Тяжёлые крейсера типа «Тонэ»
Тяжёлые крейсера типа «Тонэ» (яп. 利根型重巡洋艦 Тонэгата дзюдзюнъёкан) — серия из двух японских крейсеров[прим. 1] 1930-х годов.
Разведывательный вариант крейсеров типа «Могами», созданный специально для действия в составе авианосных соединений. Имели сосредоточенные в носовой части все 4 башни главного калибра и развитое авиационное вооружение. В 1934 году выданы заказы на две единицы, которые получили названия «Тонэ» и «Тикума» и были построены в 1934—1939 годах верфью «Мицубиси» в Нагасаки.
Оба корабля приняли активное участие в боевых действиях на Тихоокеанском театре Второй мировой войны. «Тикума» погибла в ходе сражения в заливе Лейте 25 октября 1944 года, «Тонэ» был потоплен американской авиацией в Этадзиме 24 июля 1945 года, позже поднят и сдан на слом.
Содержание
Разработка проекта
Согласно принятой 9 ноября 1930 года «Первой программе пополнения флота», с 1934 года предусматривалась выполнение её второй стадии, включавшей в себя постройку 78 новых кораблей. В мае 1933 года Морской Генеральный штаб (МГШ) начал обсуждение планов её реализации, все они включали в себя постройку двух 8450-тонных крейсеров класса B. В октябре проект был одобрен кабинетом министров, в декабре его представили на 65-й сессии парламента, а 20 марта 1934 года его официально приняли под названием «Вторая программа пополнения флота». На 8450-тонные крейсера по ней выделялось 62,53 млн иен, или по 31,265 млн на единицу[3][4].
Технические требования к паре крейсеров МГШ сформулировал ещё 14 июня 1933 года, они включали в себя:
- Ударное вооружение из пятнадцати 155-мм орудий с углом возвышения в 75°, восемь 127-мм орудий в спаренных установках, двенадцать зенитных автоматов, шесть 610-мм торпедных труб на борт, четыре гидросамолёта;
- Броневая защита, выдерживающая попадания 203-мм снарядов в районе погребов и 155-мм в районе силовой установки;
- Максимальная скорость хода в 36 узлов (на 1 меньше, чем у «Могами»), дальность плавания в 10 000 морских миль 18-узловым ходом;
- Основные задачи как у крейсеров класса A[3][4].
Разработка крейсеров по этим требованиям велась Четвёртой секцией Морского технического департамента под руководством контр-адмирала Кикуо Фудзимото, позже в связи с инцидентом с «Томодзуру»[прим. 2] сменённым капитаном 1-го ранга Кэйдзи Фукуда. Итогом стал базовый проект № C-38, по нему в 1934—1935 годах в Нагасаки заложили два корпуса[5][6].
В 1936 году МГШ коренным образом изменил свои требования к строящимся кораблям, теперь они классифицировались как «разведывательные крейсера» (сакутэки дзюнъёкан). Базирующиеся на них самолёты должны были обеспечивать дальнюю разведку, корректировку огня и борьбу с подводными лодками. Так как столь большое число летательных аппаратов было невозможно разместить в ангаре, а на палубе они бы повреждались огнём собственной артиллерии, то была выбрана схема с сосредоточением всех установок ГК в носовой части[6]. Существует альтернативное мнение, что изменение компоновки было вызвано желанием улучшить рассеяние 203-мм снарядов при стрельбе[5]. Изменения относительно оригинального проекта были следующими:
- Водоизмещение 12 500 тонн с 2/3 запасов;
- Максимальная скорость хода в 36 узлов при 150 000 л. с., дальность плавания 8000 (против 10 000) морских миль 18-узловым ходом;
- Вооружение из четырёх (вместо пяти) трёхорудийных 155-мм башен, сосредоточенных в носовой части, десять (против восьми) 127-мм орудий в спаренных установках, восемь 25-мм зенитных автоматов и четыре 13,2-мм пулемёта, четыре строенных 610-мм торпедных аппарата, шесть-восемь гидросамолётов (2-4 трёхместных, 4 двухместных);
- Значительное сокращение доли электросварки по итогам расследования инцидента с Четвёртым флотом, все влияющие на прочность корпуса соединения должны были выполняться клёпкой[5][6].
Следующие изменения были вызваны тем, что с 1 января 1937 года Япония оказалась вне действия любых договоров об ограничениях морских вооружений. Соответственно, на место 155-мм башен ставились 203-мм, в силу большего диаметра погона у первых барбеты обрели конусовидную форму. От планировавшейся пятой 127-мм установки отказались, так как при размещении по оси корабля ей бы мешали надстройки и громоздкая грот-мачта с грузовой стрелой. Наконец, 13,2-мм пулемёты заменили на 25-мм автоматы, доведя их число до шести спаренных[7][6].
