Тюфелева роща

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Историческая местность в Москве
Тюфелева роща

Тюфелева роща (слева от деревни Кожухово) на карте окрестностей Москвы 1823 года
История
Первое упоминание

XVII век

В составе Москвы с

1923 год

Другие названия

Тюхалева роща

Расположение
Округа

ЮАО

Районы

Даниловский

Станции метро

«Автозаводская», «Кожуховская», «Тульская»

Координаты

55°41′34″ с. ш. 37°38′35″ в. д. / 55.69278° с. ш. 37.64306° в. д. / 55.69278; 37.64306 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.69278&mlon=37.64306&zoom=15 (O)] (Я)

Тю́фелева роща — историческая местность и урочище, находившееся на территории Даниловского района Южного округа Москвы, на месте современного завода имени И. А. Лихачёва.

Роща, представлявшая собой реликтовый лес, располагалась возле бывшей деревни Кожухово, вошедшей в 1923 году в состав Москвы, и с давних времён относилась к дворцовым владениям. Здесь были царские охотничьи угодья, куда в XVII веке выезжал на охоту Алексей Михайлович, а во время Кожуховского похода останавливался Пётр I. Позже тут были выстроены дачные домики, а жители Таганки и Замоскворечья активно ездили сюда гулять. В конце XIX века рост промышленности вызвал всплеск строительства фабрик и заводов в окрестностях Тюфелевой рощи, к которым была проложена Лизинская железнодорожная ветка, а в 1908 году через рощу прошла линия окружной железной дороги. 2 августа 1916 года здесь началось строительство автомобильного завода ЗИЛ, вековые ели и сосны вырубались на топливо, а также для столбов уличного освещения, и уже к 30-м годам лес практически полностью исчез[1].





Происхождение названия

Происхождение названия «Тюфелева роща» (до XIX века — Тюхалева или Тюхолева) точно не установлено. Предположительно оно произошло от славянского слова «тухоль», означающего затхлость. С запада и юга от рощи среди болот тянулась череда озёр (Постылое, Чёрное и Болотное), представляющих собой старицу Москвы-реки, высокий берег, на котором стоял Симонов монастырь, постепенно понижался и сходился в этом месте с долиной, образуя заливные «Тюхальские луга»[2][3].

История

XVII—XVIII века

Тюфелева роща находилась на месте нынешнего завода имени И. А. Лихачёва (ЗИЛ). С севера, запада и юга рощу окружала река Москва, вдоль которой тянулись озёра Постылое, Чёрное, Болотное, а немного восточнее располагалась деревня Кожухово. Состояла роща преимущественно из сосен и елей, являясь сохранившейся частью первобытного леса, в древние времена окружавшего Москву, и до конца XVIII века входила в Васильцев стан Московского уезда[1].

Согласно жалованной грамоте 1604 года, Симонову монастырю принадлежали луг на противоположном берегу реки и «Тюхольские земли», под которыми, очевидно, подразумевались луга около Тюфелевой рощи. Сама же она относилась к дворцовым владениям и в XVII веке представляла собой царские охотничьи угодья, где был построен небольшой соколиный двор[4]. Местность упоминается в одном из писем царя Алексея Михайловича 1650 года[5] и в его охотничьем дневнике за 1657 год[6].

В Дворцовых разрядных книгах за 25 мая 1666 года отмечено, что из Новоспасского монастыря царь Алексей Михайлович вышел на охоту к Тюхонским водам, то есть к озёрам у рощи[7].

В писцовых книгах Коломенской дворцовой волости за 16761678 года упоминаются двое мостовщиков, живших в деревне Котёл (позже Верхние Котлы) и занимавшихся обслуживанием Тюхоловского моста через Москву-реку, от Данилова монастыря к Тюфелевой роще[8]. В 1694 году по этому мосту переправлялись полки для участия в манёврах около деревни Кожухово. Возможно, с этим событием связано строительство в роще небольшого деревянного дворца с церковью Николая Чудотворца, где должен был остановиться Пётр I. Согласно переписке царя за 1697 год, после окончания похода в этом дворце жил князь-кесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский[9][10].

