Тяжёлые крейсера типа «Могами»

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px; font-size: 120%; background: #A1CCE7; text-align: center;">Тяжёлые крейсера типа «Могами»</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:4px 10px; background: #E7F2F8; text-align: center; font-weight:normal;">最上型重巡洋艦</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; ">
</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; ">
«Кумано», «Микума» и «Судзуя» в 1938 году
</th></tr> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Проект</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Страна</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Операторы</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Предшествующий тип</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> «Такао» </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Последующий тип</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> «Тонэ» </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Годы постройки</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 19311937 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Годы в строю</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 19351944 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Построено</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Потери</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 </td></tr>

<tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Основные характеристики</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Водоизмещение</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> Изначально: 11 200 т (стандартное),
13 980 (полное)
К 1938 году: 12 400 тонн (стандартное),
15 057 (полное)[1] </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Длина</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 200,6 м (по ватерлинии);
198,31 м (наибольшая, после модернизации) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Ширина</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 18,16 м (по ватерлинии исходно);
18,92 м (после модернизации) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Осадка</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 6,09 м (при нормальном водоизмещении после модернизации) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Бронирование</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> Броневой пояс — 140-25 мм;
палуба — 35-60 мм;башни — 25 мм; рубка — 100-50 мм </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Двигатели</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 ТЗА «Кампон»,
10 котлов «Кампон Ро Го» </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Мощность</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 152 000 л. с. (111,8 МВт) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Движитель</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 гребных винта </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Скорость хода</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 36,47 узла (на испытаниях) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Дальность плавания</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 7673 морских миль на 14 узлах (эффективная, исходно)»
7000—7500 морских миль на 14 узлах (после модернизаций) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Экипаж</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 930 человек (по проекту);
896 (58 офицеров и 838 матросов) в 1940 году </td></tr> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Вооружение</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 2 × 2 — 155-мм/60 тип 3 (изначально)
5 × 2 — 203-мм/50 тип 3 № 2 (после замены ГК)
4 × 2 — 203-мм/50 тип 3 № 2 («Могами» с 1943) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Зенитная артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 × 2 127-мм/40 тип 89 (с 1942 года),
4 × 2 — 25-мм/60 тип 96 (до 60 к концу войны),
2 × 2 13,2-мм пулемёта тип 93 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Минно-торпедное вооружение</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 12 (4 × 3) — 610-мм ТА тип 90 модель 1 (18 торпед тип 90, позже 24 торпеды тип 93); </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Авиационная группа</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 2 катапульты тип № 2 модель 3, до 3 гидросамолётов (7 на «Могами» с 1943) </td></tr>

«Могами» — тип тяжёлых крейсеров японского императорского флота. Изначально строились как лёгкие крейсера, в дальнейшем были преобразованы в тяжёлые. Всего построено 4 единицы — «Могами» (яп. 最上), «Микума» (яп. 三隈), «Судзуя» (яп. 鈴谷), «Кумано» (яп. 熊野). Приняли участие во Второй мировой войны, все погибли в ходе военных действий[2].





История создания

После закладки считавшихся вполне удачными тяжёлых крейсеров типа «Такао» руководство японского флота, обеспокоенное американскими кораблестроительными программами, планировало продолжить строительство этого класса кораблей. В 19301931 годах было намечено заложить четыре тяжёлых крейсера, известных как тип «Усовершенствованный Такао»[3]. Основные характеристики новых кораблей должны были остаться теми же, но зенитные орудия калибра 120 мм заменялись новейшими 127-мм орудиями. Крейсера были уже включены в семилетнюю кораблестроительную программу, которая должна была быть рассмотрена парламентом Японии, но эти планы были сорваны новым дипломатическим соглашением по военно-морским флотам.

В начале 1930 года Япония приняла участие в Лондонской конференции, по итогам которой была вынуждена подписать Лондонский морской договор 1930 года. Согласно этому документу, число тяжёлых крейсеров японского флота ограничивалось 12 единицами. К тому времени в строю уже находились по два тяжёлых крейсера типов «Фурутака» и «Аоба», четыре типа «Мёко» и находились в достройке четыре единицы типа «Такао». Таким образом, лимит строительства тяжёлых крейсеров был уже исчерпан и руководству флота предстояло найти новые пути развития своих крейсерских сил.

27 июня 1930 года была принята новая программа строительства флота, которая, в частности, предусматривала постройку в два этапа шести крейсеров класса «B» — четырёх водоизмещением по 8500 тонн и двух водоизмещением по 8450 тонн. Эти цифры определялись лимитом на строительство, выторгованным японцами на Лондонской конференции в обмен на обещания списать старые лёгкие крейсера типов «Тэнрю» и «Кума», всего семь единиц, что в сумме давало 50 995 тонн на новое строительство[4].

Проект новых крейсеров разрабатывался на основе чертежей «Усовершенствованного Такао», но с заменой 203-мм орудий на 155-миллиметровые. Этот калибр ранее в японском флоте не использовался, но являлся предельным для крейсеров класса «B» по Лондонскому договору. Желая получить индивидуальное превосходство своих кораблей над потенциальными противниками, имевшими более многочисленные флоты, японские адмиралы стремились вместить в ограниченный объём максимум вооружения, бронирования и машин, даже за счёт снижения требований к прочности и обитаемости. Лёгкие крейсера иностранных флотов, имевшиеся и строившиеся в то время, несли 8—12 орудий калибра 150—155 мм. Японский флот желал получить куда более мощные корабли.

Разработка проекта, получившего шифр «C-37», стартовала в 1930 году. Морской генеральный штаб предъявил к будущим крейсерам следующие требования:

  • Вооружение из пятнадцати 155-мм орудий в трёхорудийных башнях, с возможностью их замены на двухорудийные с 203-мм пушками. Кроме того, крейсера должны были нести по четыре 610-мм трёхтрубных торпедных аппарата.
  • Обеспечение защиты погребов от 203-мм снарядов, механизмов от 155-мм снарядов.
  • Скорость 37 узлов при дальности плавания 8000 миль на 14 узлах.
  • Способность выполнять те же задачи, что и тяжёлые крейсера: действовать в авангарде главных сил, вести дальнюю разведку и бороться с тяжёлыми крейсерами противника[5].

Руководил разработкой проекта капитан 1-го ранга К. Фудзимото, занимавший пост начальника секции основного проектирования при 4-м отделе Морского генерального штаба. К началу работ над будущим «Могами» Фудзимото имел на своём счету проекты эсминцев типа «Фубуки» и миноносцев типа «Тидори». Созданные Фудзимото корабли отличались высокой скоростью и мощным вооружением, но как показали дальнейшие события, его творения имели серьёзные проблемы с прочностью и остойчивостью. Однако это скорее было результатом давления Морского генерального штаба, которому слабохарактерный Фудзимото не мог противостоять.

Фактически к проекту были предъявлены те же требования, что и к 10 000-тонным тяжёлым крейсерам, но вместить всё это требовалось в 8500 тонн стандартного водоизмещения. Поэтому никто не был удивлён, когда представленный летом 1931 года проект, несмотря на меры по облегчению корпуса и применения электросварки, имел стандартное водоизмещение 9500 тонн. Эту цифру было приказано сохранить в секрете, официально будущие крейсера имели стандартное водоизмещение 8500 тонн, что вызывало недоумение за рубежом. Главный конструктор Королевского флота заметил, по поводу характеристик японских тяжёлых крейсеров, представленных британской военно-морской разведкой: «Они либо строят свои корабли из картона, либо цифры неверны»[6].

Следует отметить, что распространённое в военно-морской литературе мнение о сознательной перегрузке допускаемой японцами для своих кораблей, едва ли является обоснованным. От столь значительного превышения веса снижались характеристики мореходности, остойчивости, скорости и дальности плавания. Хотя руководство императорского флота действительно было готово идти на превышение договорных лимитов по водоизмещению своих кораблей, столь большого разрыва между проектными и действительными характеристиками оно не ожидало. Постоянная перегрузка японских проектов была вызвана скорее ошибками при проектировании и низкой весовой дисциплине в процессе постройки[7].

