Тютчев, Николай Сергеевич

Николай Сергеевич Тютчев
Н. С. Тютчев. 1910. Италия
Дата рождения:	11 августа 1856(1856-08-11)
Место рождения:	Москва
Гражданство:	СССР СССР
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	18 января 1924(1924-01-18) (67 лет)
Место смерти:	Петроград

Николай Сергеевич Тютчев (11 августа 1856, Москва — 18 января 1924, Петроград) — русский революционер-народник, народоволец, землеволец, эсер. Многолетний инсургент, политкаторжанин; историк, литератор, мемуарист — автор воспоминаний, содержащих ценные сведения о революционном движении, интереснейшую информацию о ссылке и «тюремных загадках», — включающих разоблачения многих провокаторов, осведомителей и других секретных сотрудников III отделения.

Биография

Отец Н. С. Тютчева — двоюродный брат Фёдора Ивановича Тютчева и вырос с ним в одной семье; отец поэта был опекуном племянника. Морской офицер (1845), впоследствии — действительный статский советник С. Н. Тютчев (1820—1898), начальник Московской межевой канцелярии (1854), управляющий Санкт-Петербургской Удельной конторой , овдовев, воспитывал трёх сыновей и дочь Наталью . Его любимец Николай окончил частную гимназию Мая (1868—1874), учился в СПб медико-хирургической академии (1874—1877) и на юридическом факультете СПб университета (1877—1878). Мать Н. С. Тютчева — Мария Ивановна Рушко († 13 сентября 1865) .

Начало революционной деятельности

• 1874 — живя у родственников в Симбирске, Николай Тютчев становится народником-бакунистом («пропаганда действием») .
• 1874 — за оскорбление арестантского караула приговорён Симбирским окружным судом к 75 рублям штрафа — подойдя к этапируемым «почти вплотную, и, выхватив револьвер, произвёл над толпой несколько выстрелов, а потом, указывая на конвой, сказал арестованным: „Вот как надо, ребята, с ними обращаться…“»
• 1875 — арест по делу Н. И. Кибальчича; Н. Тютчев был освобожден под денежный залог в 1000 рублей, внесённый отцом, а дело было закрыто, ввиду бесспорного алиби .
• 1876 — в марте участвует в демонстрации на похоронах замученного в остроге студента П. Чернышева .
• 1877 — 19 июля с рабочим-металлистом А. К. Пресняковым и А. А. Квятковским принимал участие в ликвидации агента Шарашкина; осенью с А. А. Квятковским готовил ликвидацию агента Кирилла Беланова, знавшего Николая Тютчева под именем Петра Громова — на Бассейной улице, в квартире, снятой для этой цели М. Осинской, о подготовке этой акции 21 октября донёс мещанин Иван Гроссман.
• 1876-78 — «деревенщик», но пропагандист среди городского пролетариата, в составе Дезорганизационной группы боролся с провокаторами и шпионами III отделения .
• 9 ноября 1877 — 15 января 1878 работал табельщиком в конторе Василеостровского Патронного завода, ведя пропаганду среди рабочих — уволен ввиду политической неблагонадежности: готовил побег арестованного А. К. Преснякова из Коломенской части.

Образование и происхождение из старинной дворянской фамилии делало Н. С. Тютчева в глазах полиции одним из «самых опасных политических преступников». Он был другом известного лидера бунтарей, основателя «Земли и воли» и «Народной воли» А. А. Квятковского (1852—1880; повешен).