В начале XVIII века указом государя было велено построить здесь потешный двор, а в 1727 году Преображенский приказ докладывал в Приказ Большого Дворца:

Построен в Тюхальских лугах потешный двор, на котором в летнее время живут повсягодно кречетники и сокольники, и ястребники для справки птиц, соколов, кречетов, челигов, ястребов, и для того их приезду сделаны были плетеные сараи из хворосту и покрыты соломою, а деланы были те сараи дворцового села Коломенского волостными крестьянами[11].

По описи ветхости дворцовых строений 1735 года следует, что сюда из Москвы был перевезён амбар, в котором заново сделаны двери, окна и потолки, а также из-за ветхости полностью перестроены сени и три светлицы, в одной из которых появилась каменная печь[1].

До секуляризации монастырских земель в 1764 году лугом, находившимся между Даниловским (бывший Тюхоловский) и Кожуховским мостами, владел Симонов монастырь. Этот луг использовался для «увеселения Императорского Величества птичьей и псовой охоты» и находился в ведении Обер-егермейстерской конторы. По плану Генерального межевания 1766 года здесь числились: луга Симонова монастыря, дача крестьян деревни Кожухово, дача крестьян Симоновой слободы с озером Постылое, на территории которой находился деревянный Тюхаловский дворец[1]. В 1788 году озеро Постылое (или Долгое) отошло Московскому викарию[12]. В 1791 году Тюфелева роща была принята в Ведомство Казённой палаты. Во время осмотра владений оказалось, что роща часто подвергалась вырубке. На допросе сторожа отрицали свою вину и сознались только в том, что брали сосны, поваленные ветром[12].

Во второй половине XVIII века Тюфелева роща по-прежнему оставалась императорским охотничьим угодьем. В Камер-фурьерском журнале имеется запись от 5 сентября 1767 года, в которой упоминается выезд императрицы Екатерины II на охоту к озёрам у рощи. Однако деньги на содержание потешного двора не выделялись, и к этому времени он уже пришёл в запустение[1].

XIX век

В 1797 году деревянный дворец, роща и «дача Симоновой слободы» были пожалованы Николаю Александровичу Львову (17511804) — выдающемуся архитектору русского классицизма, изобретателю землебитных домов. В своём родовом имении Никольское-Черенчицы (в 20 км к северу от Торжка) он открыл училище землебитного строительства[13]. Тюхалевские земли Н. А. Львов получил в качестве возмещения затрат на содержание этого училища и построенных им здесь землебитных домов из собственных материалов, некоторые из которых простояли вплоть до начала 1930-х годов. После его смерти, в 1805 году Александр I передал Тюфелеву дачу наследникам Львова, которые её продали[14][15].

Кроме образцовых домов Н. А. Львов построил в Тюфелевой роще завод по производству картона, а когда обнаружил на Сукином болоте (возле деревни Кожухово) торфяные залежи, пытался осуществить их разработку. Однако свои планы не реализовал, добывать торф здесь начали лишь в 1920-х годах[12].

После выхода повести «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина Лизин пруд в окрестностях Симонова монастыря, который по легенде выкопал ещё Сергий Радонежский, и Тюфелева роща стали популярным среди москвичей местом для прогулок. Светские дамы каждую весну специально ездили сюда собирать ландыши, так же, как это делала героиня повести, толпы влюблённых по вечерам гуляли у пруда. Василий Михайлович Колосов в 1806 году описал прогулку в окрестностях Симонова монастыря, в том числе в «Тюфальской роще», где ему встретился старик с двумя детьми из соседней деревни Новинки, собиравшие здесь грибы и ландыши[16].

