в истории дворца с приходом к власти Бонапарта. Водворившись в Тюильри в 1799 году, первый консул объявил его своей официальной резиденцией и приступил к сооружению северного крыла. Персье и Фонтену было поручено переоформить обветшавшие интерьеры в стиле Первой империи, получившем название ампир. Апартаменты императрицы Марии Луизы были выполнены в модном стиле неогрек (проект разработал П. П. Прюдон). У главного входа во дворец была воздвигнута триумфальная арка.

Во время революций 1830 и 1848 годов народ брал Тюильри штурмом. С каждым десятилетием дворец всё более воспринимался как символ монархического режима. Наполеон III ввиду увлечённости его супруги фигурой Марии-Антуанетты также предпочёл остаться в Тюильри. При нём было наконец достроено северное крыло Лувра вдоль улицы Риволи. К концу 1860-х годов Лувр и Тюильри составляли единый дворцовый комплекс.

Уничтожение

23 мая 1871 года дворец был подожжён парижскими коммунарами. Потушить его удалось только через два дня, когда все интерьеры уже выгорели. В отличие от Лувра, также пострадавшего от огня, правительство Третьей республики решило не восстанавливать символ королевской и императорской власти в сердце Парижа.

Руины простояли 12 лет, пока шли дебаты об их дальнейшей судьбе. Несмотря на протесты знатоков искусства, в 1882 году парламент высказался за то, чтобы продать обгоревший остов здания за 33 тысячи золотых франков под снос. Разборка дворца продолжалась с февраля по сентябрь 1883 года. Отдельные фрагменты были впоследствии использованы при строительстве виллы Ла-Пунта близ Аяччо.

Современность

От дворца уцелели павильон Флоры и павильон Марсан, соединённые переходами с Лувром. Павильон Флоры на берегу Сены, у Королевского моста, построенный при Генрихе IV и полностью перестроенный Наполеоном III, в годы революции служил местом собраний Комитета общественного спасения. Павильон мадам де Марсан (воспитательницы внуков Людовика XV) вдоль улицы Риволи приобрёл свой нынешний вид при Бонапартах.

С 2003 года ведутся общественные дебаты о необходимости воссоздания павильона Часов (то есть собственно снесённого дворца) для расширения выставочных площадей Лувра и восстановления исторической оси, которая традиционно упиралась именно в фасад Тюильрийского дворца, а не Лувра, как сейчас.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Тюильри

– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]