Конструкция
Корпус и компоновка
Конструкция корпусов кораблей в целом повторяла используемую на более ранних крейсерах типов A и B и была очень близка к таковой на «Судзуе» и «Кумано». Они имели такую же изогнутую форму форштевня, волнообразную форму верхней палубы, развитые противоторпедные були и зауженные обводы. Однако в них уже был учтён опыт инцидента с Четвёртым флотом, и их корпуса изначально были усиленными[7][8].
За четырьмя орудийными башнями в носовой части находилась башнеподобная надстройка умеренных размеров, подобная таковой на «Могами». Её семь ярусов включали в себя оперативную, штурманскую и радиорубку, ходовой мостик, приборы управления огнём, комнаты отдыха капитана и флаг-офицеров, а также мастерскую и часть складских помещений[9]. Далее шли четырёхногая решётчатая фок-мачта и зенитная палуба. На последней размещались сдвоенная дымовая труба, воздухозаборники вентиляторов машинных и котельных отделений, прожекторная площадка, резервный визир центральной наводки тип 94, две визирные колонки тип 95, 127-мм зенитные орудия и часть 25-мм автоматов. За ними находились трёхногая грот-мачта с массивной грузовой стрелой, две катапульты и обширная система рельсов для хранения и перемещения гидросамолётов, занимавшая всю корму[10]. Спасательные средства были представлены двумя 11-м и тремя 9-м катерами, двумя 12-м и одной 8-м шлюпками. На «Тонэ» в дополнение имелся разъездной катер, на «Тикуме»—катер для установки мишеней[11][12].
Распределение веса элементов выглядело следующим образом[прим. 3]:
| Масса, т | В процентах | |
|---|---|---|
| Корпус | 4692,0 | 33,35 % |
| Броневая защита | 2073,0 | 14,73 % |
| Оборудование и снаряжение | 1087,35 | 7,73 % |
| Вооружение | 1852,62 | 13,17 % |
| Силовая установка | 2415,88 | 17,17 % |
| Топливо и смазочное масло | 1847,46 | 13,13 % |
| Запасы пресной воды | 111,4 | 0,79 % |
| Остальное | 10,32 | 0,07 % |
| Водоизмещение с 2/3 запасов | 14 069,65 | 100 %[13] |
Остойчивость кораблей благодаря учтённому опыту инцидента с «Томодзуру» была лучше, чем у типа «Могами». Метацентрическая высота на испытаниях крейсера «Тонэ» на стабильность 5 ноября 1938 года составила 1,76 м при полной нагрузке (15 201 т), 1,61 м при загрузке в 2/3 от полной (14 070 т) и 1,15 м в облегчённом виде (11 258 т)[7][14].
Броневая защита
Главный броневой пояс из плит NVNC[прим. 4] при длине 77,80 м, ширине 2,60 м, наклоне в 20° и толщине от 100 мм (в верхней части) до 65 мм (в нижней) защищал котельные и машинные отделения. Ниже он продолжался двумя слоями плит стали типа D[прим. 5] шириной в 2,6 м и толщиной от 34 до 45 мм. Наконец, ещё ниже шёл третий ряд из 18-мм или 25-мм аналогичных плит. Как и предыдущий, он играл роль противоторпедной переборки[13]. Для защиты погребов боезапаса в носовой части имелся отдельный пояс из сужающихся к низу плит NVNC. Он имел длину в 44,82 м, ширину в 4,0 м и наклон в 20°, с толщиной у верхнего края в 145 мм, 55 мм на уровне нижней палубы и 75 мм—на уровне трюмной[15][16].
К верхнему краю прикрывающего энергетическую установку пояса стыковалась средняя палуба, составленная на этом участке из плит CNC[прим. 6] толщиной 31 мм. Её участки шириной по 2,9 м с каждого борта представляли собой броневые скосы с наклоном в 15° и толщиной 65 мм[13]. К более толстому носовому поясу крепилась броневая нижняя палуба, составленная из 56-мм плит CNC, и игравшая роль горизонтальной защиты погребов. В целом, усиленное палубное бронирование наиболее серьёзно выделяло тип «Тонэ» среди других японских крейсеров по защищённости[17][16].
Четыре поперечные переборки из плит NVNC (доходившие до уровня нижней или трюмной палуб) крепились к поясам и играли роль траверзов, защищавших погреба боезапаса и силовую установку. Первая из них, огибавшая первую башню ГК, имела толщину от 175 (края) до 130 (центр) мм, вторая (перед первым котельным отделением)—67 мм. Третья имела толщину от 105 до 67 мм, последняя, отделявшая машинные отделения от кормовых отсеков, собиралась из 105-мм плит[17][18].