Партии, покушения, ссылки, побеги, провокаторы…

Баргузин

После ареста на Новой Бумагопрядильне (2 марта 1878 года) вместе с другими инициаторами и участниками стачки, в числе которых были Н. Васильев, С. Сомов, В. Бондарев и А. С. Максимов-Дружбинин (Г. В. Плеханов), Н. С. Тютчев («Тютька») передал в участке свой подпольный паспорт последнему, что позволило тому скрыться; у самого Н. С. Тютчева при обыске был обнаружен заряженный револьвер. Как давно разыскиваемый, Николай Тютчев был отправлен в Коломенскую полицейскую часть Петербурга в отдельную камеру, в дальнейшем, после содержания в тюрьме III отделения (Пантелеймоновская ул., дом № 9) , он был заключён в Петропавловскую крепость (с 22 мая по 23 июня), где, учитывая его исключительную опасность, Николая Тютчева посетил шеф III отделения генерал Н. В. Мезенцев; после чего переведен снова в Коломенскую часть, а 26 июня — в Спасскую. Привлечен к дознанию по обвинению в пропаганде среди рабочих и в организации убийства К. Беланова. По высочайшему повелению, последовавшему 9 августа 1878 года, дело разрешено в административном порядке по недостаточности улик для предания Н. Тютчева суду, но с высылкой его под надзор полиции вследствие его крайней политической неблагонадежности; по распоряжению Н. В. Мезенцева (с 26 августа 1878 года) Н. С. Тютчев был подвергнут первой ссылке в Восточную Сибирь (отправлен из Петербурга 22 августа).

Прибыл в Баргузин под конвоем 19 октября 1878 года. Арестован там 28 апреля 1880 года по доносу Генриха Юэтэ от 28 апреля 1880 года о том, что он «занимается в Баргузине обучением детей и разъезжает по деревням, распространяя среди крестьян „противоправительственные идеи“», после чего Н. Тютчев был привлечен к дознанию, состоявшемуся 1 мая 1880 года, но освобожден из-под стражи по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири 13 июля 1880 года. Дело о нём за недостатком улик прекращено .

В то же время Сергей Николаевич Тютчев, тяжело переживая происходящее с сыном и пытаясь хоть чем-то облегчить его участь, ищет поддержки у двоюродного племянника, в ту пору — председателя съезда мировых судей Дмитровского уезда Московской губернии, который чрезвычайно уважаем был общественностью, и пользовался в юридических кругах большим авторитетом; 19 декабря 1880 года С. Н. Тютчев пишет ему из Петербурга о своих безуспешных обращениях к министру внутренних дел графу М. Т. Лорис-Меликову (в феврале 1880 года революционерами на графа было совершено покушение) и генерал-губернатору Восточной Сибири Д. Г. Анучину :

Сердечно и многоуважаемый Иван Фёдорович! В записке моей, которую Вы изъявили согласие представить графу Михаилу Тариеловичу, я в особенности восстаю против произвола местных властей относительно административно-ссыльных лиц... Когда я коснулся о необходимости гуманного, христианского отношения к лицам, уже безвредным и понесшим такое строгое наказание..., то генерал Анучин дал мне понять, что не разделяет моего образа мыслей, так как ссыльные «сами поступали не гуманно»... Узнав из моего ответа на сделанный им вопрос, что сын мой взят был возле одной фабрики на Обводном канале, где рабочие требовали недоплаченных денег и где порядок на другой же день был, вследствие удовлетворения рабочих, восстановлен... — «Ах! Ваш сын был на стачке? Он белой кости и знал, что ему пройдёт всё безнаказанным, тогда как простые рабочие пойдут под плети!» — На заявленное мною удивление и утверждение, что сборища у Обводного канала прошли без всяких последствий, генерал-губернатор с особой пылкостью продолжал: «...Я бы на каждой стачке искал людей белой кости, а если бы такой попался, то он бы у меня один бы и ответил». — Затем генерал-губернатор нашёл нужным распространяться о том, что в Сибири от административно-ссыльных все сторонятся, как от чумы...; что их нельзя сравнить со ссыльными поляками, пострадавшими за свои убеждения... Я вышел от г. Анучина надолго нравственно измученным...

Слухи о причастности к цареубийству

9 (21) марта 1881 года газета «Голос» (редактор А. А. Краевский) поместила следующую заметку:

Нам сообщают, как слух, что умерший в Конюшенном госпитале злоумышленник, бросивший вторую бомбу, повергшую всю Россию в траур, есть беглый преступник по фамилии Тютчев .

Отец Николая Тютчева, за несколько дней до покушения проезжая в конке рядом с местом цареубийства, увидел в окно молодого человека, принял тогда его за своего сына, а узнав о таком повороте дела, естественно, был более чем взволнован.