Со временем роща стала популярным местом и для строительства летних дач, в одном из таких домиков в 1799 и в 1802 годах проживал друг детства поэта А. Х. Востокова художник Иван Алексеевич Иванов, который писал[17]:

Жаль, друг мой любезный, что не приедешь навестить обитель нашу Тюхали; рай земной в приятных видах, по буграм раскинутый. Питался бы бальзаическими испарениями сосен, берез, ветел и тополей, к вечеру бы слушал соловья, которого твой друг великий охотник слушать и который всякую зорю у нас поет, несмотря на крик лягушек, сов, филинов и коростелей, которые искусство и приятность пения его только лишь оттеняют. Я бы тебе показал распускающийся ландыш, любимый Карамзинов цветок, дикую розу, василек… Ты видел бы в воздухе плавно парящего ястреба, на озере плавающую огромную дикую утку и долгошеюю цаплю над водой стоящую[12].

Летом в 18231825 годах тут вместе с семьёй жил Александр Иванович Татаринов, приятель И. М. Снегирёва, который неоднократно навещал их[18][19][20].

В 1833 году журнал «Телескоп» напечатал статью неизвестного автора, в которой он описывал землебитные сооружения Н. А. Львова. По его словам, стены, перегородки и полы были земляные, только в двух первых комнатах главного дома полы сделаны из дерева. В зале были соломенные обои, некоторые стены расписаны. Кроме главного корпуса, построены скотный двор при въезде в рощу, баня, на месте деревянного дворца, кухня, погреб в виде стога сена. Накрывали дома соломенные крыши, окна были выполнены различной формы, в том числе круглыми. К началу 1830-х годов владельцы летних дач некоторые здания Львова снесли, а другие переделали: подставили колонны, покрыли тёсом и разукрасили, открыли трактир[21].

В первой половине XIX века владения Н. А. Львова принадлежали министру полиции, генерал-губернатору Александру Дмитриевичу Балашову (17701837)[22][23]. Из писем Балашова А. С. Пушкину известно, что он намеревался продать своё имение за 110 тысяч рублей. Поэт участвовал в переговорах[24], которые вёл Андрей Христофорович Кнерцер (17891853), доверенное лицо П. В. Нащокина.

После совершения покупки Нащокин и Кнерцер в январе 1834 года писали Пушкину из Тюфелевой рощи:

Посредством покровительного Вашего посредничества посчастливилось мне получить одно из важнейших под самою Москвою для мануфактурных заведений место, Туфелево, на каковое прошлого 1833 года 11-е марта и поселился времянным владельцем… хижине моей, на самом берегу реки Москвы построенной… открыто обширное пространство горизонта с очарованными видами столицы[24].

Тюфелева роща была знакома и А. Н. Островскому. В пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын» Крутицкий говорит:

Далеко пойду, за заставу куда-нибудь, от людей подальше… Пойду погуляю. В Тюфелеву рощу пойти? Там хорошо, глухо так, никто туда не ходит. Кто туда пойдет? Пойдет бедняк какой-нибудь с горя да с тоски погулять, да уж… и удавится тут же[25].

На плане 1852 года в районе Тюфелевой рощи показаны владения: купца Попова (пашни, сенокос, лес, строения западнее рощи, озёра), Шнейдера (сенокос, огород, двор с застройками), Кнерцера (огород), крестьян деревни Кожухово (лес, огород, озеро Болотное), Симонова монастыря (часть озера Чёрного, огород, сенокос), Московского викария (озеро Постылое, огород, сенокос) и крестьян деревни Котляково (часть озера Чёрного, огород)[26].

После крестьянской реформы 1861 года Тюфелева роща вместе с деревней Кожухово вошла в состав Нагатинской волости Московского уезда. В 18811882 годах Удельную лесную дачу «Тюфелева роща» обнесли валом с целью защитить её территорию от скота крестьян окрестных деревень[1].