Барбеты башен ГК общей высотой 5,15 м выше уровня нижней палубы защищались 25 мм CNC. Ниже находилась коническая часть толщиной 145-70 мм (№ 1, 3, 4) или 155-75 мм (№ 2) NVNC, увенчивались же они 25-мм опорным броневым кольцом[17][19].
Дымоходы от задних котельных отделений прикрывались 105-мм (внешняя сторона) или 70-мм (передняя и задняя часть, внутренняя сторона) плитами CNC на 1,62 м от уровня средней палубы. Каналы вентиляторов машинных и задних котельных отделений имели защиту из 90 мм (бока) или 60 мм (перед и зад) того же материала на 0,75 м[16]. Находившиеся в районе барбетов 3-й и 4-й башен погреба 127-мм орудий, помимо бронированной нижней палубы, имели защиту в виде 140-70 мм плит по бортам и 125-70 мм спереди и сзади[17][20]. Стены и потолок рулевого отделения защищались от 35 до 100 мм NVNC и CNC. Боевую рубку окружали плиты толщиной от 40 до 130 мм[17][21].
Силовая установка
На крейсерах устанавливались 4 турбозубчатых агрегата мощностью по 38 000 л. с. (23,9 МВт), приводившие в движение 4 трёхлопастных гребных винта. Данная паротурбинная установка была разработана четвёртой секцией Морского технического департамента (Кансэй Хомбу, сокращённо—Кампон) для крейсеров типа «Могами». Основным отличием модификации для «Тонэ» стала несколько иная компоновка: передние ТЗА вращали внешние валы, а задние—внутренние[22][23].
Каждый агрегат включал в себя активные турбины высокого (12 410 л. с. при 2613 об/мин), среднего (12 340 л. с. при 2613 об/мин) и низкого давления (13 250 л. с. при 2291 об/мин)[24]. ТВД и ТСД были однопоточными, ТНД—двухпоточной. С помощью трёх ведущих шестерней редуктора они вращали вал 3,8-м гребного винта с максимальной частотой оборотов 340 об/мин[25][26].
Предусматривались отдельные турбины заднего хода. Они питались паром от турбин низкого давления и имели мощность 40 000 л. с. (по 10 000 л. с. каждая), вращая винты в направлении обратном к вращению винтов при переднем ходе[22][24].
Для экономичного хода имелись две крейсерские турбины, соединённые шестернями с турбинами среднего давления передних ТЗА. Они работали на мятом паре с основных турбин, развивая по 2770 л. с. при 4796 об/мин. Суммарная же мощность каждого ТЗА в крейсерском режиме составляла 3750 л. с. при 140 об/мин штатно и 5740 л. с. при 165 об/мин при форсировке. Предусматривался 7,5-сильный электропривод поворотного механизма[22][27]. Максимальный запас топлива в 65 цистернах составлял 2690 тонн мазута (против 2302 тонн на «Судзуе» и «Кумано»), с ним крейсера могли пройти 12 000 морских миль 14-узловым ходом или 8000 18-узловым[28][29].
Па́ром турбозубчатые агрегаты питали восемь водотрубных котлов типа «Кампон Ро Го» с нефтяным отоплением, располагавшиеся в восьми котельных отделениях. Рабочее давление пара — 22,0 кгс/см² при температуре 300 °C. Для отвода продуктов сгорания использовались сдвоенная дымовая труба[22][30].
| Результаты ходовых испытаний крейсеров[29] | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Дата | Место проведения | Водоизмещение, тонн | Мощность силовой установки, л.с. | Скорость, узлов | |
| «Тонэ» | сентябрь 1938 года | Район острова Косикидзима | 14 097 | 152 189 | 35,55 |
| «Тикума» | 29 января 1939 года | Район острова Косикидзима | 14 080 | 152 915 | 35,44 |
Для питания корабельной электросети (напряжение — 225 В) использовались три турбогенератора мощностью на 300 кВт каждый, и два дизельных электрогенератора на 250 кВт. Они размещались в пяти отсеках: трёх на трюмной палубе (из которых два находились перед машинными отделениями, а один за ними) и двух под ней. Суммарная мощность составила 1400 кВт, как и на «Судзуе»[31].
Вооружение
Главный калибр крейсеров включал восемь 203,2-мм орудий тип 3 № 2 в четырёх двухорудийных башнях[21]. Эта артсистема являлась модернизацией более ранней тип 3 № 1, на вооружение ВМФ Японии была принята 6 апреля 1931 года, изначально ей вооружались крейсера типа «Такао»[32]. Орудие имело длину ствола в 50 калибров и максимальную скорострельность 4 выстрела в минуту. Оно оснащалось поршневым затвором, ствол скреплялся полупроволочным способом, общая его масса составляла 19,0 тонн[33].
