Тяжёлые крейсера типа «Балтимор»
Тяжёлые крейсера типа «Балтимор» — тип тяжёлых крейсеров флота США времён Второй мировой войны. Всего построено 14 единиц: «Балтимор» (CA-68 Baltimore), «Бостон» (CA-69 Boston), «Канберра» (CA-70 Canberra), «Куинси» (CA-71 Quincy), «Питтсбург» (CA-72 Pittsburgh), «Сент-Пол» (CA-73 St. Paul), «Коламбус» (CA-74 Columbus), «Хелена» (CA 75 Helena), «Бремертон» (CA-130 Bremerton), «Фолл-Ривер» (CA-131 Fall River), «Мэкон» (CA-132 Macon), «Толедо» (CA-133 Toledo), «Лос-Анджелес» (CA-135 Los Angeles), «Чикаго» (CA-136 Chicago). Крейсера «Норфолк» (CA-137 Norfolk) и «Скрэнтон» (CA-138 Scranton) остались недостроенными. Ещё 6 крейсеров были перезаказаны как тип «Орегон».
Развитие крейсера «Уичита».
Содержание
История создания
Крейсера типа «Балтимор» были одними из самых крупных тяжёлых крейсеров на момент постройки и заложены огромной серией, одновременно с ними строились лёгкие крейсера типа «Кливленд», которые тоже были самыми крупными в своём классе на тот момент и построены в самом большом количестве. Это не случайно и отражает грандиозные планы ВМС США перед вступлением Америки во Вторую мировую войну. Проектирование проходило быстро, как только возможно, были использованы существующие конструкции в качестве основы для новых кораблей[2].
Тип «Балтимор», как и тип «Кливленд», ведёт своё происхождение как от «Уичиты», так и от лёгких крейсеров типа «Бруклин». Увеличив корпус «Бруклина» в длину и в ширину до 199,6 м и 20,19 м соответственно, вооружив его девятью 203-мм орудиями и многочисленной зенитной артиллерией, американцы получили «Балтимор». Толщину бортового пояса взяли от «Уичиты», схему бронирования с «Бруклина». На проект крейсера не накладывались никакие договорные ограничения.
Водоизмещение продолжало расти, даже после утверждения проекта. К середине 1940 года оно выросло до 13 300 дл. тонн и длина увеличилась до 202,4 м (664 ft) по ватерлинии, в связи с дополнительным весом, из-за увеличения длины главного пояса и установки дополнительной местной противоосколочной защиты. Расчётная мощность была 120 000 л. с., расчётная скорость 34 узла. Основной проблемой «Уичиты» была её плохая остойчивость, которая была следствием 10 000-тонного ограничения водоизмещения. Ширину корпуса «Балтимора» ещё увеличили для улучшения остойчивости, и водоизмещение составило 13 600 дл. тонн по сравнению с 10 000 дл. тонн прототипа. Максимальная скорость сократилась до 33,5 узлов по сравнению с 34 узлами, первоначально закладываемыми в проект[3]. Окончательные размеры превышали размеры «Бруклина» на 20 м в длину и на 2,8 м в ширину. На этих крейсерах были установленные новые котлы высокого давления (41,85 атм (615 psi) при 454,4°С(850 °F))[3]. Каждый котёл располагался в отдельном отсеке. Было применено эшелонное расположение агрегатов: между передними и задними котельными отделениями находилось носовое машинное отделение. Была резко увеличена мощность электрогенераторов. Мощность четырёх генераторов составляла по 750 кВт. Корабли получили два аварийных дизель-генератора мощностью по 250 кВт, вместо 80 у «Уичиты», которые могли бы обеспечить резервную мощность, необходимую для борьбы за живучесть[3].
Первые восемь кораблей класса были построены компанией «Бетлехем Стил» (англ. Betlehem Steel) в Квинси, Массачусетс.
К концу войны в строю было 11 кораблей, и строительство продолжалось[4].
В ходе войны зенитное вооружение (40-мм автоматы «Бофорс») было дополнено 20-мм автоматами «Эрликон». После войны те и другие были заменены 3-дюймовыми (76-мм) артустановками, число зенитных стволов заметно сократилось.
К тому времени, как крейсера этого типа стали входить в строй, оборонительные бои против японского императорского флота, как и ночные артиллерийские дуэли, уже закончились. Основной их ролью стало прикрытие авианосных соединений, в основном от атаки с воздуха, поддержка десантов, а в конце войны — артналеты на Японские острова.
