Тяжёлые крейсера типа «Фурутака»

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px; font-size: 120%; background: #A1CCE7; text-align: center;">Тяжёлые крейсера типа «Фурутака»</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:4px 10px; background: #E7F2F8; text-align: center; font-weight:normal;">古鷹型重巡洋艦</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; ">
</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; ">
Тяжёлый крейсер «Фурутака» в 1926 году
</th></tr> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Проект</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Страна</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Изготовители</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;">
  • Верфи «Мицубиси» (Нагасаки) и «Кавасаки» (Кобэ)
</td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Операторы</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Последующий тип</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> «Аоба» </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Годы постройки</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 19221926 годы </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Годы в строю</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 19261942 годы </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Построено</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 2 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Потери</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 2 </td></tr>

<tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Основные характеристики</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Водоизмещение</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> Изначально: 7950 т (стандартное), 10 252 (полное)[1]
После модернизации: 8561 т (стандартное), 11273 (полное)[2] </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Длина</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 183,46 м (по ватерлинии);
185,17 м (наибольшая) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Ширина</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 16,5 м (исходно),
16,93 м (после модернизации) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Осадка</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 5,61 м (после модернизации) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Бронирование</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> Исходно: Броневой пояс — 76 мм;
палуба — 32-35 мм;башни — 25-19 мм;
После модернизации: добавлены 35-мм броня мостика и 57-мм барбеты </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Двигатели</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 ТЗА Мицубиси-Парсонса («Фурутака») или Брауна-Кёртисса («Како»),
12 котлов «Кампон Ро Го» (10 после модернизации) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Мощность</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 106 352 («Фурутака»)/103 971 («Како») л. с. в 1925 году;
103 340 («Фурутака») л. с. в 1939 году. </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Движитель</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 гребных винта. </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Скорость хода</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 35,22 («Фурутака»)/34,90 («Како»)) узла в 1925 году;
32,95 («Фурутака») узла в 1939 году </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Дальность плавания</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 7000 (проектная)/7900 (после модернизации) морских миль на 14 узлах </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Экипаж</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 604 человека по проекту;
616-631 фактически в 1926-1937 годах;
639 после модернизации </td></tr> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Вооружение (Исходно)</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 6 × 1 — 200-мм/50 Тип 3 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Зенитная артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 × 1 76-мм/40 Тип 3,
2 × 7,7-мм пулемёта Льюиса; </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Минно-торпедное вооружение</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 12 (6 × 2) — 610-мм ТА Тип 12 (12 торпед Тип 8); </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Авиационная группа</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 1 стартовая платформа для 2 гидросамолётов Тип 2; </td></tr> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Вооружение (После модернизации)</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 3 × 2 — 203-мм/50 Тип 3 № 2 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Зенитная артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 × 1 120-мм/45 Тип 10,
4 × 2 — 25-мм/60 Тип 96,
2 × 2 13,2–мм пулемёта Тип 93 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Минно-торпедное вооружение</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 8 (2 × 4) — 610-мм ТА Тип 92 (16 торпед Тип 90, с 1940 Тип 93) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Авиационная группа</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 1 катапульта (с 1932-1933 годов), до 2 гидросамолётов Тип 90, Тип 94 или Тип 95 </td></tr>

Тяжёлые крейсера́ типа «Фурутака» (яп. 古鷹型重巡洋艦 Фурутакагата дзюдзюнъёкан) — серия из двух японских крейсеров[прим. 1] 1920-х годов. Первые тяжёлые крейсера японского императорского флота.

Проект крейсеров-разведчиков разрабатывался в Японии в 1916—1921 годах, главным конструктором окончательного варианта был Юдзуру Хирага. Из 4 запланированных по программе «8-8» кораблей в 1922—1926 годах на верфях Нагасаки и Кобэ было построено два: «Фурутака» и «Како». Ещё две единицы («Аоба» и «Кинугаса») строились в 1924—1927 годах и из-за больших конструктивных различий выделяются в отдельный тип.

Корабли содержали ряд новаторских для своего времени решений и превосходили по ТТХ считавшихся вероятными противниками американские крейсера типа «Омаха» и британские типа «Хокинс». Однако они морально устарели ещё в ходе постройки из-за подписания Вашингтонского договора, сделавшего стандартными представителями этого класса куда более крупные и лучше вооружённые единицы.