Все четыре башни были сосредоточены в носу, из них вторая была возвышенной. Применяемая установка типа E3 базировалась на более ранней типа E1, разработанной в конце 20-х годов и устанавливавшейся на крейсер «Мая». При массе в 177 тонн и диаметре погона 5,03 м она имела круговое бронирование из плит NVNC толщиной в 25 мм. Поверх него крепились тонкие стальные листы, игравшие роль солнцезащитных экранов. Из-за планировавшегося изначально использования 155-мм башен с более широким погоном крейсера типа «Тонэ» получили барбеты конической формы, с диаметром в 5,7 м на уровне нижней палубы и 5,0 м—на уровне верхней (для установки № 2—5,7 и 2,8 м соответственно). Устройства наводки (по два электродвигателя и гидронасоса) и заряжания были очень похожи на используемые на E1. На момент вступления в строй использовались снаряды образца 1931 года (тип 91)—бронебойный, «общего назначения» (фугасный) и практические, штатный их боекомплект составлял 1000 единиц (150 на ствол)[34][35]. Максимальная дальность стрельбы при угле возвышения в 45° достигала 29,4 км[33].
Система управления огнём главного калибра крейсеров включала в себя два визира центральной наводки (ВЦН) тип 94 модель 2 — на вершине носовой надстройки (главный) и за дымовой трубой (резервный), визир слежения за целью тип 92 модель 1 (на нижней палубе), два 8-метровых (на крышах башен ГК № 2 и 4) и один 6-метровый (на вершине надстройки) дальномера тип 14, и три 110-см поисковых прожектора тип 92. Также устанавливались устройства задержки выстрела тип 98, снижающие рассеяние снарядов[34][36].
Для борьбы с самолётами на зенитной палубе вокруг дымовой трубы были установлены восемь 127-мм орудий тип 89 в спаренных щитовых установках с электрогидравлическим приводом типа A1 модель 1. С максимальным углом возвышения в 90° их эффективная досягаемость по высоте достигала 7400 метров[37], боекомплект—1600 снарядов (по 200 на ствол)[35]. Для управления их огнём использовались две СУАЗО тип 94 (по бокам надстройки), каждая с 4,5-метровым дальномером[34][36].
Малокалиберное зенитное вооружение было представлено шестью спаренными 25-мм автоматами тип 96: первая пара размещалась на спонсонах в передней части надстройки, вторая-на прожекторной площадке позади дымовой трубы, третья-рядом с грот-мачтой. Их боекомплект включал 24 000 снарядов (по 2000 на ствол)[35]. Для управления огнём зенитных автоматов использовались три визирные колонки тип 95: одна на надстройке и две между дымовой трубой и грот-мачтой[38][36].
Торпедное вооружение состояло (как и на типе «Могами») из четырёх строенных поворотных 610-мм торпедных аппаратов тип 90 модель 1, располагавшихся на верхней палубе в задней части надстройки. При массе в 15,75 тонны, длине 8,87 м и ширине 3,59 м они имели электрогидравлическое наведение, поворот на максимальные 105 ° занимал 5,3 секунды (в случае резервного ручного-до 90 секунд). В торпедном отсеке находились компрессор и генератор «специального воздуха» (кислорода)[34][39].
Используемые кислородные торпеды тип 93 модель 1 при стартовой массе в 2,7 тонны несли 490 кг взрывчатого вещества тип 97[прим. 7] и могли пройти 40 000 м на 36 узлах, 32 000 на 40 и 20 000 на 48[40]. Из общего их боекомлекта в 24 штуки двенадцать находились в торпедных аппаратах, а ещё двенадцать—в системе быстрой перезарядки. Боеголовки торпед имели защиту из броневого кожуха[39]. Для управления их огнём использовались в себя два визира тип 91 модель 3 и два прибора управления торпедной стрельбой тип 93 на надстройке. Помимо них на фок-мачте (рядом с радиопеленгатором тип 93) находился прибор управления торпедной стрельбой тип 92, необходимый для использования кислородных торпед на дальность до 30 000 м, а на уровне верхней палубы—торпедный автомат стрельбы тип 93[38][36].
Крейсера оснащались двумя малыми тралами и двумя параванами. На их кормовых оконечностях находились два жёлоба для сброса глубинных бомб (Тип 95, позже—Тип 2). На трюмной палубе размещался пост связи с подводными лодками. Его аппаратура (типа «Фуку» модель 10, допускавшая использование в качестве пассивной ГАС) была установлена ниже, между между 39 и 40 шпангоутами[41].