Конструкция
Корабли этого типа имели гладкопалубную конструкцию, с седловатостью в носу и корме, прямой форштевень с малым наклоном и транцевую корму со скруглениями. Вертикальный прямой борт без развала, за исключением носовой четверти, где развал доходил до 30°. Для уменьшения заливаемости на баке был установлен сплошной фальшборт. Для повышения живучести были полностью ликвидированы все иллюминаторы в корпусе.
Надстройки, мачты, дымовые трубы и артиллерия сосредоточивались к миделю, оставляя свободными длинные бак и ют. Самолетные катапульты и краны находились на юте, ангар там же под главной палубой.
Основное различие между «Балтиморами» и «Кливлендами», при схожести компоновки, состояло в том, что первые не испытывали нехватки места и верхний вес для них не был проблемой, ограничивающей дальнейшую модернизацию[5].
Вооружение
Расположение главного калибра линейное, в трёхорудийных башнях Mk 12 или Mk 15 (две башни в носу с превышением, одна в корме). Дальнобойность орудий доходила до 27 400 м по горизонту при стрельбе 152-кг бронебойным снарядом раздельного заряжания. Управление огнём с помощью комбинированного КДП Mk 34, как с оптическим, так и радарным наведением.
«Балтимор» нёс орудия Мк 12/1, а остальные крейсера имели Mk 15/0. Это было мощное оружие, эффективность которого доказана в процессе эксплуатации. Они выпускали 335-фунтовый бронебойный снаряд или 260-фунтовый фугасный. Основным недостатком оружия был относительно невысокий темп стрельбы, хотя и на уровне с другими 8" орудиями того времени. У предыдущих 8" пушек была проблема с кучностью, а на новых 8" орудийных башнях для типа «Балтимор» это удалось исправить за счёт индивидуальных люлек и увеличения расстояния между орудиями.
Расположение вспомогательного калибра — ромбическое, вокруг надстроек. Управление огнём с помощью комбинированного КДП Mk 37.
Бронирование
Броневой пояс был по конструкции подобен «Уичитам» — 152 мм вверху, 102 мм на нижней кромке, главный пояс начинался с 52 шпангоута и прикрывал машинные отделения. Главная броневая палуба имела толщину 65 мм, поперечные траверзы — 127 и 152 мм[3][6]. Вес вертикальной брони (броня палуб не учитывалась) составил 1790 тонн или 12,9 % стандартного водоизмещения. Башни главного калибра получили дифференцированное бронирование. Лоб прикрывался 203-мм броней, боковые стенки — 95-мм, крыша — 65-мм[7](лоб −203-мм, боковые стенки — 82-мм, крыша — 76-мм[6]). Барбеты башен имели толщину 160 мм, они же являлись снарядными погребами[7][6].
Энергетическая установка
Силовая установка — паротурбинная четырёхвальная. Все корабли типа (и последующих типов «Олбани» и «Де-Мойн») в качестве главных механизмов имели четыре котла «Бабкок и Уилкокс» (англ. Babcock & Wilcox), снабжавших паром 4 турбозубчатых агрегата «Дженерал Электрик» (GE), суммарной мощностью 120 000 л.с. Для повышения живучести было выбрано эшелонное расположение машинных и котельных отделений. Крейсера имели проектную дальность под турбинами крейсерского хода 10 000 миль на ходу 15 узлов. Начиная с СА-72 была прекращена установка крейсерских турбин, которые потом были сняты и с первых трёх кораблей. Полный запас топлива составлял 2735 дл. тонн[6]. Крейсера имели практическую дальность хода в 7900 миль на ходу 15 узлов[1][8]. Крейсера типа Baltimore не проходили всю программу испытаний. Во время пробега в море 22 октября 1943 года USS Boston смог достичь скорости хода 32,85 узлов при мощности 118 536 л.с. и водоизмещении 16 570 дл. т (нормальное 15 800 т). USS Pittsburgh развил 33 узла при мощности 133 649 л.с. и водоизмещении 16 200 дл. т (нормальное 15 900 дл. т)[9].
Служба
- «Балтимор» — заложен 26 мая 1941 г., спущен 28 июля 1942 г., вошёл в строй 15 апреля 1943 г.
- «Бостон» — заложен 30 июня 1941 г., спущен 26 августа 1942 г., вошёл в строй 30 июня 1943 г.
- «Канберра» — заложен 3 сентября 1941 г., спущен 19 апреля 1943 г., вошёл в строй 14 октября 1943 г.
- «Квинси» — заложен 9 сентября 1941 г., спущен 23 июня 1943 г., вошёл в строй 15 декабря 1943 г.