Конструкция

Корпус и архитектура

В проекте «Могами» были использованы те же корпусные обводы, что и в проектах «Мёко» и «Такао», созданных вице-адмиралом Ю. Хирагой. Корпуса крейсеров имели характерный изгиб непрерывной верхней палубы по всей длине кораблей. Такой подход к проектированию корпусов с 1920-х годов стал характерной чертой японской кораблестроительной школы и применялся к кораблям самых разных классов — от эсминцев до линкоров типа «Ямато». Британские специалисты оценивали его скептически: «Он свидетельствует больше о дилетантском подходе, которого можно было ожидать только от флота, не имеющего опыта проектирования»[8]. В носу высота борта при нормальной осадке составляла 7,65 м, в середине корпуса она понижалась до 5,5 м, а в корме до 4,65 м. Однако заданные ограничения по водоизмещению вынудили использовать более лёгкие корпусные конструкции и широко применить электросварку вместо заклёпочных соединений[9].

Уже первые плавания выявили несостоятельность подобного подхода. Корпуса крейсеров деформировались даже при умеренном волнении. 26 сентября 1935 года «Могами» и «Микума» попали в тайфун в ходе манёвров 4-го флота и получили очень тяжёлые повреждения корпусов. Сварные соединения в носу разрушились, потекли топливные цистерны, а механизмы носовых башен заклинило. Командованию флота пришлось принять срочные меры по устранению ошибок проекта. С апреля 1936 года все четыре крейсера были последовательно поставлены на реконструкцию, в ходе которой сварные соединения корпуса были в значительной степени заменены заклёпочными, установлены новые плиты для укрепления конструкции, поверх прежних булей установили новые, более крупные[10]. Применительно к крейсерам типа «Могами», британские и американские эксперты считали принятую для них форму корпуса совершенно несовместимой с его лёгкой конструкцией[11].

В своём стремлении получить высокую скорость в сочетании с ограниченными размерами и мощным вооружением, японские конструкторы слишком заостряли оконечности своих крейсеров. В результате, корабли отличались очень неприятной килевой качкой, поскольку носовая часть корабля не всходила на волну, а прорезала её. Положение усугублялось низким надводным бортом и перегруженными оконечностями. Это делало японские крейсера весьма неустойчивыми артиллерийскими платформами, но крейсера типа «Могами» даже на общем неблагоприятном фоне выделялись в худшую сторону[12].

Изначально надстройки крейсеров типа «Могами» повторяли тип «Такао». Сохранялась очень большая и высокая надстройка, где размещались все посты управления кораблём, его огнём и связью. Хотя такая конструкция имела солидный вес, большое воздушное сопротивление и являлась хорошей мишенью для противника, японские специалисты считали её оправданной. Так же, как и на «Такао», имелась солидная четырёхногая фок-мачта, ангар для гидросамолётов в районе грот-мачты[5]. Но когда корабли ещё находились в постройке, 12 марта 1934 года произошёл инцидент с миноносцем «Томодзуру», который перевернулся во время шторма. Последовавшее затем расследование

  1. REDIRECT Ш:Ссылка на неоднозначность выявило, что целый ряд японских проектов боевых кораблей обладают совершенно недостаточной остойчивостью, так как перегружены вооружением и имеют избыточный верхний вес. Был скорректирован и проект «Могами». Огромную носовую надстройку заменили на более низкую и компактную, четырёхопорную фок-мачту заменили более низкой треногой, ликвидировали ангар и уменьшили высоту надстроек в районе грот-мачты. Для улучшения остойчивости смонтировали систему закачки водяного балласта. Кроме того, на «Судзуя» и «Кумано» уменьшили высоту межпалубных пространств. Сделать это на первой паре крейсеров уже было невозможно[13]. Эти меры позволили сохранить остойчивость кораблей на приемлемом уровне, хотя она все равно оценивалась как недостаточная[14].

Броневая защита

Главный броневой пояс при длине 78,15 м (на первой паре, 74,22 м на второй) и ширине 6,50 м защищал котельные и машинные отделения. Он сужался вниз с 100 до 25 мм и имел конструктивный наклон в 20°. Верхняя часть, собиравшаяся из 100-65 мм плит NVNC[прим. 1], должна была защищать от огня 155-мм орудий противника. Нижняя из плит CNC[прим. 2] толщиной 65-25 мм играла роль противоторпедной переборки, предназначенной как для защиты от взрывов торпед, так и от попаданий ныряющих снарядов. В оконечностях находились прикрывающие погреба боезапаса пояса, длиной 32,40 м (на первой паре, 36,32 м на второй) в носу и 21,46 м в корме, шириной 4,50 м и конструктивным наклоном в 20° сверху внутрь. Они собирались из плит NVNC толщиной в 140 мм у верхнего края и 30 мм у нижнего. В целом схема поясного бронирования на «Могами» отличалась от предыдущих погребов, имея, однако, сходство с применённой ранее на типе «Такао» защитой погребов[15].

Средняя палуба над энергетической установкой собиралась из 35-мм плит CNC. Ближе к бортам она переходила в броневые скосы толщиной 60 мм, шириной 4,20 м и наклоном в 20°, стыкующиеся с верхними кромками главного пояса. Погреба прикрывала плоская нижняя палуба[прим. 3] из 40-мм плит, соединявшаяся с поясами в оконечностях[16].

Четыре поперечные переборки из плит NVNC крепились к поясу и играли роль траверзов, защищавших погреба боезапаса. Две внешние доходили до нижней палубы и сужались с 140 до 100 мм к низу. Две внутренние, отделявшие погреба от энергетической установки, доходили до средней палубы. Верхняя их часть имела толщину 105 мм, а под нижней палубой—65 мм[17].

Барбеты башен ГК защищались от уровня нижней палубы до погона собирались из 25-мм плит NVNC. Подъёмники боеприпасов внутри них защищались броневыми цилиндрами толщиной 75 мм и высотой 1,5 м от того же уровня в установках № 1, 2 и 5, и 75-100 мм на 2,5 м в установках № 3 и 4. Каналы подачи боеприпасов 127-мм орудий (которых было два на первой паре крейсеров и четыре на второй) прикрывались 75-100 мм NVNC на 1 м выше нижней палубы[18].

Каналы второй дымовой трубы прикрывались плитами NVNC выше уровня броневой средней палубы: внешняя часть 95-мм на 1,08 м, внутренняя 70-мм на 1,35 м. Вентиляционные головки котельных отделений защищались 60 мм CNC. Рулевое отделение с бортов прикрывалось 100 мм NVNC, спереди и сзади—35 мм CNC, сверху—30 мм CNC. В башнеподобной надстройке, в отличие от предшествующих крейсеров, рулевая рубка и пост борьбы за живучесть № 1 защищались плитами NVNC толщиной 100 мм по бортам и 50 мм над ними[19].

Энергетическая установка

На кораблях устанавливались 4 турбозубчатых агрегата мощностью по 38 000 л. с. (23,9 МВт), приводившие в движение 4 трёхлопастных гребных винта. Они размещались в четырёх машинных отделениях, разделённых продольной и поперечной переборками, общей длиной 33,9 м. Данная паротурбинная установка была разработана четвёртой секцией Морского технического департамента (Кансэй Хомбу, сокращённо—Кампон) как стандартная для новых крейсеров и авианосцев. Она была легче и мощнее ЭУ типа «Такао» (61,5 л. с. на тонну против 48,8), в частности, за счёт перехода к использованию перегретого пара вместе насыщенного. Иной была и компоновка, на последующих японских тяжёлых крейсерах более не повторявшаяся: передние ТЗА вращали внутренние валы, а задние—внешние[20].

Каждый агрегат включал в себя активные турбины высокого (12 410 л. с. при 2613 об/мин), среднего (12 340 л. с. при 2613 об/мин) и низкого давления (13 250 л. с. при 2291 об/мин)[21]. ТВД и ТСД были однопоточными, ТНД—двухпоточной. Через 39,5-тонный редуктор с геликоидной передачей (одна центральная шестерня и три ведущие шестерни от турбин, передаточные числа от 6,74 до 7,68) они вращали вал гребного винта с максимальной частотой оборотов 340 об/мин. Материал роторов турбин — закалённая сталь, лопаток — нержавеющая сталь B[22].