До опознания в погибшем террористе И. И. Гриневицкого убийцей Александра II поначалу, действительно, считали Н. С. Тютчева, но тот, как уже сказано выше, находился в Сибири, по решению вскоре также убитого шефа III отделения Н. В. Мезенцева. Тем не менее, властями был немедленно сделан запрос губернатору Иркутска на предмет местонахождения ссыльного Н. С. Тютчева .

Побег

9 июня 1881 года Н. С. Тютчев вместе с Е. К. Брешковской, И. Л. Линевым и К. Я. Шамариным совершил побег — после поимки, случившейся через месяц (беглецы готовились два года, намереваясь добраться до Тихого океана, сумели уходить от преследователей в невообразимо сложных условиях на протяжении более чем 150-ти вёрст), был водворён в Верхнеудинск, где содержался на гауптвахте (около 4-х месяцев) .

Далее, по переводе в конце октября 1881 года в Якутскую область за побег, заключён во 2-м Жехсогонском наслеге Ботурусского улуса Якутии. Постановлением Особого совещания от 26 апреля 1882 года срок надзора Николаю Тютчеву определен в пять лет (с 1 сентября 1881 года). В течение полутора месяцев он находился под арестом за столкновения с местным исправником. В Якутии Н. С. Тютчев знакомится с В. Г. Короленко .

С января 1884 года корреспонденция Н. С. Тютчева подвергалась тщательной перлюстрации. По постановлению Особого совещания от 23 октября 1886 года срок надзора был продлён ещё на два года с переводом в Енисейскую губернию. В 1887 году во время следования в Красноярск — содержался в Иркутской тюрьме, где 22 апреля 1887 года Николай Тютчев подвергся обыску, при котором найдена шифрованная переписка с государственными преступниками. В сентябре 1887 года он прибыл на жительство под гласным надзором в Красноярск. Постановлением Особого совещания от 27 июня 1888 года срок надзора продлен ещё на два года с переводом в Оренбургскую губернию. Не воспользовавшись переводом, остался в Красноярске, где квартира его служила «местом сборищ поднадзорных и приютом политических ссыльных» ; 12 марта 1890 года в ней был задержан Владимир Муратов, бежавший из Енисейской губернии. По окончании срока гласного надзора 9 сентября 1890 года получил разрешение возвратиться в Европейскую Россию с ограничением места жительства. В декабре 1890 года выехал из Сибири; в 1891 году жил в Оренбурге, а в 1892 году поселился в Новгороде, где пребывал под негласным надзором. В это же время там находился незадолго перед тем освобождённый от гласного надзора причастный к народовольческому движению юрист Ю. М. Антоновский, чей перевод «Заратустры» Фридриха Ницше до сих пор считается лучшим; впоследствии в одном доме с Ю. М. Антоновским в Царском Селе будут жить дочери Николая Сергеевича.

Н. С. Тютчев посещал Г. И. Успенского в Колмовской психиатрической лечебнице. Об этих встречах в беллетризированной форме рассказывается в повести Ю. Давыдова «Вечера в Колмове». Автор делает попытку демонстрации мировоззрения Н. С. Тютчева на примере бесед его с писателем и противостояния марксистке В. Ф. Кожевниковой. Впоследствии жизнь столкнула Николая Тютчева с зятем Г. И. Успенского — Б. Савинковым.

Народное право. Вторая ссылка. Эсеры.