Авиационное вооружение состояло из двух пороховых катапульт тип № 2 модель 5, расположенные побортно над торпедными отсеками. При длине в 19,4 м они позволяли разгонять самолёты весом до 4000 кг до стартовой скорости в 28 м/с. Авиагруппа по проекту состояла из двух трёхместных (тип 94, на стрелах катапульт) и четырёх двухместных (тип 95, на системе рельсов на верхней палубе в кормовой части) разведывательных гидросамолётов. «Тикуму» планировалось оснастить восемью машинами (четырьмя тип 94 и четырьмя тип 95), но фактически из-за их нехватки оба крейсера несли лишь пять. Для погрузки гидросамолётов на грот-мачте имелся кран с 24-м стрелой, авиабомбы (60-кг и 250-кг) хранились в защищённом бронёй помещении за 4-й башней ГК, бензиновые цистерны (с системой заполнения углекислым газом) находились на трюмной палубе[38][39].
Экипаж и условия обитаемости
По проекту экипаж крейсеров состоял из 874 человек: 59 офицеров и 815 унтер-офицеров и матросов. Из-за усиления малокалиберной зенитной артиллерии во время войны численность всей команды превысила 1000[29].
Рядовой состав размещался в восемнадцати кубриках: на средней палубе находились № 1-№ 4 в центральной её части (там же были помещения унтер-офицеров) и № 5-№ 8 в кормовой, на нижней палубе № 9-№ 11 в носу и № 12-№ 18 в корме[42]. Общий их объём (с вычетом занимаемого санитарно-гигиеническим оборудованием) составлял 3585 м³, или 4,4 м³ на человека[12].
Каюты офицеров находились в носовой части на нижней (только для токуми сикан[прим. 8]) и средней (для всех остальных) палубах. Их общий объём (считая и занимаемое санитарно-гигиеническим оборудованием) был 1868 м³, или 31,7 м³ на человека. Высота межпалубного пространства составляла 2,55 м (между нижней и средней палубами) и 2,60 м (между средней и верхней). Соответственно, некоторые бывшие офицеры ЯИФ после войны утверждали, что «Тонэ» и «Тикума» пользовались репутацией самых лучших японских крейсеров с точки зрения условий обитаемости[12].
На кораблях имелись кладовые для риса и маринованных продуктов (в носовой части) и морозильная камера (в корме)[43]. На средней палубе размещались лазарет, матросская баня и санитарно-гигиенические помещения командного состава. Раздельные (для офицеров и матросов) камбузы находились на верхней палубе с правого борта, у переднего торпедного отсека[44].
Строительство
Головной корабль в серии был заложен на стапеле № 1 верфи компании «Мицубиси» в Нагасаки 1 декабря 1934 года[45]. Одновременно с закладкой ему было присвоено название «Тонэ» в честь протекающей по равнине Канто реки. Ранее это имя уже носил бронепалубный крейсер, служивший в ЯИФ в 1910—1931 годах[10]. 21 ноября 1937 года «Тонэ» был спущен на воду, в строй он вошёл 20 ноября 1938 года[46][45].
Второй корабль заложили на освободившемся стапеле № 2 той же верфи 1 октября 1935 года[45]. Двумя днями ранее, 28 сентября, он получил название «Тикума», в честь верхнего течения реки Синано в префектуре Нагано[10]. В прошлом это имя носил турбинный бронепалубный крейсер, служивший в ЯИФ в 1912—1931 годах[47]. «Тикума» сошёл на воду 19 марта 1938 года, а 20 мая 1939 года был передан флоту[46][45].
| Название | Место постройки | Заложен | Спущен на воду | Введён в эксплуатацию | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| Тонэ (яп. 利根?) | Верфь «Мицубиси», Нагасаки | 1 декабря 1934[45] | 21 ноября 1937[45] | 20 ноября 1938[45] | Потоплен американской авиацией в Курэ 24 июля 1945 года, поднят и разделан на металл в 1947—1948 годах |
| Тикума (яп. 筑摩?) | Верфь «Мицубиси», Нагасаки | 1 октября 1935[45] | 19 марта 1938[45] | 20 мая 1939[45] | Потоплен американской авиацией у острова Самар 25 октября 1944 года |
История службы
После вступления в строй «Тонэ» находился в резерве, позже — в составе 6-й дивизии. 15 ноября 1939 года образована новая 8-я дивизия, в которую вошли и «Тонэ» (флагман), и «Тикума»[12].
В апреле и сентябре 1940 года оба корабля ходили к побережью Южного Китая, а 11 октября приняли участие в морском смотре в Иокогаме в честь 2600-летия основания Японской империи. До конца ноября они были отдокованы в Майдзуру. Третий поход «Тонэ» и «Тикумы» к южнокитайским берегам занял период с декабря 1940 по март 1941 года. В апреле и сентябре 1941 года они снова проходили докование в Майдзуру в рамках первой и второй фазы военных приготовлений[48].