В конце XIX — начале XX века бывшие владения Н. А. Львова принадлежали Павлу Павловичу фон Дервизу — сыну концессионера и строителя железных дорог Павла Григорьевича фон Дервиза. Здесь у него были 4 доходных дома. Зимой 1884 года на его земле основан котельный завод инженера Александра Вениаминовича Бари[27], а в 1896 году завод купца Альберта Гана[28][29]. В 1893 году фон Дервиз проложил Лизинскую железнодорожную ветку для подъезда к Восточным складам и к заводу А. В. Бари, которая оканчивалась возле озера Постылое. В 1950-х годах её демонтировали[30][31].

XX век

Высокие темпы развития промышленности вызвали всплеск фабрично-заводского строительства в окрестностях Тюфелевой рощи. Так, на западе от неё в 1896 году основан кожевенный завод Торгового дома «Волк и Ко», в 1906 году рядом построен химический завод Русского акционерного общества «Шеринг»[32], а на берегу Москвы-реки открылись кожевенный завод инженера-технолога Матвея Самуиловича Малкиеля и завод грунтовых красок Сергея Владимировича Сенежского[33][34].

В конце XIX века Симонова слобода выросла до крупного рабочего посёлка, а Тюфелева роща стала любимым местом отдыха его жителей. Кроме того, в ней часто проходили нелегальные сходки рабочих Симоновой слободы и Замоскворечья, первую из которых организовал «Московский рабочий союз» в июне 1896 года[35][36]. После того как полиция начала выслеживать рабочих в роще, места сходок переносились в овраги у села Коломенское и в Зюзинский лес[37]. Ввиду нарастающих революционных настроений, в 1906 году роща была приписана к Симоновскому полицейскому участку и перешла в ведение губернатора[12].

В 19031908 годах через её территорию прошла Окружная железная дорога со станцией Кожухово, для которой в 1907 году через Москву-реку сооружён трёхпролётный Алексеевский мост (ныне Даниловский)[38]. Зеленеющие луга, хлебные поля и огороды Кожуховских крестьян изрезали железнодорожными путями, а роща потеряла половину высоких сосен, снятых по проложенному пути[39].

На плане 1911 года в этой местности обозначены: Удельное ведомство, Акционерное общество «Шеринг», Торговый дом «Волк и Ко», Саввинское подворье. По берегу реки Москвы обозначены владения Ляпина, Симонова монастыря, крестьян деревни Котляково, села Покровского и деревни Кожухово[40].

В 1916 году в Тюфелевой роще началось строительство нынешнего Завода имени Лихачёва. «Русские ведомости» сообщали[41], что 20 июля (2 августа по новому стилю) состоялись торжественный молебен[42] и закладка первого в России автомобильного завода, строящегося товариществом Автомобильного московского общества. При этом событии присутствовали генерал-майор Г. Г. Кривошеин, братья Сергей и Степан Рябушинские, А. И. Кузнецов, Д. Д. Бондарев и другие.

Под завод Рябушинские выкупили у П. П. фон Дервиза участок рощи площадью 138 тысяч кв. саженей (около 0,30 км²) за 2 млн рублей[43]. Строительство домов для работников завода было поручено архитектору И. В. Жолтовскому[44].

Вековые сосны вырубались на топливо, кроме того, в 1919 году рабочие Симоновой слободы изготавливали из них фонарные столбы для уличного освещения, и уже к 1930 году от рощи уцелели лишь небольшие участки[45][46].

При расширении автомобильного завода, в 1931 году Тюфелева роща исчезла окончательно, вместе с ней утрачены последние три дома Н. А. Львова, а также озёра[47]. Ныне о роще напоминает название улицы Тюфелева роща.

Из воспоминаний Константина Алексеевича Кухаркина, жителя Симоновой слободы:

Работали по 10 часов, с обедом в 11 часов дня. Заработки были очень и очень низкие… Развлечений никаких. Летом: лото, бабки, орлянка. Самая большая отрада — это взять бутылку или самоварчик и сходить в Тюфелеву рощу, полежать на опушке, поглощая хвойный воздух… В Тюфелевой роще было три пруда: один — чистый, в нем купались, второй — сильно заросший, в обоих были караси, третий — „Постылый“… Рощу я знаю с детства. Я бегал туда купаться, за грибами, малиной и ловить карасей. Лес этот был какой-то особенный. Я видел там симпатичный домик — это домик князя-кесаря Ромодановского, у „Постылого“ пруда, он пошел под контору завода[37].