Н. С. Тютчев — один из организаторов, и основной руководитель партии «Народное право». В формировании её также принимал участие М. А. Натансон; начало этой организации было положено летом 1893 года на Саратовской конференции (в нелегальном совещании в Саратове участвовали также В. Г. Короленко, Н. К. Михайловский, Н. Ф. Анненский и другие представители оппозиционных кругов). Партия, помимо столиц и Саратова, имела своих представителей в Орле, Нижнем Новгороде, Перми, Екатеринбурге, Уфе, Баку, Тбилиси, Ростове-на-Дону, Харькове и других городах. Манифест и брошюра «Насущный вопрос», напечатанные в подпольной типографии в Смоленске, декларировали основные задачи, в числе которых провозглашалось «объединение всех оппозиционных элементов страны для борьбы с самодержавием и обеспечения за всеми прав гражданина и человека» . Вскоре после перемещения центра партии в Петербург, и в связи с арестом Н. С. Тютчева, в 1894 году она была ликвидирована. Партия «Народное право» являлась защитницей интересов зажиточных элементов деревни и состоятельной части городской интеллигенции. К этому направлению, кроме упомянутых, были причастны: О. В. Аптекман, А. И. Богданович, В. А. Бодаев, А. В. Гедеоновский, В. А. Гольцев, Г. Ф. Зданович, М. П. Миклашевский, П. Ф. Николаев, М. А. Плотников , Н. М. Флёров и другие, активно участвовавшие в работе организации. В дальнейшем ряд активистов разделял взгляды кадетов .

Ночью 21 апреля 1894 года в Новгороде Н. С. Тютчев арестован, и, по прибытии в Санкт-Петербург, заточён в Петропавловской крепости (23 апреля 1894 — март 1895; камера № 64 Алексеевского равелина), затем — в Доме предварительного заключения. Н. С. Тютчев вспоминает о своём пребывании в Петропавловке :

Общий режим крепости был совершенно тот же, что и в 78. г.,... Несколько ухудшилась лишь против прежнего пища, но всё же она была относительно хороша. Стены камер, защищённые ранее для предупреждения перестукивания с соседями несоприкасавшейся со стеной проволочной сеткой, на которой прикреплён был войлок, в свою очередь покрытый обоями, отчасти придававшими камере вид жилого помещения, — теперь были оголены и выбелены под синьку. Переносной мебели — кровати, стола, стула — тоже уже не было. Её заменили железная кровать и таковой же стол, наглухо вделанные в пол и в стену. вследствие этих изменений общая акустика крепости сильно возросла, что для «стариков» явилось приятной неожиданностью

Снова привлекается к дознанию — о тайной Смоленской партийной типографии «Народного Права», поскольку, стоя во главе партии, принимал непосредственное участие в её устройстве и работе, а также передал в типографию «подложный паспорт для преступных целей». По высочайшему повелению 22 ноября 1895 г. дело Николая Тютчева разрешено в административном порядке с вменением в наказание предварительного содержания под стражей, с последующей высылкой под гласный надзор на восемь лет в отдалённые места Восточной Сибири. По ходатайству Сергея Николаевича Тютчева — перемещён в Минусинск, куда прибыл 24 августа 1894 года. В 1897 года Н. С. Тютчеву был разрешено для лечения непродолжительное пребывание в Красноярске, а в 1898 году — постоянное жительство под особо тщательным надзором. В 1903 году ему разрешён временный приезд в Иркутск, где в мае 1904 года он вновь арестован, заключен в Иркутскую тюрьму и привлечен к дознанию с Л. Бройдо и Н. Кудрявцевым; после освобождения, помимо гласного надзора, за ним установлен особый надзор полиции. Постановлением Губернского совещания (24 августа 1904 года) дело это закрыто .

• 1894 — выслан в Минусинск под гласный надзор полиции на 8 лет.
• 1903 — получил разрешение выехать в Иркутск, где примкнул к эсерам. Вернувшись из ссылки — вошёл в партийную организацию эсеров (по другим источникам — 1904) .

С окончанием срока надзора осенью 1904 года Николай Тютчев вернулся в Европейскую Россию; в начале 1905 года — в Санкт-Петербург, где вошёл в Центральный комитет партии эсеров. Как член боевой организации партии — с П. С. Ивановской в 1905 году участвовал в подготовке покушения на генерал-майора Д. Ф. Трепова, великого князя Владимира Александровича и даже самого государя. Во время разгрома боевой организации в Санкт-Петербурге (16—17 марта 1905 года) Н. С. Тютчев не был арестован «в видах сохранения агентурного источника» (Татарова и Азефа). Выдан Н. Ю. Татаровым («Костровым») в 1906 году — освобождён под залог, эмигрировал.