В корпусах турбин низкого давления (ТНД) находились турбины заднего хода общей мощностью 40 000 л. с. (по 10 000 л. с. каждая), вращая винты в направлении обратном к вращению винтов при переднем ходе[21].

Для экономичного хода имелись две крейсерские турбины (мощностью по 2770 л. с. при 4796 об/мин)—по одной в составе передних ТЗА. Через отдельный редуктор (одна ведущая шестерня, передаточное число 4,457) каждая из них соединялась с турбиной среднего давления агрегата. Отработанный пар с турбины крейсерского хода (ТКХ) поступал на вторую ступень ТВД и далее на ТСД и ТНД, вместе они выдавали на валу 3750 л. с. (7500 суммарно) при 140 об/мин штатно и 5740 л. с. (11480 суммарно) при 165 об/мин при форсировке. На испытаниях также был достигнут режим с мощностью 10 000 л. с. при 200 об/мин. Во всех режимах, кроме крейсерского, пар поступал прямо на первую ступень ТВД, для перехода между ними был предусмотрен поворотный механизм с 7,5-сильным электроприводом[23]. Максимальный запас топлива по проекту в 2690 тонн мазута должен был обеспечивать дальность плавания в 8000 морских миль 14-узловым ходом. Фактическая же дальность на «Могами» в 1935 году с 2389 тоннами мазута составила 7673 миль. После второй модернизации запас топлива составил 2215 тонн на первой паре крейсеров и 2302 тонн на второй паре. Дальность плавания в обеих случаях варьировалась между 7000 и 7500 морскими милями 14-узловым ходом[24].

Отработанный пар собирался в четырёх однопоточных конденсаторах типа «Унифлюкс» (по одному рядом с каждой ТНД), с общей охлаждаемой площадью в 5140,6 м² (на первой паре) или 5103,6 м² (на второй)[21]. Каждое машинное отделение оснащалось двумя нагнетательными и двумя вытяжными вентиляторами, двумя маслоохладителями, одним маслоочистителем и тремя (двумя на второй паре) масляными насосами системы принудительной смазки[25].

Па́ром турбозубчатые агрегаты питали водотрубные котлы типа «Кампон Ро Го» с нефтяным отоплением, с пароперегревателями и предварительным подогревом воздуха. Рабочее давление перегретого пара — 22,0 кгс/см² при температуре 300 °C. На первой паре крейсеров использовались десять котлов в десяти котельных отделения—два малых в отделении № 1 и восемь больших в отделениях № 2-9, разделённых продольной переборкой. На второй паре из-за более производительных больших котлов отказались от малых, соответственно, снизив общее их число до восьми. Для отвода продуктов сгорания использовалась сдвоенная дымовая труба. В её первой половине собирались дымоходы котлов № 1-6 (№ 1-4 на второй паре), во второй половине—от котлов № 7-10 (№ 5-8 на второй паре)[26].

Для питания корабельной электросети (напряжение — 225 В) использовались три турбогенератора мощностью на 300 кВт каждый, и два дизельных электрогенератора на 250 кВт. Они размещались в пяти отсеках: четыре под нижней палубой (по бокам от погребов ГК) пятый находился в центральной части корпуса на средней палубе (первая пара) или на нижней палубе в носу (вторая пара). Суммарная мощность составляла 1400 кВт[25].

Результаты ходовых испытаний крейсеров[24]
Дата Место проведения Водоизмещение, тонн Мощность силовой установки, л. с. Скорость, узлов
«Могами» 20 марта 1935 года Район острова Угурудзима 12 669 154 266 35,96
«Могами» (после модернизации) январь 1938 года Район острова Угурудзима 13 600 152 432 34,73
«Микума» 14 июня 1935 года Район острова Косикидзима 12 370 154 056 36,47
«Судзуя» ноябрь 1935 года Район Татэямы 13 000  ? 36,50
«Судзуя» (после модернизации) 18 августа 1937 года Район Татэямы 13 636 160 020 35,50
«Кумано» 17 августа 1937 года Пролив Кии 13 513 153 698 35,36

Хотя проектное значение мощности силовой установки в 152 000 л. с. при 340 об/мин было достигнуто на испытаниях, скорости в 37 узлов ни одному из крейсеров развить не удалось, предположительно из-за перегрузки. После второго этапа работ по повышению эффективности максимальная скорость упала до 35 узлов[24].

Вооружение

Главный калибр

Ещё до Первой мировой войны руководство японского флота приняло решение сделать основным средним калибром своих кораблей 140 мм. Это было вызвано тем обстоятельством, что 152-мм снаряды оказались слишком тяжелы для матросов. В результате появилось 140-мм орудие Тип 3, которым вооружались все японские лёгкие крейсера, построенные в 1920-х годах[27]. Орудие достаточно быстро устарело, но руководство императорского флота было в то время сосредоточено на развитии крейсеров с 200-мм орудиями. Лондонский договор 1930 года фактически запретил их строительство в Японии, и теперь японцы сосредоточились на лёгких крейсерах. Иностранные лёгкие крейсера вооружались пушками калибра 150—152 мм. Артиллерию максимального разрешённого калибра несли лишь три французских крейсера типа «Дюгэ Труэн», вооружённые пушками 155 mm/50 Model 1920[28]. Хотя такой калибр более никем не использовался, японцы выбрали именно его, следуя своей политике достижения индивидуального превосходства своих кораблей[29].

Работы начались в 1930 году под руководством инженера Тиёкити Хата, разработавшим для императорского флота целый ряд артиллерийских систем. Испытания орудия начались в 1932 году, на вооружение оно было принято 7 мая 1934 года. Изначально техническое задание предусматривало возможность ведения огня по воздушным целям, поэтому задавался угол возвышении 75°, начальная скорость снаряда 980 м/с, досягаемость по высоте 18 000 м. Ещё в процессе проектирования стало ясно, что реализация такой задачи потребует очень сложных и тонких механизмов наводки, а скорострельность и запас снарядов не позволят вести эффективный зенитный огонь. В окончательном варианте угол возвышения ограничили 55°[29].

Само орудие было очень мощным, но не скорострельным, ввиду применения ступенчатого поршневого затвора Велина. Технически обеспечивался темп стрельбы 7 выстрелов в минуту, но система подачи боеприпасов обеспечивала доставку лишь пяти снарядов и зарядов в минуту на ствол. Тем не менее, огневая мощь крейсеров типа «Могами» считалась очень солидной. По весу минутного залпа своих пятнадцати 155-мм пушек они даже превосходили крейсера с десятью 203-мм орудиями — 4200 кг в минуту против 3780 кг[29]. Дальность стрельбы была лишь немногим меньше, чем у 203-мм пушек и составляла 27 400 м. Имелся лишь один тип боевого снаряда — бронебойный, с баллистическим «ныряющим» наконечником, рассчитанный на поражение цели недолётами. Он снаряжался 1,152 кг тринитроанизола и комплектовался донным взрывателем с задержкой 0,08 с[30]. На дистанции 15 000 м он пробивал броню толщиной 108 мм[31]. Кроме того, имелся учебный снаряд без взрывателя. Боекомплект составлял 150 снарядов на орудие. Кучность стрельбы оценивалась как хорошая[32].

Трёхорудийные башни были спроектированы в 1932 году тем же С. Хада. Они представляли собой легкобронированную конструкцию, вращавшуюся на роликовом погоне диаметром 5,71 м. Наведение башен производилось с помощью гидропривода, давление рабочей жидкости поддерживалось двумя электромоторами по 100 л.с. Скорость горизонтального наведения составляла 6°/с, вертикального — 10°/с. Максимальный угол возвышения +55°, минимальный — 10°. Башни получились достаточно тесными, с расстоянием между осями орудий 1,55 м, поэтому замок центрального орудия пришлось повернуть на 45°. Заряжание производилось при фиксированном угле +7°, поэтому пушки приходилось каждый раз возвращать на линию заряжания[32]. Для доставки к орудиям боеприпасов имелось по шесть подъёмников черпакового типа на башню — три снарядных и три зарядных. Снаряды загружались и досылались в казённик гидротолкателями, заряды в шёлковых картузах загружались на лоток вручную и досылались гидротолкателями[29]. Для обслуживания каждой башни требовалось 24 человека в боевом отделении, 7 человек в снарядном и 10 человек в зарядном, всего 41 человек на каждую башню[33].

