Тяжёлая атлетика на летних Олимпийских играх 1980
Поделись знанием:
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
Соревнования по тяжёлой атлетике на летних Олимпийских играх 1980 в Москве проходили с 20 по 30 июля в универсальном спорткомплексе «Измайлово»[en]. В них приняли участие 172 атлета из 40 стран.
Основная борьба в неофициальном командном зачёте развернулась между спортсменами СССР и Болгарии и завершилась победой советских атлетов. Наиболее впечатляющим стало выступление советского средневеса Юрия Варданяна, установившего пять мировых рекордов.
В рамках олимпийского турнира также были разыграны медали 54-го чемпионата мира по тяжёлой атлетике.
Содержание
Медалисты
| Категория |  Золото
|
 Серебро
|
 Бронза
|
| До 52 кг | |||
| До 56 кг | |||
| До 60 кг | |||
| До 67,5 кг | |||
| До 75 кг | |||
| До 82,5 кг | |||
| До 90 кг | |||
| До 100 кг | |||
| До 110 кг | |||
| Свыше 110 кг |
Неофициальный командный зачёт
| Место | Страна | Золото | Серебро | Бронза | Всего |
|---|---|---|---|---|---|
| 1. |  СССР |
5 | 3 | 0 | 8 |
| 2. |  Болгария |
2 | 4 | 2 | 8 |
| 3. |  Венгрия |
1 | 0 | 1 | 2 |
 Куба |
1 | 0 | 1 | 2 | |
 Чехословакия |
1 | 0 | 1 | 2 | |
| 6. |  ГДР |
0 | 2 | 1 | 3 |
| 7. |  КНДР |
0 | 1 | 1 | 2 |
| 8. |  Польша |
0 | 0 | 3 | 3 |
| Всего | 10 | 10 | 10 | 30 | |
Результаты
До 52 кг
| 1. | Каныбек Осмоналиев | СССР | 245 кг (107,5 + 137,5)[1] |
| 2. | Бонг-Чол Хо | КНДР | 245 кг (110 + 135) |
| 3. | Гён-Си Хан | КНДР | 245 кг (110 + 135) |
| 4. | Бела Олах | Венгрия | 245 кг (110 + 135) |
| 5. | Штефан Лелетко | Польша | 240 кг (105 + 135) |
| 6. | Ференц Хорняк | Венгрия | 237,5 кг (107,5 + 130) |
До 56 кг
| 1. | Даниэль Нуньес | Куба | 275 кг (125 + 150)[2] |
| 2. | Юрий Саркисян | СССР | 270 кг (112,5 + 157,5)[3] |
| 3. | Тадеуш Дембончик | Польша | 265 кг (120 + 145) |
| 4. | Андреас Лётц | ГДР | 265 кг (115 + 150) |
| 5. | Юи-Йонг Янг | КНДР | 262,5 кг (112,5 + 150) |
| 6. | Имре Стефанович | Венгрия | 260 кг (115 + 145) |
До 60 кг
| 1. | Виктор Мазин | СССР | 290 кг (130 + 160) |
| 2. | Стефан Димитров | Болгария | 287,5 кг (127,5 + 160) |
| 3. | Марек Северын | Польша | 282,5 кг (127,5 + 155) |
| 4. | Веслав Павлюк | Польша | 275 кг (125 + 150) |
| 5. | Хулио Лоскос | Куба | 275 кг (125 + 150) |
| 6. | Франтишек Недвед | Чехословакия | 272,5 кг (122,5 + 150) |
До 67,5 кг
| 1. | Янко Русев | Болгария | 342,5 кг (147,5 + 195)[4] |
| 2. | Йохим Кунц | ГДР | 335 кг (145 + 190) |
| 3. | Минчо Пашов | Болгария | 325 кг (142,5 + 182,5) |
| 4. | Даниэль Сенэ | Франция | 322,5 кг (147,5 + 175) |
| 5. | Гюнтер Амбрасс | ГДР | 320 кг (140 + 180) |
| 6. | Збигнев Качмарек | Польша | 317,5 кг (140 + 177,5) |
До 75 кг
| 1. | Асен Златев | Болгария | 360 кг (160 + 200)[5] |
| 2. | Александр Первий | СССР | 357,5 кг (157,5 + 200) |
| 3. | Недельчо Колев | Болгария | 345 кг (157,5 + 187,5) |
| 4. | Хулио Эченике | Куба | 327,5 кг (145 + 182,5) |
| 5. | Драгомир Чорослан | Румыния | 322,5 кг (140 + 182,5) |