Н. С. Тютчев хорошо знал Б. В. Савинкова (1879—1925) и многих других лидеров эсеров; впоследствии со многими из них сотрудничал и состоял в переписке, как и с деятелями русской культуры — уже упомянутыми В. Г. Короленко и Н. Ф. Анненским , — Н. А. Морозовым, Н. К. Михайловским, Э. К. Пекарским.

О Савинкове-литераторе в воспоминаниях Н. С. Тютчева есть интересные и беспристрастные наблюдения. Вместе с таким же обстоятельным анализом М. Горбунова (Е. Е. Колосова) они дают серьёзную критическую оценку как творчества, так и личности этого, по словам великого князя Александра Михайловича — «спортсмена революции» .

Эмиграция. Возвращение. Литературная деятельность

Находясь за границей (в Италии — до 1914, вернулся в Россию из Франции — не ранее 1917 года), Н. С. Тютчев работал в парижском центре партии эсеров, сотрудничал в «Былом» В. Л. Бурцева; переводил сочинения французских социалистов, в частности, отдельные тома «Великой французской революции» Жореса, «Коммуну» Луи Дюбрейля и др., писал исторические статьи. В 1913—1914 годах Н. С. Тютчевым написаны воспоминания, в которых он показал себя «ярким, наблюдательным бытописателем». В начале I мировой войны окончательно отошёл от участия в революционном движении .

В 1917 году Временное правительство передало материалы III отделения и Департамента полиции (с 6 августа 1880 года) «Особой комиссии по разбору дел Департамента полиции», в которой Н. С. Тютчев, вместе с П. Е. Щёголевым принял участие в разборе документов, в апреле 1918 года эти материалы перешли в распоряжение «Особой комиссии при секретном отделе Историко-революционного архива в г. Петрограде», а так как возглавил её Н. С. Тютчев, вошла она в историю как «Тютчевская комиссия». Это учреждение продолжало заниматься систематизацией и описанием дел и документов названного департамента, исследовало документы секретной агентуры охранки. В конце 1919-го комиссия передала материалы «секретному столу» при Историко-революционном архиве Петрограда, сотрудником которого Н. С. Тютчев был с 1918 года . В период после 1917 года Н. С. Тютчевым на основе собственного опыта и архивных материалов написан ряд статей, раскрывающих механизмы работы сыска и секретных служб, разоблачающих провокаторов, содержащих интереснейшую информацию о тайнах застенков. Им составлен «словарь провокаторов», содержащий около 5 тысяч имён .Тютчевым разоблачён как агент департамента полиции Иван Окладский.

Н. С. Тютчев был членом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. С 1923 года — ближайший сотрудник журн. «Каторга и Ссылка» и литературный представитель его в Петрограде. Умер в Петрограде 31 января 1924 года от кровоизлияния в мозг и похоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища .

Личная жизнь

• Первая жена — Раиса Львовна Прибылёва (урождённая Розалия Львовна Гроссман, 1858—1900), участница «Народной воли», осуждённая по делу «семнадцати народовольцев» (1883); первым браком была замужем за народовольцем А. В. Прибылёвым. Её племянница — психоаналитик и педагог Вера Фёдоровна Шмидт, жена Отто Юльевича Шмидта; племянник — эсер-максималист Владимир Осипович Лихтенштадт.
  • От этого брака сын — Сергей Николаевич Тютчев (1886 — 1918, Киев), офицер лейб-гвардии Сапёрного батальона, георгиевский кавалер.
• Вторая жена — Агния Александровна Мацкевич (около 1880 — после 1913) — внучка польского повстанца ксёндза Антония Мацкевича (?—1863, повешен), одного из руководителей восстания 1863 года в Литве.
  • В этом браке — сын и две дочери: Марк Николаевич Тютчев (8 октября 1901—1925), окончил Иркутский кадетский корпус со званием вице-унтер-офицера (1920), студент Горного института в Петрограде (1922); Мария Николаевна Тютчева (7 апреля 1905 — 1921, Константинополь); Вера Николаевна Тютчева (28 августа 1908 — 2006, Санкт-Петербург), балерина, её муж, Вячеслав Семёнович Калитаев, моряк (репрессирован и расстрелян в 1941 году, реабилитирован в 1962 году).