Размещение башен в целом повторяло тип «Такао», но носовая группа располагалась несколько иначе. От центральной возвышенной башни отказались, вместо этого две башни разместили в носу линейно, а третью выше, на шельтердеке. Башни № 3 и № 4 имели 8-метровые оптические дальномеры. После замены башен на двухорудийные с 203-мм орудиями освободившиеся башни с 155-мм пушками решили использовать на линкорах типа «Ямато» и лёгких крейсерах типов «Агано»[34] и «Оёдо». Реально было установлено по четыре башни на линкорах «Ямато» и «Мусаси»[35][36], причем они были существенно модернизированы перед установкой[37], две башни на крейсере «Оёдо»[38].

Японский флот не был полностью удовлетворён орудиями 200-мм/50 Тип 3 №1, которыми оснащались крейсера типов «Фурутака», «Аоба» и «Мёко». Они были меньше максимально разрешённого Вашингтонским договором калибра и уступали в весе снаряда аналогичным орудиям других стран. С учётом постоянного стремления руководства японского флота добиться качественного превосходства над потенциальными противниками, такое положение дел представлялось нетерпимым. Ещё одним толчком к разработке нового орудия для тяжёлых крейсеров стало создание в 19231924 годах в Великобритании 203-мм орудий Mk.VIII, которые имели угол возвышения до 70° и должны были использоваться в качестве универсальных. Эти артсистемы предназначались для тяжёлых крейсеров типа «Кент». Фактически британская программа полностью провалилась и применить столь тяжёлые пушки для обеспечения ПВО оказалось невозможно, но во второй половине 1920-х годов об этом ещё не было известно и японские адмиралы пожелали получить орудие с такими же характеристиками[39].

Орудие было разработано в 19301931 годах под руководством инженера С. Хада, который ранее создал орудие Тип 3 № 1. На вооружение Тип 3 № 2 приняли 25 июля 1931 года[40]. Первоначально обеспечивался угол возвышение 70°, но достаточно скоро стало ясно, что зенитный огонь этих пушек не будет эффективным, зато конструкция башен чрезмерно усложняется. На последующих моделях угол возвышения был лишь 55°. Наибольшая дальность стрельбы достигалась при угле возвышения 45°[39]. Само орудие имело переходную конструкцию, с использованием проволочной намотки и ступенчатый поршневой затвор Велина. Теоретически можно было выпускать 5 снарядов в минуту, реально не более четырёх, при стрельбе на большие дистанции ещё меньше, вследствие необходимости возвращать орудия на угол заряжания[40]. К началу войны имелось пять типов снарядов: бронебойный, имевший лишь баллистический колпачок, Тип 91, содержавший 3,11 кг тринитроанизола; фугасный, Тип 0, содержавший 8,17 кг тринитроанизола; фугасный Тип 3, фактически осколочно-зажигательный, начинённый 198 зажигательными трубочками; осветительный Тип «B», содержавший 5,13 кг пиротехнической смеси и снабжённый парашютом; учебный Тип 91. Все снаряды имели одинаковый вес — 125,85 кг. Заряды упаковывались в шёлковые картузы и делились на «общие», «уменьшенные» и «лёгкие»[41].

Для крейсеров типа «Могами» пришлось разработать новые башни, так как размер их башенных погонов был больше, чем на предшественниках — 5,71 м против 5,029 м. Башни были созданы на основе Модели «E», которыми оснащался крейсер «Мая». Помимо большего размера погона, боевые отделения башен оказались длиннее на 20 см. Скорость вертикального наведения понизили до 6°/с. Расстояние между осями орудий теперь составило 190 см. Поскольку стволы 203-мм орудий были длиннее, чем у 155-мм, в походном положении стволы пушек башни № 2 уже нельзя было опустить ниже +12°. Боекомплект состоял из 120 выстрелов на каждый ствол. Численность орудийной прислуги снизилась до 38 человек: 19 в боевом отделении, 9 в снарядном и 10 в зарядном погребах[33].

Универсальный калибр

Стандартным средством ПВО дальнего действия было 127-мм орудие Тип 89. Оно было начато разработкой в 1928 году, испытания начались в 1931 году, на вооружение пушка была принята в 1932 году. Работы велись под руководством С. Хада. Эти орудия устанавливались на японские линкоры, авианосцы, тяжёлые крейсера и эскортные миноносцы. Орудие вполне отвечало своему назначению, и было сравнимо с известной американской артсистемой Mk.12, хотя и уступало ей в некоторых характеристиках[42]. Дальность стрельбы и досягаемость по высоте оценивались как умеренные.

Орудие стреляло унитарными патронами весом по 34,32 кг. Заряжание было ручным, но облегчалось пружинным досылателем. Техническая скорострельность равнялась 14 выстрелам в минуту, но система подачи обеспечивала доставку лишь десяти снарядов в минуту на один ствол. Реальная продолжительная скорострельность составляла 8 выстрелов в минуту и сильно зависела от физического состояния расчёта[43]. К орудию имелись пять типов снарядов. Основными были снаряд «общего назначения», начинённый 1,778 кг пикриновой кислоты и применявшийся для стрельбы как по воздушным целям, с дистанционным взрывателем, так и по морским, с контактным взрывателем; осколочно-зажигательный снаряд Тип 3, содержавший 43 трубочки с зажигательной смесью; осветительный снаряд, содержавший 1,1 кг пиротехнической смеси; учебный снаряд с дистанционным взрывателем; учебный снаряд без взрывателя[43]. Боезапас — 200—210 снарядов на ствол[33]. До самого конца войны японцы не смогли разработать снаряд с радиолокационным взрывателем, что резко снижало эффективность их зенитного огня в сравнении с флотом США[44].

Крейсера типа «Могами» несли по восемь орудий Тип 89 в четырёх спаренных установках модели «A», модификации «1». Установки имели вес 24,5 тонны и двухмиллиметровые щиты для защиты расчётов от непогоды. Обеспечивалось возвышение на угол 90°, максимальное снижение стволов равнялось 8°. Электрогидравлический привод обеспечивал вертикальное и горизонтальное наведение со скоростью до 16° в минуту[43]. Этого уже было недостаточно для стрельбы по пикирующим бомбардировщикам[45]. 127-мм установки управлялись при помощи двух зенитных директоров Тип 91, но эта система управления огнём успела устареть к началу войны на Тихом океане[46].

Артиллерия крейсеров типа «Могами»
Орудие 155-мм/60 Тип 3[47] 203-мм/50 Тип 3 №2[48] 127-мм/40 Тип 89[49] 25-мм/60 Тип 96[50] 13,2-мм/76[51]
Калибр, мм 155 203,2 127 25 13,2
Длина ствола, калибров 60 50 40 60 76
Масса орудия, кг 12 700 19 000 3060 115 19,5
Скорострельность, в/мин 5—7 3—4 11—14 100—120 200
Вес снаряда, кг 55,87 125,85 23 0,243—0,262 0,052
Начальная скорость, м/с 920 840 720 900 800
Максимальная дальность, м 27 400 29 400 13 200 7500 7200
Максимальная досягаемость по высоте, м 12 000 9400 5200 1500

Малокалиберное зенитное вооружение было представлено четырьмя спаренными 25-мм автоматами тип 96 в центральной части корпуса и четырьмя одиночными 13,2-мм пулемётами тип 93 в передней части носовой надстройки. Изначальный проект включал только два 40-мм автомата типа «Би» («Виккерс» Mk VIII) по бокам от башенки прожекторов. Однако они так никогда и не были установлены в связи с их недостатками, хотя платформы под них имелись на «Могами» и «Микуме» при вступлении в строй и на «Судзуе» при выходе на ходовые испытания в ноябре 1935 года. Крупнокалиберные пулемёты были добавлены на этапе строительства в 1934 году, зенитные автоматы вместе с двумя визирными колонками тип 95—в ходе второго этапа работ по повышению эффективности в 1936—1937 годах. Погреб 25-мм боеприпасов (16 000 снарядов, или 2000 на ствол) находился под нижней палубой между первой и второй башнями ГК, магазины на 15 снарядов поднимались оттуда до уровня средней палубы. Далее они перетаскивались вручную, также рядом с автоматами находились кранцы первых выстрелов. Пулемётный погреб находился рядом с погребом 25-мм снарядов, для доставки патронов до уровня средней палубы использовался тот же подъёмник. Далее до основания надстройки они перемещались вручную, до уровня пулемётной платформы–по отдельному подъёмнику[52].