Оба крейсера прослужили всё межвоенное время, во второй половине 1930-х прошли радикальную модернизацию. Они приняли активное участие в начальном этапе боевых действий на Тихоокеанском театре Второй мировой и погибли в ходе Гуадалканальской кампании, в августе и октябре 1942 года.





Разработка проекта

22 сентября 1916 года японский Морской Генеральный Штаб направил в Морской Технический Совет задание на разработку эскизного проекта крейсера-разведчика. При стандартном водоизмещении в 7200 тонн он должен был нести 76-мм броневой пояс и 12 140-мм орудий в 4 башнях и 4 щитовых установках (или меньшее число перспективных 200-мм орудий), имея при этом скорость в 36 узлов и дальность плавания в 6000-8000 морских миль[3]. По назначению он должен был занять место планировавшихся в проекте программы «8+4» 1914 года 3 6000-тонных крейсеров-разведчиков с 203-мм орудиями, к постройке которых не приступали[4].

Подготовленный проект был включён в принятую 14 июля 1917 года судостроительную программу «8-4». По ней планировалось в срок до 1 апреля 1924 года построить 3 такие единицы стоимостью 6 915 078 иен каждый. Однако вскоре в Японии стали известны ТТХ кораблей, заказанных в США по плану Дэниэлса[прим. 2], и Генеральный Штаб пересмотрел программу, заказав вместо трёх 7200-тонных и шести 3500-тонных восемь 5500-тонных крейсеров[5].

В связи с этим Морской Технический Департамент начал переработку проекта под новые требования и в начале 1918 года представил его обновлённый вариант. Водоизмещение возросло до 8000 тонн, а вооружение составляли 10-12 140-мм орудий в 5-6 башнях, расположенных пирамидально в оконечностях, и 4 спаренных 610-мм торпедных аппарата. Четыре таких корабля стоимостью по 8 млн иен каждый были включены в проект программы «8-8», одобренную 2 июня 1919 года Советом министров и принятую годом спустя на 43-й сессии парламента. Тем не менее в силу роста стоимости единицы до 11 млн из-за инфляции фактически в 1920-м финансовом году были выданы заказы только на 4 5500-тонных крейсера третьей модели[6].

В 1920 после долгих дискуссий в США решили усилить вооружение крейсеров типа «Омаха», добавив им ещё 4 152-мм орудия в двух башнях, пожертвовав при этом скоростью. В этом же году Японию посетил и недавно[прим. 3] вступивший в строй флагман британской Китайской станции тяжёлый крейсер «Хокинс», головной корабль одноимённого типа. При водоизмещении 9750 т он нёс семь 190-мм/50 орудий (из них на борт могло стрелять шесть) и 76 (51+25) броневой пояс, при максимальной скорости в 30 узлов и дальности плавания 5400 миль экономическим ходом. Эти корабли произвели большое впечатление на японских военных[прим. 4], и летом 1921 года начальник секции базового проектирования в МТД Юдзуру Хирага предложил проект 7500-тонного крейсера с шестью 200-мм орудиями в одноорудийных полубашнях и 12 610-мм торпедными аппаратами. Снижение водоизмещения объяснялось использованием палубной и бортовой брони в силовой конструкции корпуса и другими снижающими вес мерами. В августе 1921 года после одобрения МГШ он заменил предшественника в программе «8-8». Кроме того, в октябре того же года МГШ утвердил разработанный капитаном 3-го ранга Фудзимото проект экспериментального крейсера, предназначенного для отработки новых технологий и включённого по настоянию Хираги ещё в план «8-4». Этот корабль, получивший название «Юбари», был затем построен на государственной верфи в Сасэбо в рекордный срок — с июня 1922 по июль 1923 года[7][8].

6 февраля 1922 года в Вашингтоне между США, Великобританией, Японией, Францией и Италией был подписан договор об ограничении морских вооружений, установивший длительные «линкорные каникулы» и верхнюю границу ТТХ кораблей, которые разрешалось свободно строить: водоизмещение в 10 000 длинных тонн и 203-мм главный калибр. Эта планка была существенно выше, чем у крейсера Хираги. Тем не менее, согласно принятой 3 июля 1922 года на 46-й сессии парламента обновленной судостроительной программе было решено построить все четыре 7500-тонных корабля и четыре только проектирующихся 10 000-тонных (будущий тип «Мёко»), пустив на них предназначавшиеся для линкоров плана «8-8» средства[9].