17 ноября 1941 года 8-я дивизия была тактически подчинена Мобильным силам (Кидо Бутай), ядро которых составляли шесть авианосцев и четыре линкора типа «Конго». 26 ноября вместе с ними она покинула залив Хитокаппу на острове Эторофу для участия в Гавайской операции. Из-за недостаточности штатных запасов топлива для такого похода «Тонэ» и «Тикума» взяли на борт большое количество бочек с мазутом. Утром 7 декабря гидросамолёты Тип 0 с обоих крейсеров провели последнюю разведку Пёрл-Харбора. После успешного удара по американской базе, 8-я дивизия прикрывала вторую высадку на Уэйк, в Курэ она вернулась 29 декабря[49].
С 10 по 27 января 1942 года оба крейсера в составе Кидо Бутай поддерживали захват Рабаула, Лаэ и Саламуа. 1 февраля они выходили на перехват американских 8-го и 17-го оперативных соединений, но безуспешно. 19 февраля «Тонэ» и «Тикума» прикрывали Кидо Бутай в ходе удара по Дарвину. 1 марта южнее острова Рождества они потопили нидерландское торговое судно «Модйокерто» и (совместно с линкорами) американский эсминец «Эдсолл», выпустив по ним суммарно 844 203-мм и 62 127-мм снарядов. 4 марта «Тикума» также уничтожила совместно с «Уракадзэ» судно «Энггано»[50].
26 марта 8-я дивизия вышла вместе с Кидо Бутай в поход в Индийский океан. Утром 5 апреля один из гидросамолётов с «Тонэ» обнаружил британские тяжёлые крейсера «Корнуолл» и «Дорсетшир», которые затем были потоплены японской палубной авиацией. В Майдзуру 8-я дивизия вернулась 23 апреля, оба корабля до 12 мая прошли там докование[50].
В ходе операции «MI» утром 4 июня гидросамолёты обоих крейсеров осуществляли поиск целей в районе Мидуэя, и именно борт с «Тонэ» первым обнаружил американское авианосное соединение — но уже после того, как оно подняло в воздух свои авиагруппы. Вечером того же дня «Тонэ» и «Тикума» несколько раз подвергались налётам палубной и береговой авиации США, но никаких повреждений не получили[51].
В июле при реорганизации Кидо Бутай 8-я дивизия вошла в его штатный состав. 24 августа в ходе сражения у Восточных Соломоновых островов «Тонэ» принял на борт часть экипажа потопленного «Рюдзё», один из гидросамолётов «Тикумы» обнаружил американские корабли, а сама она участвовала в неудачном ночном преследовании[52].
26 октября 8-я дивизия участвовала в сражении авианосцев у островов Санта-Крус, при этом «Тикума» получила повреждения средней тяжести: «Донтлессы» с «Хорнета» добились трёх бомбовых попаданий и одного близкого разрыва, в результате которых были разрушены верхняя часть надстройки, передний торпедный отсек правого борта, затоплены третье и пятое котельные отделения, 151 член экипажа был убит и 165 ранено. После экстренного исправления повреждений плавмастерской «Акаси» крейсер был отправлен в Курэ, где находился на ремонте с 29 ноября по 28 декабря[53].
Большую часть 1943 года 8-я дивизия провела в японских водах и на Труке, только несколько раз выходя на перехват американских кораблей — 18 сентября и 17 октября. 5 ноября в ходе бомбардировки Рабаула «Тикума» получила лёгкие повреждения корпуса и оборудования из-за близких разрывов. 1 января 1944 года 8-я дивизия была расформирована, оба крейсера вошли в состав 7-й, ранее включавшей «Судзую» и «Кумано»[54].
9 марта «Тонэ» вместе с «Тикумой» потопили британское судно «Бихар» в районе Кокосовых островов. Однако из-за переданного им сигнала бедствия рейдерская операция была отменена, крейсера вернулись в Сингапур 20-го марта. Они участвовали в операции «А-Го» 19-20 июня, но никаких повреждений не получили[55].