Торпедное вооружение было усилено по сравнению с типом «Такао» и состояло из четырёх строенных поворотных 610-мм торпедных аппаратов тип 90 модель 1. При массе в 15,75 тонн, длине 8,87 м и ширине 3,59 м они могли поворачиваться на максимальные 105 ° как вручную за 70 секунд, так и очень быстро с помощью 7-сильного гидромотора—за 5,3 секунд. Запуск торпед из них штатно в целях скрытности производился сжатым воздухом, но при необходимости могли использоваться и пороховые заряды. Торпедные аппараты располагались на спонсоноподобных выступах верхней палубы спереди и сзади катапульт, над машинными отделениями. Исходный проект предполагал их размещение ближе к носовой надстройке, как и на типе «Такао», решение о перемещении их к корме было принято на этапе строительства в 1934 года по соображениям уменьшения последствий возможного взрыва торпед. Каждый из аппаратов оснащался системой быстрой перезарядки, однотипной с применённой на «Такао», но имеющей меньший вес и обеспечивающей более быстрое заряжание. Вместо механизма с цепным приводом использовался замкнутый трос c нажимным роликом, приводимым в действие пневматическим двигателем мощностью 20 л. с. или в крайнем случае—вручную. При перегрузки торпед из направляющих трос соединялся с трубой аппарата и хвостовой частью торпеды. Намоткой троса на фрикционный барабан торпеда втягивалась на своё место примерно за 16,6 секунд, против 20 на типе «Такао». Штатный их боекомплект по проекту состоял из 24 штук: 12 в направляющих и 12 запасных, перемещавшихся по системе несущих рельсов с блоками. Боевые части хранились в погребе под нижней палубой по левому борту от второй башни ГК, перемещение их в первый торпедный отсек производилось через два подъёмника и систему рельсов[53]. Используемые парогазовые торпеды тип 90 (боекомплект — 24 единицы) при стартовой массе в 2,540 тонны несли 390 кг тринитроанизола и могли пройти 15 000 м на 35 узлах, 10 000 на 42 и 7000 на 46[54]. Система управления торпедной стрельбой включала в себя два торпедных визира тип 91 и два прибора управления торпедной стрельбой тип 92 на пятом ярусе надстройки[55].

Крейсера также несли две пороховые катапульты тип Курэ № 2 модель 3, расположенные побортно между грот-мачтой и четвёртой башней ГК. Они были идентичны устанавливавшимся на типе «Такао» и позволяли запускать самолёты массой до 3000 кг. Между ними на зенитной палубе находилась платформа с системой рельсов, предназначенной для хранения и перемещения самолётов. Авиагруппа состояла из трёх разведывательных гидросамолётов. На вступившей в строй в 1935 году первой паре кораблей это были один трёхместный тип 94 № 1 и два двухместных тип 90 № 2. Эти самолёты предназначались как для ведения воздушной разведки на дальность до 300 морских миль, так и наблюдения за ситуацией в ходе боя, корректировки артиллерийского огня и борьбы с подводными лодками. Топливная цистерна с системой заполнения углекислым газом на 25 тонн бензина для их заправки находилась в корме под трюмной палубой. Под броневой нижней палубой также размещался погреб для четырёх 250-кг (№ 25) и сорока четырёх 60-кг (№ 6) фугасных авиабомб. На этапе строительства предполагалось размещение ангара, вмещавшего два самолёта (вся авиагруппа—четыре самолёта) крылом к крылу, но по соображениям остойчивости от него отказались уже в 1934 году[56].

Экипаж и условия обитаемости

По первоначальному проекту экипаж крейсеров состоял из 830 человек, но после его изменений возрос до 930: 70 офицеров и 860 унтер-офицеров и матросов. Такая численность команд была на «Могами» и «Микуме» после вступления в строй. В 1937 году после усиления зенитной артиллерии она составила 951 человек (58 офицеров и 893 матроса), как и предположительно на второй паре кораблей—«Судзуе» и «Кумано»[57].

Офицерские каюты были сосредоточены в носовой части на нижней средней палубах, каюты мичманов находились в корме на средней палубе по правому борту, каюты унтер-офицеров — там же, но по левому борту и дальше от оконечности. Кубрики матросов оснащались металлическими трёхъярусными койками (вместо обычных подвесных) и запирающими шкафчиками для вещей. На первой паре крейсеров имелось 13 этих жилых помещений (№ 1-8 на средней палубе и № 9-13 на нижней), на второй—12 (№ 1-6 на средней и № 7-12 на нижней). Были добавлены многоместные каюты для лётного состава, а имеющиеся для размещения младших офицеров увеличены[57].

На кораблях имелись кладовые для риса (у носовой оконечности) и маринованных продуктов (цукэмоно), установка для производства лимонада (в корме) и морозильная камера (объём которой возрос до 96 кубометров—против 67 на типах «Мёко» и «Такао»[57]). На средней палубе в корме находился корабельный лазарет, а в центральной части корпуса—раздельные (для офицеров и матросов) камбузы (на верхней палубе) и бани (на средней)[58].

По совокупности, жилые помещения крейсеров типа «Могами» были значительно усовершенствованы по сравнению с предшественниками. Лучше они были приспособлены и к плаванию в южных морях. В частности, корабли оснащались развитой системой принудительной циркуляции воздуха из 70 осевых вентиляторов общей мощностью 194 л. с. (которая, однако, была достаточно шумной), а в коридорах у кубриков команды устанавливались бачки с холодной питьевой водой. На случай применения отравляющих газов также имелась комната противохимической санобработки. Для защиты от огня мебель и прочие детали обстановки помещений изготавливались из стали, в тех случаях, когда от использования дерева нельзя было отказаться, оно пропитывалось огнестойким составом[57].

Строительство

Заказы на первые два крейсера были выданы арсеналу флота в Курэ и верфи компании «Мицубиси» в Нагасаки осенью 1931 года. На стапелях они были заложены до конца того же года. 1 августа 1932 года средний крейсер № 1 получил название «Могами» в честь реки в префектуре Ямагата, а крейсер № 2—«Микума» по протекающей в префектуре Оита реке. Заказ на крейсер № 3 был выдан арсеналу флота в Йокосуке в августе 1933 года, вместе с именованием «Судзуя»—по реке в префектуре Карафуто (ныне Сусуя в Сахалинской области России). Наконец, заказ на четвёртый корпус был выдан верфи компании «Кавасаки» в Кобэ в конце 1933 года. 10 марта 1934 года ему было присвоено название «Кумано»—в честь реки в префектуре Миэ[59].

Контрактная стоимость каждого заказа составляла 24 833 950 иен, из которых 5 927 916 приходилось на корпус, 7 374 441—на силовую установку, 10 953 610—на вооружение и снаряжение и 577 983—на иные нужды. Все четыре крейсера в соответствии с официальной классификацией (крейсера второго класса) именовались в честь рек. Названия «Микума» и «Кумано» в ЯИФ использовались впервые. Имя «Могами» ранее носило эксплуатировавшееся в 1908—1928 годах посыльное судно, а имя «Судзуя»—бывший русский крейсер «Новик» в период своей короткой службы в японском флоте[59].