| 6. | Тапио Киннунен | Финляндия | 320 кг (142,5 + 177,5) |
До 82,5 кг
| 1. | Юрий Варданян | СССР | 400 кг (177,5 + 222,5)[6] |
| 2. | Благой Благоев | Болгария | 372,5 кг (175 + 197,5) |
| 3. | Душан Полячик | Чехословакия | 367,5 кг (160 + 207,5) |
| 4. | Ян Лисовский | Польша | 355 кг (150 + 205) |
| 5. | Красимир Драндаров | Болгария | 355 кг (155 + 200) |
| 6. | Павел Рабчевский | Польша | 350 кг (155 + 195) |
До 90 кг
| 1. | Петер Бачако | Венгрия | 377,5 кг (170 + 207,5) |
| 2. | Румен Александров | Болгария | 375 кг (170 + 205) |
| 3. | Франк Мантек | ГДР | 370 кг (165 + 205) |
| 4. | Далибор Ржегач | Чехословакия | 365 кг (165 + 200) |
| 5. | Витольд Вало | Польша | 360 кг (160 + 200) |
| 6. | Любомир Сршень | Чехословакия | 357,5 кг (160 + 197,5) |
До 100 кг
| 1. | Ота Заремба | Чехословакия | 395 кг (180 + 215) |
| 2. | Игорь Никитин | СССР | 392,5 кг (177,5 + 215) |
| 3. | Альберто Бланко | Куба | 385 кг (172,5 + 212,5) |
| 4. | Михаэль Хённиг | ГДР | 382,5 кг (165 + 217,5) |
| 5. | Янош Шойомвари | Венгрия | 380 кг (175 + 205) |
| 6. | Манфред Функе | ГДР | 377,5 кг (170 + 207,5) |
До 110 кг
| 1. | Леонид Тараненко | СССР | 422,5 кг (182,5 + 240)[7] |
| 2. | Валентин Христов | Болгария | 405 кг (185 + 220) |
| 3. | Дьёрдь Салаи | Венгрия | 390 кг (172,5 + 217,5) |
| 4. | Лейф Нильссон | Швеция | 380 кг (167,5 + 212,5) |
| 5. | Винценц Хёртнагль | Австрия | 372,5 кг (170 + 202,5) |
| 6. | Штефан Ташнади | Румыния | 360 кг (165 + 195) |
Свыше 110 кг
| 1. | Султан Рахманов | СССР | 440 кг (195 + 245) |
| 2. | Юрген Хойзер | ГДР | 410 кг (182,5 + 227,5) |
| 3. | Тадеуш Рутковский | Польша | 407,5 кг (180 + 227,5) |
| 4. | Рудольф Стрейчек | Чехословакия | 402,5 кг (182,5 + 220) |
| 5. | Богуслав Браум | Чехословакия | 397,5 кг (180 + 217,5) |
| 6. | Франсиско Мендес | Куба | 395 кг (175 + 220) |
Фильмы
- [net-film.ru/ru/film-8496/ «Тяжёлая атлетика. Олимпиада-80». Документальный фильм]. ЦСДФ (РЦСДФ). 1981. 0:19:00 минут.
Напишите отзыв о статье "Тяжёлая атлетика на летних Олимпийских играх 1980"
Примечания
- ↑ В скобках указаны результаты в рывке и в толчке.
- ↑ Даниэль Нуньес установил мировые рекорды в рывке и по сумме упражнений.
- ↑ Юрий Саркисян установил мировой рекорд в толчке.
- ↑ Янко Русев установил мировые рекорды в рывке и по сумме упражнений.
- ↑ Асен Златев установил мировой рекорд по сумме упражнений.
- ↑ Юрий Варданян установил мировой рекорд в рывке и по два в толчке и по сумме упражнений.
- ↑ Леонид Тараненко установил мировые рекорды в толчке и по сумме упражнений.
Ссылки
- [temych2000.narod.ru/sports/liter/Olimp_XXI_XXIII.html История тяжёлой атлетики]
- [www.shtanga.kcn.ru/olimp80.htm Тяжёлая атлетика на XXII Олимпийских играх]
| ||||||||
| ||||||||
|
Это заготовка статьи об Олимпийских играх. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Тяжёлая атлетика на летних Олимпийских играх 1980
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