18 октября «Тонэ» и «Тикума» вместе с Первым набеговым соединением Куриты покинули Лингу для участия в операции «Сё-Го». 24 октября в море Сибуян «Тонэ» получил лёгкие повреждения из-за трёх бомбовых попаданий. На следующий день у острова Самар оба корабля активно участвовали в бое с «Таффи 3» (в частности, в потоплении авианосца «Гэмбир Бэй»), и для «Тикумы» это сражение стало последним: она потеряла ход после последовательных попаданий трёх 570-мм торпед Mk 13 с 272 кг торпекса, сброшенных TBM-1C (предположительно, с «Натомы Бэй» и «Киткун Бэй»). Во второй половине дня TBM-1C с «Оммани Бэй» поразили крейсер ещё тремя авиаторпедами, и он затонул в течение 15 минут. Выживших членов экипажа «Тикумы» принял на борт эсминец «Новаки», который в ночь на 26-е был потоплен американскими кораблями вместе со всеми находившимися на борту. Таким образом, из более чем тысячной команды крейсера не спасся никто[прим. 9][56].
«Тонэ» у острова Самар получил одно попадание 127-мм снарядом и одно 250-кг авиабомбы, общие потери его экипажа за 24-е и 25-е октября составили 19 человек убитыми. По итогам сражения 7-я дивизия прекратила своё существование, уцелевшие «Тонэ» и «Кумано» были переданы в 5-ю дивизию Второго флота[57].
До февраля 1945 года «Тонэ» находился на ремонте в Майдзуру, и более уже Японию не покидал. 19 марта он был легко повреждён от близких разрывов бомб. 24 июля в Этадзиме при налёте палубной авиации из 38-й оперативной группы «Тонэ» получил три прямых попадания 250-кг и 500-кг бомб и семь близких разрывов, в результате чего лёг на грунт и был оставлен экипажем. 28 июля он получил дополнительные повреждения при новом налёте. В таком состоянии «Тонэ» находился вплоть до капитуляции Японии и исключения из списков флота. В апреле 1947 года начали подъём надстроек и башен, 4 мая 1948 корпус был поднят и отбуксирован в Курэ, где его к 30 сентября разобрали на металл[58].
Модернизации
В апреле 1941 года при доковании в Майдзуру крейсера получили размагничивающую обмотку для защиты от магнитных мин[42].
В феврале-марте 1943 года «Тонэ» и «Тикума» прошли в Майдзуру первую военную модернизацию. При ней устанавливалось ещё два спаренных 25-мм автомата (общее число стволов — 16), на фок-мачте размещался радиолокатор обнаружения воздушных целей № 21 (счётно-решающий прибор тип 92 при этом демонтировался), надстройка оснащалась ветрозащитными козырьками, на ней оборудовался командный пост управления зенитным огнём[59][60].
В ноябре-декабре 1943 года «Тонэ» и в декабре 1943-феврале 1944 «Тикума» прошли в Курэ вторую военную модернизацию. При ней было усилено зенитное вооружение-спаренные 25-мм автоматы на надстройке и у грот-мачты заменили на строенные (общее число стволов — 20), дополнительно установили четыре 13,2-мм пулемёта тип 93. Также для улучшения герметичности корпуса все иллюминаторы на нижней палубе и многие на средней были заварены[59][54].
С 26 июня по 8 июля 1944 года «Тонэ» и «Тикума» прошли в Курэ третью военную модернизацию. При ней снова усиливалось зенитное вооружение — на мостик и в корме дополнительно размещено четыре строенных и 23/25 («Тикума»/«Тонэ») одиночных 25-мм автоматов (общее число стволов-55/57), на фок-мачте установили два радиолокатора обнаружения надводных целей № 22 4-й модификации, на грот-мачте дополнительный радар № 13, также крейсера получили приёмники радарного излучения и устройства инфракрасной связи[59][61].
«Тонэ» при ремонте в Майдзуру с 17 ноября 1944 по 17 февраля 1945 года прошёл последнюю модернизацию. При ней дополнительно установили четыре строенных 25-мм автомата, семь одиночных сняли (общее число стволов-62). Радиолокатор № 21 демонтировался, а РЛС № 22 4-й модификации модернизировалась с установкой супергетеродинного приёмника и могла использоваться в системе управления огнём[62][57].
Оценка проекта
 |
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
Напишите отзыв о статье "Тяжёлые крейсера типа «Тонэ»"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Официально классифицировались как крейсера класса A (ко-кю дзюнъёкан).
- ↑ 12 марта 1934 года только что вступивший в строй миноносец «Томодзуру» перевернулся в шторм, погибло 97 членов экипажа. Этот инцидент привёл к отстранению главного конструктора Фудзимото и введению жёстких требований к остойчивости.
- ↑ Данные испытаний крейсера «Тонэ» 5 ноября 1938 года.
- ↑ Хромоникелевая броневая сталь, содержащая 0,43-0,53 % углерода, 3,7-4,2 % никеля и 1,8-2,2 % хрома. Аналог более ранней британской типа VH, выпускалась в Японии с начала 20-х годов.