- «Питтсбург» — заложен 3 февраля 1943 г., спущен 22 февраля 1944 г., вошёл в строй 10 октября 1944 г.
- «Сент-Пол» — заложен 3 февраля 1943 г., спущен 16 сентября 1944 г., вошёл в строй 17 февраля 1945 г.
- «Коламбус» — заложен 28 июня 1943 г., спущен 30 ноября 1944 г., вошёл в строй 8 июня 1945 г.
- «Хелина» — заложен 9 сентября 1943 г., спущен 28 апреля 1945 г., вошёл в строй 4 сентября 1945 г.
- «Бремертон» — заложен 1 февраля 1943 г., спущен 2 июня 1944 г., вошёл в строй 29 апреля 1945 г.
- «Фолл-Ривер» — заложен 12 апреля 1943 г., спущен 13 марта 1944 г., вошёл в строй 1 июля 1945 г.
- «Мэкон» — заложен 14 июня 1943 г., спущен 15 октября 1944 г., вошёл в строй 26 августа 1945 г.
- «Толидо» — заложен 13 сентября 1943 г., спущен 5 мая 1945 г., вошёл в строй 27 октября 1946 г.
- «Лос-Анджелес» — заложен 28 июня 1943 г., спущен 20 августа 1944 г., вошёл в строй 22 июня 1945 г.
- «Чикаго» — заложен 28 июля 1943 г., спущен 20 августа 1944 г., вошёл в строй 10 января 1945 г.
Оценка проекта
Тип «Балтимор», вкупе с прототипом «Уичита» стал образцом тяжёлых крейсеров, по которому сверялись все тяжелые артиллерийские крейсера, как во время, так и после войны.
Конструкция, свободная от ограничений Вашингтонского договора, оказалась хорошо сбалансированной по вооружению, защите и мореходным качествам. Перегрузка к концу войны была меньше 400 тонн и была наименьшей среди американских крейсеров[8]. Только два корабля этого типа получили сколько-нибудь серьёзные повреждения: «Канберра» была выведена из строя попаданием одиночной авиационной торпеды в район кормовых котельных отделений, и отбуксирована в ремонт. «Питтсбург» во время урагана 4 июня 1945 г потерял носовую оконечность по первую башню, однако остался на плаву и своим ходом вернулся в базу[10].
Тяжелые крейсера хорошо проявили себя в качестве кораблей артиллерийской поддержки. Здесь требовался снаряд потяжелее. И если после войны все лёгкие крейсера практически сразу были выведены из состава флота (американцы не стали достраивать даже новейшие серии «Фарго» и «Вустера»), то тяжёлые крейсера сохранялись очень долго. Они успели повоевать и в Корее, и во Вьетнаме.
По мнению большинства флотских специалистов «Балтиморы» являлись сильнейшими тяжёлыми крейсерами Второй мировой войны[11].
Напишите отзыв о статье "Тяжёлые крейсера типа «Балтимор»"
Примечания
- ↑ 1 2 NVG 214, 2014, p. 30.
- ↑ NVG 214, 2014, p. 12.
- ↑ 1 2 3 4 NVG 214, 2014, p. 14.
- ↑ NVG 214, 2014, p. 11.
- ↑ Cruisers, 1984, p. 270.
- ↑ 1 2 3 4 Охотники и защитники, 2007, с. 221.
- ↑ 1 2 NVG 214, 2014, p. 16.
- ↑ 1 2 Охотники и защитники, 2007, с. 222.
- ↑ Cruisers, 1984, p. 277.
- ↑ US heavy Crisers. Part II. By Al Adcock. Squadron/Signal, 2001, pp.
- ↑ Крейсеры, 2008, с. 34.
Литература
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1910—2005. — Минск, Харвест, 2007.
- Патянин С. В. Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007. — 352 с. — ISBN 5699-19130-5.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1945.- Annapolis, Maryland, U.S.A. : Naval Institute Press, 1996.
- M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London, Arms & Armour, 1995.
- MARK STILLE. US HEAVY CRUISERS 1943–75. — Oxford: Osprey Publishing Ltd., 2014. — 48 p. — (New Vanguard). — ISBN 978 1 78200 632 9.
- Norman Friedman. U.S. Cruisers: An Illustrated History. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1984. — 496 с. — ISBN 0-87021-715-1.
- Каторин Ю. Ф. 2 // Крейсеры. — СПб.: Галея-Принт, 2008. — 172 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-8172-0134-5.
Ссылки
- [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/USA_WW2/12.htm Тяжёлые крейсера типа «Балтимор»]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Тяжёлые крейсера типа «Балтимор»
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