Похищение детей Тютчева

В августе 1910 года, в бытность Н. С. Тютчева в итальянской эмиграции, его второй женой, находившейся в Париже, по сговору с рядом лиц (с Андреем Колегаевым, позднее — одним из лидеров левых эсеров, с Зинаидой Клапиной, членом террористического эсерского подразделения, женой члена ЗД ЦК ПСР В. Фабриканта, с последним, и другими), было организовано похищение детей Николая Сергеевича в Кави (Италия). Акция эта явно подразумевала внутрипартийные манипуляции — использование сложных семейных отношений, отческих чувств Н. С. Тютчева с целью давления на него в спорных вопросах деятельности организации. На папке с делом № 557 Архива Партии социал-революционеров, хранящегося в Международном институте социальной истории, значится: «киднепинг детей Тютчева» — случай, уникальный во всей истории российского революционного движения. Особой остротой выразилась реакция со стороны похитителей в связи с обращением пострадавшего и его друзей, также в той или иной степени причастных к партии социал-революционеров, за помощью к «местным правоохранительным органам», способствовавшим скорейшему розыску и возвращению детей отцу. Развернулась полемика вокруг «партийной этичности» мер, предпринятых Н. С. Тютчевым и Е. Е. Колосовым. С их стороны последовало обращение к ЦК ПСР, к участникам Международного Социалистического конгресса в Копенгагене. Относительно спекуляций соучастников похищения партийными принципами Н. С. Тютчев заявил, указывая на недопустимость смешения их, этих принципов, с приватными, гражданскими интересами: «Я не сомневаюсь, что будь похититель простым нанятым бандитом или даже просто галантным рыцарем-обывателем, никому и в голову не пришло бы осуждать меня за обращение в полицию». Что касается оценки происшедшего партийным руководством социал-революционеров, то оно, в силу черт сугубо частного характера, мотивов и обстоятельств преступления, а с другой стороны — неоднозначности конфликта, и непредсказуемости его последствий для «единомыслия» организации, предпочло занять нейтральную позицию .

Судьбы дочерей

После инцидента, и окончательного разрыва со второй женой, Н. С. Тютчев вынужден был перевезти Веру и Марию в Царское Село, и отдать их в семью своей родственницы Екатерины Дмитриевны Шульц (ур. Лачиновой, дочери Д. А. Лачинова), где они жили и воспитывались вместе с её детьми — Екатериной, Михаилом (впоследствии — отцом физикохимика М. М. Шульца), Львом и Александром. Семейство это пополнилось в 1914 году девочкой Ниной (позднее, в замужестве — Мичуриной), внучатой племянницей Н. С. Тютчева (внучкой его сестры Натальи, жившей в том же доме княжны Тумановой в Царском селе — ул. Московская, 23 ) — дочерью брата Е. Д. Шульц, юриста Николая Дмитриевича Лачинова, который незадолго перед смертью своей жены, Нины Дмитриевны Лачиновой (ур. Корш), также поселился в Царском Селе. В 1917 году Н. Д. Лачинов и Е. Д. Шульц с четырьмя дочерьми, родными и приёмными, находились в Крыму, где события того времени вынудили их остаться, кого надолго, а кого навсегда… Н. Д. Лачинов принят был на службу интендантом в штаб белых. Позднее там оказался Лев Шульц, в дальнейшем эмигрировавший. Когда, уже в 1920-м году, умерла Е. А. Шульц, Мария и Вера Тютчевы были эвакуированы в Константинополь, а после смерти Н. Д. Лачинова, с приходом красных, дочь его Нину буквально на улице нашёл её двоюродный брат морской офицер Михаил Александрович Шульц, в семье которого в Севастополе она жила до 1924 года, откуда незадолго перед своим арестом М. А. Шульц отправил её к родственникам в Харбин. Мария Тютчева умерла от тифа в Константинополе, а Веру в начале 1920-х Николай Сергеевич Тютчев нашёл через Красный Крест, и она была переправлена в Петроград. Вера Николаевна Тютчева оставила воспоминания о семье, в которой она воспитывалась, об атмосфере любви и заботы, окружавших её .