Напишите отзыв о статье "Тюфелева роща"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Чусова М. [rusk.ru/st.php?idar=800528 Тюфелева роща] // Московский журнал. — М., 1 сентября 2001.
  2. Поспелов Е. М. Названия подмосковных городов, сёл и рек. — М.: Издательский дом «Муравей», 1999. — С. 90. — 208 с. — ISBN 5-89737-042-7.
  3. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: Пер. с нем.. — М.: Прогресс, 1973. — Т. 4. — С. 128. — 855 с.
  4. Культура средневековой Москвы XVII в. — М.: Наука, 1999. — С. 422.
  5. Собрание писем царя Алексея Михайловича / Изд. П. Бартенев. — М., 1856. — С. 32, 43. — 262 с.
  6. Охотничий дневник царя Алексея Михайловича 1657 года / Сост. И. Забелин. — М.: Типография В. Готье, 1858. — С. 10-11. — 20 с.
  7. Дворцовые разряды. — СПб., 1852. — Т. 3. — С. 623.
  8. [retromap.ru/mapster.php#panes=right&left=0020090&right=0917391&zoom=15&lat=55.713985&lng=37.630834 1739 Мичуринский план Москвы]. Старые карты Москвы и Подмосковья — от древних времен до наших дней. Проверено 31 октября 2011. [www.webcitation.org/6580vbB9E Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  9. Военный сборник. — СПб., 1860. — Т. 11. — С. 57, 68, 69, 103.
  10. Паламарчук П. Г. Сорок сороков: Краткая иллюстрированная история всех московских церквей. В 4 т.. — ИМКА-Пресс. — Т. 4: Окраины Москвы. — С. 509.
  11. Кутепов Н. И. Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси. Конец XVII и XVIII век. — СПб.: Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1902. — С. 171. — 284 с.
  12. 1 2 3 4 5 Чусова М. А. [moskva-yug.ucoz.ru/publ/2-1-0-95 История Тюфелевой рощи. Часть 1]. Москва. Южный округ. Краеведение. Проверено 31 октября 2011. [www.webcitation.org/6580wvmNf Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  13. Мейснер А. Ф. Землебитное строительство. — М., 1932. — С. 5.
  14. Будылина М. В., Брайнцева О. И. Архитектор Н. А. Львов. — М.: Госстройиздат, 1961. — С. 157—158.
  15. Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы. — М.: Музей истории и реконструкции Москвы, 1954. — Т. 2. — С. 480.
  16. Колосов В. М. Прогулки в окрестностях монастыря Симонова. — М.: Типография Платона Бекетова, 1806. — С. 25, 31—36. — 87 с.
  17. Переписка А. Х. Востокова в повременном порядке. — СПб., 1873. — С. VI-XII.
  18. Магнуссен В. П., Уманец Л. Справочная книга «Окрестности Москвы». — М., 1902. — С. 107. — 128 с.
  19. Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского. — М.: В типографии С. Селивановского, 1831. — С. 236.
  20. Снегирёв И. М. Дневник. — М., 1904. — Т. 1. — С. 31, 74, 78, 93,151. — 488 с.
  21. Телескоп. — М., 1833. — Вып. 2. — С. 261-265.
  22. Кетов А. П. Воспоминания // Русский архив. — 1904. — № 9. — С. 48.
  23. Чусова М. А. Бекетовы и Селивановские в Симоновой слободе // Московский журнал. — 2000. — № 11. — С. 41—42.
  24. 1 2 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. — М.-Л.: Издательство АН СССР, 1937. — Т. 15. — С. 5—6, 50, 106.
  25. Островский А. Н. Не было ни гроша, да вдруг алтын. — 1872.
  26. План столичного города Москвы. — М., 1868.
  27. [www.iarex.ru/articles/16049.html «Убитая Москва»: Дома завода Бари]. Информационное агентство REX (2 июня 2011). Проверено 29 ноября 2011. [www.webcitation.org/65811avd3 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  28. Известия Московской городской думы. — М., 1913. — Вып. 6—7. — С. 23.