Если первая пара кораблей вступила в строй летом 1935 года, то при достройке второй пары уже учитывался опыт инцидента с Четвёртым флотом. Соответственно, после завершения строительства в январе 1936 года «Судзуя» отправился на модернизацию на той же верфи. Официально он вошёл в состав флота только 31 октября 1937 года, одновременно с перестроенным ещё на стапеле «Кумано»[59].

Название Место постройки Заложен Спущен на воду Введён в эксплуатацию Судьба
Могами (яп. 最上?) Арсенал флота, Курэ 27 октября 1931[60] 14 марта 1934[60] 28 июля 1935[60] Тяжело повреждён артиллерийским огнём американских кораблей во время боя в проливе Суригао 25 октября 1944 года и позже налётом палубной авиации, добит торпедой эсминца «Акэбоно».
Микума (яп. 三隈?) Верфь «Мицубиси», Нагасаки 24 декабря 1931[60] 31 мая 1934[60] 29 августа 1935[60] Тяжело повреждён при налёте американской палубной авиацией во время Мидуэйского сражения 6 июня 1942 года, затонул на следующий день.
Судзуя (яп. 鈴谷?) Арсенал флота, Йокосука 11 декабря 1933[61] 20 ноября 1934[61] 31 октября 1936[61] Потоплен американской палубной авиацией во время боя у острова Самар 25 октября 1944 года.
Кумано (яп. 熊野?) Верфь «Кавасаки», Кобэ 5 апреля 1934[61] 15 октября 1936[61] 31 октября 1937[61] Потоплен американской палубной авиацией у западного побережью Лусона 25 ноября 1944 года.

Служба

«Могами»

К началу Второй мировой войны входил в состав 7-й дивизии 2-го флота. В декабре 1941 года обеспечивал высадку японских войск в Малайзии. В январе—феврале 1942 года действовал у берегов Индонезии, поддерживая десантные операции[62]. В ночь 28 февраля — 1 марта 1942 года вместе с крейсером «Микума» и 12-м дивизионом эсминцев участвовал в бою в Зондском проливе. В результате были потоплены американский тяжёлый крейсер «Хьюстон» и австралийский лёгкий крейсер «Перт». Кроме того, торпедами «Могами» вероятно были случайно потоплены японский тральщик и четыре десантных транспорта[62][63]. В марте 1942 года оперировал у берегов Суматры, затем участвовал в операциях против Андаманских островов и Бирмы. В ходе рейда японского флота в Индийский океан, «Могами» действовал в Бенгальском заливе против британского судоходства и 6 апреля 1942 года совместно с «Микума» и эсминцем «Амагири» потопил три британских транспорта[62].

В ходе сражения у атолла Мидуэй «Могами» входил в состав группы ближнего прикрытия. Вечером 5 июня 1942 года при уклонении от подводной атаки, «Могами» врезался в «Микума» и получил тяжёлые повреждения носовой части. После её отделения и герметизации переборок крейсер малым ходом пошёл к острову Уэйк в сопровождении «Микума». 6 июня крейсера подверглись атакам базовой авиации США с Мидуэя, но повреждений не получили[62]. 7 июня 1942 года крейсера были атакованы американскими палубными самолётами с авианосцев «Энтерпрайз» и «Хорнет». В «Могами» попало 5 авиабомб, причинивших серьёзные повреждения и вызвавших пожар, однако его удалось потушить. В ходе сражения экипаж крейсера потерял 90 человек убитыми и 101 ранеными[64].

После временного ремонта на острове Трук в июне—июле 1942 года крейсер отбыл в Японию и с 1 сентября 1942 года по 30 апреля 1943 года прошёл ремонт и модернизацию в Сасебо[62]. В дальнейшем был привлечён для перевозки войск в Рабаул. 5 ноября 1943 года был атакован в Рабауле пикирующими бомбардировщиками «Донтлесс» с авианосца «Саратога» и получил попадание авиабомбы, вызвавшей серьёзный пожар. Пришлось затопить носовые снарядные погреба[65]. В ноябре—декабре был отремонтирован на Труке, а с 22 декабря 1943 года по 17 февраля 1944 года прошёл очередную модернизацию в Куре. Далее перевозил войска и грузы из Японии в Сингапур, 1920 июня 1944 года принял участие в сражении при Марианских островах, повреждений избежал[65].

Во время сражения за Филиппины входил в состав Третьего ударного соединения. 24 октября 1944 года получил лёгкие повреждения от воздушных налётов. 25 октября участвовал в сражении в проливе Суригао, получил до пяти попаданий снарядов с американских тяжёлых крейсеров, вызвавших серьёзные повреждения. Были убиты командир и старший офицер. При отходе столкнулся с тяжёлым крейсером «Нати» и получил новые повреждения. Продолжающийся пожар привёл к детонации снарядов и торпед. В дальнейшем крейсер был обстрелян американскими крейсерами и получил 10—20 попаданий, ответного огня практически не вёл. Тем не менее, корабль оставался на плаву, пожары были потушены, но машины полностью вышли из строя. Лишившийся хода «Могами» был атакован палубными торпедоносцами-бомбардировщиками «Эвенджер» и получил два бомбовых попадания. Вновь возник сильный пожар, и поскольку затопить носовые погреба не удалось, старший по званию офицер приказал покинуть корабль[65]. «Могами» был добит торпедой с эсминца «Акебоно», потери экипажа составили 192 человека убитыми[64].

«Микума»

К началу Второй мировой войны входил в состав 7-й дивизии 2-го флота. В декабре 1941 года обеспечивал высадку японских войск в Малайзии. В январе—феврале 1942 года действовал у берегов Индонезии, поддерживая десантные операции[64]. В ночь 28 февраля — 1 марта 1942 года вместе с крейсером «Могами» и 12-м дивизионом эсминцев участвовал в бою в Зондском проливе. В результате были потоплены американский тяжёлый крейсер «Хьюстон» и австралийский лёгкий крейсер «Перт»[66]. В марте 1942 года оперировал у берегов Суматры, затем участвовал в операциях против Андаманских островов и Бирмы. В ходе рейда японского флота в Индийский океан, «Микума» действовал в Бенгальском заливе против британского судоходства и 6 апреля 1942 года совместно с «Могами» и эсминцем «Амагири» потопил три британских транспорта[67].

В ходе сражения у атолла Мидуэй «Микума» входил в состав группы ближнего прикрытия. Вечером 5 июня 1942 года при уклонении от подводной атаки, в «Микума» врезался «Могами». «Микума» не получил серьёзных повреждений в этом столкновении и был оставлен для прикрытия «Могами»[67]. 6 июня крейсера подверглись атакам базовой авиации США с Мидуэя, но попаданий не получили, однако сбитый бомбардировщик «Виндикейтор» врезался в башню главного калибра «Микумы». 7 июня 1942 года крейсера были атакованы американскими палубными самолётами с авианосцев «Энтерпрайз» и «Хорнет». В «Микуму» попало не менее 5 авиабомб, разрушивших одну из башен главного калибра и выведших из строя два машинных отделения, вследствие чего «Микума» потерял ход[67]. На корабле начался пожар. Когда пламя распространилось по крейсеру, произошла детонация торпед, причинившая непоправимые разрушения. Экипаж оставил корабль, к вечеру 7 июня 1942 года «Микума» затонул. Людские потери превысили 650 человек, включая командира корабля[68].