Ходатайство об освобождении С. П. Мельгунова

«Уважаемый Феликс Эдмундович! Если по обстоятельствам дела возможно выпустить Серг. Петр. Мельгунова на поручительство известных Республике лиц, то я вместе с Ник. Ал. Морозовым, предлагаю своё поручительство. Привет! Н. Тютчев. 8 июня 1920 г.»

Не вполне ясна приписка (в левом нижнем углу): «А. В. Якм. здоров.». Возможно, речь идёт об Анне Васильевне Якимовой-Диковской.

Интересные факты

Троюродная тётушка Николая Сергеевича, двоюродная сестра его отца, Екатерина Алексеевна Тютчева (1841—1865), была первой женой Семёна Николаевича Цвета (1829—1900), отца биохимика Михаила Цвета (1872—1919).

В 1902 году известным русским зоологом Г. Г. Якобсоном в Минусинской котловине был открыт и классифицирован жук-листоед — Крупночелюстник сибирский (Labidostomis sibirica tjutschevi), как сказано в описании: «Подвид назван в честь Николая Сергеевича Тютчева из Минусинска», и это описание попало в обширный труд, изданный в Санкт-Петербурге Г. Г. Якобсоном и В. П. Бианки у А. Ф. Девриена в 1905 году «Прямокрылые и ложносетчатокрылые Российской Империи и сопредельных стран» — оригинальная и остроумная, но небезопасная «игра», по тому времени — крамола… Что стоит за этой любопытной политико-энтомологической шуткой — история умалчивает.

Адреса в Санкт-Петербурге

• Каменноостровский проспект (Улица Красных Зорь), дом 44б, квартира 4.