  29. Соловьёва Т. А. Фон Дервизы и их дома. — СПб., 1996. — С. 55—79.
  30. Верховский В. М. Краткий исторический очерк начала и распространения железных дорог в России по 1897 год включительно. — СПб.: Типография М. П. С., 1898. — Т. 1. — С. 53.
  31. Колосовский А. Недвижимое имущество г. Москвы. — М., 1899. — С. 30.
  32. Памятная книжка Московской губернии на 1909 год / Под. ред. Б. Н. Пенкина. — М.: Губернская типография, 1908. — С. 56.
  33. Дементьева Е. В. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел санитарной статистики. — М.: Московское губернское земство, 1882. — Т. 3. — С. 98—101. — 443 с.
  34. Справочная книга о лицах, получивших купеческие свидетельства в Москве на 1888 г. — М.: Типография Ю. Виганда, 1888. — С. 33. — 825 с.
  35. Зверев Н. П. История завода Динамо. — М., 1961. — Т. 1. — С. 17, 20, 28—29, 41, 45, 46, 118.
  36. По революционной Москве. Справочник-путеводитель. — М.: Издательство Московского Коммунального Хозяйства, 1926. — С. 214. — 335 с.
  37. 1 2 Кухаркин К. А. [moskva-yug.ucoz.ru/publ/2-1-0-71 Из жизни рабочей окраины Москвы: воспоминания]. Москва. Южный округ. Краеведение. Проверено 31 октября 2011. [www.webcitation.org/65814V5B0 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  38. Чусова М. А. [moskva-yug.ucoz.ru/publ/2-1-0-96 История Тюфелевой рощи. Часть 2]. Москва. Южный округ. Краеведение. Проверено 31 октября 2011. [www.webcitation.org/65816SbM6 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  39. Остроумов И. В. Храм Рождества Пресвятой Богородицы на Старом Симонове. — М., 1912. — С. 89.
  40. План пригородов г. Москвы. — М., 1911. — С. 11.
  41. Русские ведомости. — 21 июля 1916. — С. 3.
  42. [www.avtomash.ru/pred/zil/zil_istori.htm Открытое акционерное московское общество Завод имени И.А. Лихачева]. avtomash.ru. Проверено 29 ноября 2011. [www.webcitation.org/65819LOR4 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  43. Петров Ю. А. Династия Рябушинских. — М.: Русская книга, 1997. — С. 61—65, 125—130. — 361 с.
  44. [www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=844 Жолтовский Иван Владиславович]. tonnel.ru. Проверено 29 ноября 2011. [www.webcitation.org/6581BF6pU Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  45. Зверев Н. П. История завода Динамо. — М., 1964. — Т. 2. — С. 51.
  46. Сытин П. В. Вокруг современной Москвы. — М., 1930. — С. 23.
  47. Москва: Энциклопедия / Глав. ред. А. Л. Нарочницкий. — М.: Советская энциклопедия, 1980. — С. 614. — 608 с.

Литература

  • Аверьянов К. А. История московских районов: Энциклопедия. — М.: Астрель, АСТ, 2008. — С. 830. — ISBN 978-5-17-029169-4.
  • ЗИЛ: Страницы трудовой славы. — М.: Плакат, 1986. — 328 с.
  • Еремин Г. В. Кожухово и Дубровка: четыре столетия // Наш район «Южнопортовый». — 1997. — № 12-13.

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Тюфелева роща
  • [wikimapia.org/6323572/ru/Урочище-Тюфелева-Роща Положение Тюфелевой рощи на карте Wikimapia]
  • [moskva-yug.ucoz.ru/photo/10 Фотоальбом «Тюфелева роща»]

Отрывок, характеризующий Тюфелева роща

– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.