«Судзуя»

Сразу после вступления в строй корабль был выведен в резерв. В 1938 году он вошёл в состав действующего флота и обеспечивал воинские перевозки в Южно-Китайском море, но затем был поставлен на модернизацию в Куре. Работы велись с 31 января по 30 сентября 1939 года. В 1940 году действовал у берегов Китая[67]. В январе—марте 1941 года оперировал в Сиамском заливе, оказывая демонстративное давление на французские власти в Индокитае[66]. В июне—августе 1941 года «Судзуя» обеспечивал перевозку японских войск в Индокитай. С началом Второй мировой войны действовал у берегов Малайзии, поддерживая десантные операции. В феврале 1942 года прикрывал вторжение на Суматру, затем до 4 марта 1942 года действовал у берегов Явы. «Судзуя» принял участие в операции против британского судоходства в Бенгальском заливе. С 1 апреля по 11 апреля 1942 года он совместно с крейсером «Кумано» и эсминцем «Сиракумо» потопил четыре британских и один американский транспорт[68]. В ходе сражения за Мидуэй входил в группу прикрытия, повреждений не получил[69]. 24 августа 1942 года участвовал в сражении у восточных Соломоновых островов, повреждений, как и успехов, так же не было. Далее крейсер действовал в районе острова Гуадалканал. В ночь на 14 ноября 1942 года «Судзуя» вместе с тяжёлым крейсером «Мая» обстреливал американский аэродром Хендерсон-филд на Гуадалканале. Выпустив более 500 снарядов главного калибра, «Судзуя» вместе с «Майя» добился определённого успеха. 18 американских самолётов было уничтожено, 32 повреждено[69]. В марте 1943 года прошёл ремонт в Куре, с установкой радара и новых зенитных автоматов. Затем неоднократно привлекался к перевозке войск и сопровождению конвоев[69].

19—20 мая 1944 года, во время сражения за Марианские острова, «Судзуя» входил в состав главных сил 1-го Мобильного флота, повреждений не получил, но и никаких успехов не добился. Перед началом японской операции «Сё-го» крейсер был включён в состав 1-го Диверсионного ударного соединения. В ходе сражения в заливе Лейте 25 октября 1944 года «Судзуя» совместно с другими кораблями ударного соединения потопил эскортный авианосец «Гэмбиер Бэй», эсминцы «Джонсон», «Хоэл», эскортный миноносец «Сэмюэл Б. Робертс»[70]. В то же время «Судзуя» был атакован американскими палубными самолётами и в результате близкого разрыва бомбы получил повреждение винтов. В ходе последующих атак с воздуха ещё одна бомба взорвалась у борта во время перезарядки торпедных аппаратов. Возник пожар, приведший к взрыву торпед. Были разрушены ряд машинных и котельных отделений, корабль потерял ход. Через час после этого продолжавшийся пожар привёл к детонации запасных торпед и погреба боеприпасов зенитной артиллерии[68]. Команда оставила объятый пламенем корабль и перешла на эсминец «Окинами». Всего спаслось 620 человек[70], погибло более 500, в том числе и командир крейсера[68]. Вскоре покинутый корабль затонул[70].

«Кумано»

При вступлении в строй был сразу выведен в резерв, но с 1 декабря 1937 года стал флагманом 7-й дивизии крейсеров. В 1938 году действовал в Южно-Китайском море, обеспечивая воинские перевозки. В 1939 году прошёл модернизацию с укреплением корпуса и заменой артиллерии главного калибра. Вернулся в строй в конце 1939 года и с 1 января 1940 года вновь стал флагманом 7-й дивизии. В январе—марте 1941 года оперировал в Сиамском заливе, угрожая французским властям[70]. С началом войны на Тихом океане, «Кумано» вместе с другими крейсерами 7-й дивизии прикрывал высадку японских войск в Малайзии. В феврале 1942 года действовал у берегов Индонезии, в марте участвовал в захвате Андаманских островов[68]. В апреле 1942 года вместе с «Судзуя» и эсминцем «Сиракумо» потопил в Бенгальском заливе пять вражеских транспортов. В ходе сражения за Мидуэй входил в состав группы прикрытия, повреждений не получил[71]. В октябре 1942 года «Кумано» поддерживал операции японского флота у Гуадалканала, затем ушёл на Трук, далее в Японию. В апреле 1943 года прошёл ремонт и модернизацию в Куре[71]. В течение 1943 и 1944 годов неоднократно привлекался для войсковых перевозок. В ходе одной из подобных миссий 20 июля 1943 года в районе Коломбангара получил повреждения корпуса от близкого разрыва авиабомбы[72]. В марте—апреле 1944 года прошёл очередную модернизацию в Сингапуре.

В ходе сражения за Филиппины входил в состав Первого диверсионного ударного соединения. Во время боя в заливе Лейте 25 октября 1944 года вёл огонь по американским авианосцам и эсминцам, сам при этом получил попадание торпеды в носовую часть с эсминца «Джонсон». Были разрушены ряд отсеков, вышла из строя водоотливная система, скорость упала до 15 узлов[71]. Американская авиация неоднократно атаковала «Кумано». 26 октября 1944 года он получил три попадания авиабомбами во время прохода через море Сибуян. Корабль получил новые повреждения, скорость упала до 10 узлов, и ему приказали следовать в Манилу. В Манилу крейсер прибыл 28 октября 1944 года, и к 3 ноября 1944 года его корпус был загерметизирован, исправлена часть механизмов, и крейсер теперь мог дать ход 15 узлов. 5 ноября 1944 года «Кумано» вышел из Манилы в составе конвоя. 6 ноября этот конвой был атакован группой американских ПЛ. «Кумано» получил два попадания торпед с ПЛ «Рэй». Была оторвана носовая оконечность, затоплены все машинные отделения. Но крейсер остался на плаву и на буксире был отведён в бухту Санта-Круз на острове Лусон[73][72].

На Лусоне экипаж корабля сумел откачать воду, заделать пробоину и запустить одну из турбин, что должно было обеспечить ход 6 узлов[73]. Однако 25 ноября 1944 года его атаковала группа пикировщиков и торпедоносцев с авианосца «Тикондерога». В ходе налёта крейсера получил пять попаданий авиабомбами и пять попаданий торпедами, причем последние попали в один лишь левый борт[66]. Несмотря на попытки команды спрямить корабль, «Кумано» опрокинулся и затонул через 45 минут после начала налёта. Из состава экипажа спаслось 595 человек, около 600 человек погибло. Командир крейсера пожелал погибнуть вместе с кораблем, но его насильно эвакуировали члены экипажа[73].

Оценка проекта

При закладке крейсеров типа «Могами» их официально объявленные характеристики вызвали настоящий шок в международных военно-морских кругах[74][75]. О махинациях японцев с водоизмещением не было ничего известно, и все строящиеся в мире лёгкие крейсера, имевшие по 8—9 орудий калибра 150—155 мм выглядели на фоне типа «Могами» крайне слабыми[76]. Особое беспокойство это вызвало у вероятных противников Японии — США и Великобритании. В Соединённых Штатах ответом на «Могами» стали крейсера типа «Бруклин», вооружённые по примеру японцев пятнадцатью 152-мм орудиями в пяти башнях и построенные в количестве девяти единиц[77]. Британские конструкторы попытались создать лёгкий крейсер с шестнадцатью орудиями главного калибра в четырёхорудийных башнях, но в итоге, были вынуждены ограничиться двенадцатью в трёхорудийных башнях[78]. Тем не менее, британские крейсера типов лёгкие крейсера типов «Саутгемптон»[76] и «Белфаст»[78], всего 10 единиц, получились очень мощными, но и слишком дорогими[79]. Таким образом, даже не сойдя со стапелей, крейсера типа «Могами» оказали серьёзное влияние на кораблестроительные программы потенциальных противников и вынудили их потратить заметно больше средств. Эффективная завеса секретности, окружавшая практически все японские вооружения, до самого начала войны не позволяла выяснить ни истинные характеристики японских крейсеров, ни их недостатки. Ничего не было известно и о программе перевооружения на новый калибр[80].

После окончания войны, когда истинные характеристики этих крейсеров стали хорошо известны, отношение экспертов к типу «Могами» резко изменилось. Эти корабли стали рассматриваться как один из худших проектов японского флота и яркий пример стремления японских конструкторов «влить кварту жидкости в ёмкость объёмом в пинту». Особой критике подвергались корпуса крейсеров, как за гидродинамические характеристики, так и за чрезмерную лёгкость постройки[11]. Несмотря на неоднократные модернизации, крейсера типа «Могами» не обладали должным запасом остойчивости и были перегружены вооружением и оборудованием. Они оказались плохими артиллерийскими платформами. Эти обстоятельства привели командование флота к идее о перепрофилировании крейсеров. «Могами» стал носителем гидросамолётов, «Судзую» и «Кумано» планировали превратить в крейсера ПВО, что косвенным образом, свидетельствовало о низкой эффективности типа «Могами» как тяжёлых крейсеров[81].