- ↑ Конструкционная сталь повышенной прочности, содержащая 0,25-0,30 % углерода и 1,2-1,6 % марганца. Разработана британской компанией «Дэвид Колвилл энд Сонс» (отсюда обозначение Dücol или просто D) в 1925 году, была несколько прочнее HT.
- ↑ Броневая сталь, содержащая 0,38-0,46 % углерода, 2,5-3,0 % никеля, 0,9-1,3 % меди и 0,8-1,3 % хрома. Удешевлённый аналог NVNC с заменой части дефицитного никеля медью, использовалась для плит толщиной до 75 мм.
- ↑ 60 % тринитротолуола или тринитроанизола, 24 % гексанитродифениламина, 16 % алюминиевой пудры.
- ↑ Токуми сикан—термин, обозначающий младших офицеров ЯИФ (до лейтенанта включительно), повышенных из унтер-офицеров за достойную службу или после завершения специальных курсов.
- ↑ В японских источниках утверждается, что американцами был подобран один выживший с «Тикумы». См. книгу Лакруа и Уэллса, с. 533.
- Сноски
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 823.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 824.
- ↑ 1 2 Warship 41, 1987, p. 42.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 502.
- ↑ 1 2 3 Warship 42, 1987, p. 110.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 503.
- ↑ 1 2 3 Warship 42, 1987, p. 111.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 505-508.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 515-517.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 504.
- ↑ Warship 42, 1987, p. 112-113.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 523.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 509.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 511.
- ↑ Warship 43, 1987, p. 138-139.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 510.
- ↑ 1 2 3 4 5 Warship 43, 1987, p. 139.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 509-510.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 510-512.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 512.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 513.
- ↑ 1 2 3 4 Warship 43, 1987, p. 141.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 473, 519.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 475.
- ↑ Warship 43, 1987, p. 139-141.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 473.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 473-475.
- ↑ Warship 43, 1987, p. 143.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 522.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 519.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 520.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 132.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 97.
- ↑ 1 2 3 4 Warship 42, 1987, p. 113.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 514.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 517.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 238.
- ↑ 1 2 3 Warship 42, 1987, p. 117.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 515.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 779.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 518.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 524.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 518-519.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 270-271.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 822.
- ↑ 1 2 Warship 42, 1987, p. 110-111.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 505.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 524-525.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 526.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 527.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 528.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 529.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 529-530.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 531.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 532.
- ↑ Хакетт и Кингсепп, 1997.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 535.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 536-537.
- ↑ 1 2 3 Warship 44, 1987, p. 223.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 530.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 532-533.
- ↑ Warship 44, 1987, p. 224.
Литература
- на японском языке
- 雑誌「丸」編集部編. 日本の軍艦. 第7卷, 重巡. 3 («Нихон но гункан»/«Японские боевые корабли», том 7—тяжёлые крейсера, часть III: «Могами», «Микума», «Судзуя», «Кумано», «Тонэ», «Тикума»). — 光人社, 1990. — 263 с. — ISBN 4-7698-0457-1.
- на английском языке
- Hans Lengerer, Sumie Kobler-Edamatsu, Tomoko Rehm-Takahara Tone: A different approach to the heavy cruiser // Warship. — 1987. — № 41. — С. 35-42. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0-85177-435-0&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0-85177-435-0].
- Hans Lengerer, Sumie Kobler-Edamatsu, Tomoko Rehm-Takahara Tone: Construction and characteristics // Warship. — 1987. — № 42. — С. 110-117. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0-85177-436-9&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0-85177-436-9].
- Hans Lengerer, Sumie Kobler-Edamatsu, Tomoko Rehm-Takahara Tone: The technical specification // Warship. — 1987. — № 43. — С. 138-149. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0-85177-437-7&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0-85177-437-7].
- Hans Lengerer, Sumie Kobler-Edamatsu, Tomoko Rehm-Takahara Tone: Modifications and war service // Warship. — 1987. — № 43. — С. 223-231. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0-85177-438-5&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0-85177-438-5].
- Eric Lacroix, Linton Wells II. Japanese cruisers of the Pacific war. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 с. — ISBN 1-86176-058-2.
- Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/tone_t.htm IJNMS TONE: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997).
- Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/chikuma_t.htm IJNMS CHIKUMA: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997).
- на русском языке
- С. В. Сулига. Японские тяжелые крейсера (в двух томах). — М:: Галея Принт, 1997. — 96+120 с. — ISBN 5-7559-0020-5.
- Ю. И. Александров. Тяжёлые крейсера Японии. Часть I. — СПб: Истфлот, 2007. — 84 с. — ISBN 978-5-98830-021-2.
 |
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Хакетт и Кингсепп, 1997 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Тяжёлые крейсера типа «Тонэ»
– Я? что я? – сказал Пьер.– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.
Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.
Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.
Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.
Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.
Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.
Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.
Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.
ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