Труды Н. С. Тютчева, его переводы и статьи о нём

• Н. С. Тютчев. «Отрывки из воспоминаний. Из жизни Н. Г. Чернышевского в Сибири». «Русские ведомости», 16 октября 1914 года. № 238
• Н. С. Тютчев, Судьба Ивана Окладского. «Былое», 1918, № 4-5
• Н. С. Тютчев. Памяти отошедших. «Каторга и ссылка», 1924, № 10
• Н. С. Тютчев. [elib.shpl.ru/ru/nodes/28106-tyutchev-n-s-stati-i-vospominaniya-m-1925-istoriko-revolyutsionnaya-biblioteka-vospominaniya-issledovaniya-dokumenty-i-dr-materialy-iz-istorii-revolyutsionnogo-proshlogo-rossii Революционное движение 1870—80 годов. — М., 1925. — 2 т.] Статьи по архивным материалам. Редакция А. В. Прибылева. Изд. «Каторга и Ссылка» (статья Е. Колосова «Революционная деятельность Н. С. Тютчева в 1870 годах»; Н. С. Тютчев «Разгром „Земли и Воли“ в 1878 г. (дело Мезенцова)».; Н. С. Тютчев в оценке Л. Г. Дейча (По поводу статьи последнего «Так пишется история»).
• Н. С. Тютчев, В ссылке и другие воспоминания. Редакция А. В. Прибылева. Изд. «Каторга и Ссылка», 1925 (статьи Н. С. Тютчева «Баргузинская ссылка и побег с Е. К. Брешковской (1878—1881)». — Побеги из Сибири политических в 80-х годах. — Из жизни Н. Г. Чернышевского в Сибири. — Из воспоминаний о старых товарищах. — Два провокатора. — Заметки о воспоминаниях Б. Савинкова. — Тюремные загадки. — Памяти Р. Л. Тютчевой. Приложения: Е. Колосов, Правительство в борьбе с революцией (По поводу воспоминаний Н. С. Тютчева).
• Русские записки. 1914 г. № 1 (ноябрь). Ежемесячный литературный, научный и политический журнал, издаваемый Руслановым Н. С. Петроград. Типография Акционерного общества «Слово» — в числе прочих публикаций воспоминания Н. С. Тютчева.
• Л. Дейч, Так пишется история. — Выпуск XXIV (1924), 284—288 (Памяти Н. С. Тютчева).
• Е. Брешковская, «Дни» (Берлин) № 393 от 28 февраля 1924 (Цельный человек. Из воспоминаний). — «Каторга и Ссылка» 1924, II (9), 230 (Н. С. Тютчев. От редакции).
• А. Прибылев, «Каторга и Ссылка» 1924, II (9), 232—237 (Н. С. Тютчев). — «Каторга и Ссылка» 1924, II (9), 324 (Похороны Н. С. Тютчева). — «Каторга и Ссылка» 1924, III (10), 217—219 (Письмо Н. С. Тютчева к Э. К. Пекарскому).
• В. Г. Короленко. Истории моего современника. Книга четвёртая, ч. 1, гл. XIV — Воспоминаяния о Н. С. Тютчеве.
• Роман Гуль. Генерал Бо [Азеф]. Биографический очерк. 1929 — Н. С. Тютчев присутствует в качестве персонажа.
• [fictionbook.ru/author/daviydov_yuriyi_vladimirovich/vechera_v_kolmove_iz_zapisok_usolceva_i_/read_online.html?page=5 Давыдов Ю. В. Вечера в Колмове. Из записок Усольцева. И перед взором твоим… М.: Книга. 1989 — на сайте FictionBook.lib] — живой, воображаемый портрет Н. С. Тютчева в общении с Г. И. Успенским
• Ашенбреннер М. Ю. Военная организация народной воли и другие воспоминания (1860—1904). Редакция Н. С. Тютчева ; Общество бывших политкаторжан и ссыльно-поселенцев. М. 1924
• Жорес Жан. Социалистическая история (1789—1900). Том I. Учредительное Собрание(1789—1791). Под. ред. Жана Жореса./ Пер. Бартеневой Е. Г., Львовой М.,Тютчева Н. С. Книгоиздательство Даль. 1908
• 1 марта 1881 года. Прокламации и воззвания, изданные после цареубийства. С предисловием Н. С. Тютчева. Петроград. ГИЗ. 1920
• Дюбрейль Л. «Коммуна 1871 года». Перевод Н. С. Тютчева, М.: ГИЗ 1920.
  Скан книги, 4-мя частями, в библиотеке Vive Liberta: [vive-liberta.narod.ru/biblio/commune_dubr1.pdf 1], [vive-liberta.narod.ru/biblio/commune_dubr2.pdf 2], [vive-liberta.narod.ru/biblio/commune_dubr3.pdf 3], [vive-liberta.narod.ru/biblio/commune_dubr4.pdf 4].
• Блос В. Французская революция. изложение событий и общественного состояния во Франции от 1789 до 1804 года. Перевод с немецкого Н. С. Тютчева. СПб: Паллада. 1906
• Спенсер Г. Сочинения. Т. 1 Система синтетической философии: Основные начала. Перевод с английского Н. С. Тютчева. Киев-Харьков. 1899
• Спенсер Г. Основные начала. Перевод Н. Тютчева; под редакцией С. Матвеева / Сочинения в 7 томах. Т. 1. СПб.: Издатель. 1899
• Спенсер Г. Основные начала. перевод Н. С. Тютчева. — Киев—Санкт-Петербург—Харьков: Ф. А. Иогансон. 1903 // Полные переводы, проверенные по последним английским изданиям. Под общей редакцией Н. А. Рубакина [Т. 1]
• Сигеле С. Преступная толпа (La foule criminelle). Опыт коллективной психологии: Перевод с французского, дополненный автором издания Н. С. Тютчевым. Новгород. 1893

Источники

• Чагин Г. В. Тютчевы. Санкт-Петербург: Наука. 2003
• [www.litportal.ru/genre215/author7695/read/page/1/book40094.html Савинков Б. Воспоминания террориста. Л.: Лениздат. 1990 — на сайте Litportal]
• Тютчев Николай Сергеевич // Деятели революционного движения в России : в 5 т. / под ред. Ф. Я. Кона и др. — М. : Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1927—1934.</span>
• [narodnaya-volya.ru/Person/person18.php#Тютчев,_Николай_Сергеевич О Н. С. Тютчеве на сайте «Народная воля»]

Отрывок, характеризующий Тютчев, Николай Сергеевич

Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.