Напишите отзыв о статье "Тяжёлые крейсера типа «Могами»"

Примечания

Комментарии
  1. Хромоникелевая броневая сталь, содержащая 0,43-0,53 % углерода, 3,7-4,2 % никеля и 1,8-2,2 % хрома. Аналог более ранней британской типа VH, выпускалась в Японии с начала 20-х годов. См. Лакруа и Уэллса, с. 742—743.
  2. Хромоникелевомедная броневая сталь, содержащая 0,38-0,46 % углерода, 2,5-3,0 % никеля, 0,8-1,3 % хрома и 0,9-1,3 % медиа. Аналог более ранней хромоникелевой броневой стали NVNC, использовался с 1932 года для плит толщиной 75 мм и менее. См. Лакруа и Уэллса, с. 742—743.
  3. В терминологии ВМФ СССР и РФ проходившие только в конечностях нижняя и трюмная палуба «Могами» являются не палубами, а платформами.
Сноски
  1. Lacroix, Wells, 1997, p. 819.
  2. Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 462.
  3. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1997. — P. 156—157. — ISBN 1-86176-058-2.
  4. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 434.
  5. 1 2 Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 437.
  6. Preston A. The World's Worst Warships. — London: Conway Maritime Press, 2002. — P. 137. — ISBN 0-85177-754-6.
  7. Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 27.
  8. Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 15.
  9. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 444.
  10. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 441—442.
  11. 1 2 Preston A. The World's Worst Warships. — P. 140.
  12. Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 88.
  13. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 438.
  14. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 449.
  15. Lacroix, Wells, 1997, p. 449–450.
  16. Lacroix, Wells, 1997, p. 451–452.
  17. Lacroix, Wells, 1997, p. 450–451.
  18. Lacroix, Wells, 1997, p. 452–456.
  19. Lacroix, Wells, 1997, p. 452.
  20. Lacroix, Wells, 1997, p. 473.
  21. 1 2 3 Lacroix, Wells, 1997, p. 475.
  22. Lacroix, Wells, 1997, p. 473, 476.
  23. Lacroix, Wells, 1997, p. 473-475.
  24. 1 2 3 Lacroix, Wells, 1997, p. 481.
  25. 1 2 Lacroix, Wells, 1997, p. 478.
  26. Lacroix, Wells, 1997, p. 476.
  27. Сулига С. В. Лёгкие крейсера «Тенрю», «Тацута», «Юбари» // Морская коллекция. — 2005. — № 9. — С. 8.
  28. Патянин С. В. Французские крейсера Второй мировой. «Военно-морское предательство». — М.: Яуза, Эксмо, 2012. — С. 25. — ISBN 978-5-699-58415-4.
  29. 1 2 3 4 Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 74.
  30. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 461.
  31. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 462.
  32. 1 2 Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 460.
  33. 1 2 3 Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 76.
  34. Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 499.
  35. Кофман В. Л. Японские линкоры Второй мировой. «Ямато» и «Мусаси». — М.: Коллекция, Яуза, Эксмо, 2006. — С. 59. — ISBN 5-699-15687-9.
  36. Skulski J. The Battleship Yamato. — London: Conway Maritime Press, 1988. — P. 19. — ISBN 0-85177-490-3.
  37. Skulski J. Superpancernik Yamato. — Kraków: Conway, 1994. — S. 6. — ISBN 83-86547-00-6.
  38. Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 502.
  39. 1 2 Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 133.
  40. 1 2 Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 97.
  41. Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 98.
  42. Кофман В. Л. Японские линкоры Второй мировой. «Ямато» и «Мусаси». — С. 60.
  43. 1 2 3 Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 102.
  44. Кофман В. Л. Японские линкоры Второй мировой. «Ямато» и «Мусаси». — С. 61.
  45. Кофман В. Л. Японские линкоры Второй мировой. «Ямато» и «Мусаси». — С. 62.
  46. Сулига С. В. Японские тяжёлые крейсера. Т. 1. История создания, описание конструкции, предвоенные модернизации. — С. 111.
  47. Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — P. 187. — ISBN 0-87021-459-4.
  48. Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 185.
  49. Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 192.
  50. Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 200.
  51. Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 202.
  52. Lacroix, Wells, 1997, p. 465.
  53. Lacroix, Wells, 1997, p. 466.
  54. Lacroix, Wells, 1997, p. 137.
  55. Lacroix, Wells, 1997, p. 467.
  56. Lacroix, Wells, 1997, p. 472–473.
  57. 1 2 3 4 Lacroix, Wells, 1997, p. 482.
  58. Lacroix, Wells, 1997, p. 453,459.
  59. 1 2 3 Lacroix, Wells, 1997, p. 436.
  60. 1 2 3 4 5 6 Lacroix, Wells, 1997, p. 817.
  61. 1 2 3 4 5 6 Lacroix, Wells, 1997, p. 820.
  62. 1 2 3 4 5 Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 48.
  63. Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 466.
  64. 1 2 3 Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 467.
  65. 1 2 3 Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 49.
  66. 1 2 3 M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 184.
  67. 1 2 3 4 Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 50.
  68. 1 2 3 4 5 Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 468.
  69. 1 2 3 Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 51.
  70. 1 2 3 4 Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 52.
  71. 1 2 3 Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 53.
  72. 1 2 Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 469.
  73. 1 2 3 Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 54.
  74. Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 76.
  75. Патянин С. В., Токарев М. Ю. Самые скорострельные крейсера. От Перл-Харбора до Фолклендов. — М.: Яуза, Эксмо, 2011. — С. 7. — ISBN 978-5-699-53781-5.
  76. 1 2 Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 129.
  77. Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 357.
  78. 1 2 Патянин С. В., Дашьян А. В., Балакин К. С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 140.
  79. Балакин С. А. Крейсер «Белфаст» // Морская коллекция. — 1997. — № 1. — С. 15.
  80. Osborne, E. W. Cruisers and Battle cruisers. An illustrated history of their impact. — Santa Barbara, Calif., USA: ABC-CLIO, 2004. — P. 117. — ISBN 1-85109-369-9.
  81. Апальков Ю. В. Боевые корабли японского флота. Крейсера. 10.1918 — 8.1945 гг.: Справочник. — С. 46.

Литература

на японском языке
  • 雑誌「丸」編集部編. 日本の軍艦. 第7巻, 重巡. 3 («Нихон но гункан»/«Японские боевые корабли», том 7—тяжёлые крейсера, часть III: «Могами» и «Тонэ»). — 光人社, 1990. — 260 с. — ISBN 4-7698-0457-1.
на английском языке
  • Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1922—1946 / Gray, Randal (ed.). — London: Conway Maritime Press, 1980. — 456 p. — ISBN 0-85177-1467.
  • Eric Lacroix, Linton Wells II. Japanese cruisers of the Pacific war. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 с. — ISBN 1-86176-058-2.
  • Anthony Tully. Battle of Surigao Strait. — Bloomington: Indiana University Press, 2009. — 329 с. — ISBN 978-0-253-35242-2.
  • John Jordan. Warships After Washington: The Development of the Five Major Fleets, 1922-1930. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 2012. — 338 с. — ISBN 978-1-84832-117-5.
  • Jeffrey Cox. Rising Sun, Falling Skies: The Disastrous Java Sea Campaign of World War II. — Oxford: Osprey Publishing, 2014. — 480 с. — ISBN 978-1-78096-726-4.
на русском языке
  • С. В. Сулига. Японские тяжелые крейсера (в двух томах). — М.: Галея Принт, 1997. — 96+120 с. — ISBN 5-7559-0020-5.
  • Ю. И. Александров. Тяжёлые крейсера Японии. Часть I. — СПб.: Истфлот, 2007. — 84 с. — ISBN 978-5-98830-021-2.

Отрывок, характеризующий Тяжёлые крейсера типа «Могами»

«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.