Конструкция

Корпус и компоновка

Корпус крейсера с наибольшими размерами 185,17×16,50 м делился переборками на 20 водонепроницаемых отсеков. Высочайшее соотношение длины и ширины (11,22), превышающее таковое у любых построенных к тому моменту в Японии крейсеров, было необходимым для достижения высокой скорости хода[10].

Форштевень имел характерную изогнутую форму, впервые применённую на «Юбари» — вместе с его большой высотой (8,53 м) и поднимающейся к носу волнообразной верхней палубой это обеспечивало сравнительно низкобортному (5,58 м) крейсеру хорошую мореходность[10]. За полубаком шла башнеподобная надстройка, шесть ярусов которой (самый высокий из них возвышался на 26 м над уровнем воды) включали в себя боевую, штурманскую и радиорубку, ходовой мостик и приборы управления огнём[11].

Дальше находились прямая фок-мачта, две дымовые трубы (носовая — сдвоенная, что в те годы было новшеством) и воздухозаборники вентиляторов машинных и котельных отделений. За ними шли ангар гидросамолётов, трёхногая грот-мачта с грузовой стрелой и кормовая надстройка[12]. Спасательные средства были представлены шестью 9-м шлюпками, двумя 11-м катерами и двумя 6-м сампанами[13].

Оба машинных и котельные отделения (со второго по седьмое) делились центральной переборкой. Эта деталь была объектом споров между конструктором и заказчиками: Хирага считал, что вызванные ею многочисленные случаи гибели кораблей из-за опрокидывания делают её ненужной и даже вредной, МГШ же полагал слишком высоким риск затопления силовой установки от одного попадания при её отсутствии. Итогом стал компромисс в виде центральной переборки только в машинных и части котельных отделений, а также установки устройств контрзатопления, позволяющих быстро выравнивать крен корабля. Такая система использовалась и на последующих японских крейсерах, авианосцах, больших минных заградителях и эсминцах «специального» типа[14][15].

Составлявшие пояс и среднюю палубу плиты брони входили в силовой набор корпуса, увеличивая его продольную прочность и экономя вес за счёт отсутствия под ними стальной обшивки[16].

Распределение веса элементов выглядело следующим образом[прим. 5]:

Масса, т В процентах
Корпус 3144,2 33,1 %
Броневая защита 1147,8 12,1 %
Оборудование и снаряжение 757,6 8,0 %
Вооружение 974,4 10,3 %
Силовая установка 2071,2 21,8 %
Топливо 1340,4 14,1 %
Запасы пресной воды 61,5 0,6 %
Водоизмещение с 2/3 запасов 9502,1 100 %[10]

Несмотря на все принятые меры по снижению веса, перегрузка оказалась значительной, и водоизмещение на испытаниях на 11 % превысило проектную величину в 8586 тонн[17]. Метацентрическая высота по проекту с 2/3 запасов должна была превышать 1 м[17], фактически на испытаниях крейсера «Фурутака» на стабильность в феврале 1937 года были получены цифры в 1,01 м при загрузке в 2/3 от полной (9996 т) и 0,46 м в облегчённом виде (8075 т)[18].

Выявившимся в ходе эксплуатации значительным недостатком было низкое качество клёпки бортовых плит — в частности, при доковании крейсера «Фурутака» в феврале—апреле 1932 года в Курэ была обнаружена потеря более чем трёх тысяч заклёпок[19].

Броневая защита

Основной броневой пояс из плит NVNC[прим. 6] при длине 79,88 м, ширине 4,12 м и толщине 76 мм защищал котельные и машинные отделения. Как и на «Юбари», он крепился непосредственно к шпангоутам с наклоном в 9° и являлся частью силового набора корпуса, будучи при этом, однако, внешним, а не внутренним. При проектном стандартном водоизмещении пояс выступал из воды на 3,28 м, с нагрузкой в 2/3 от полной — на 2,21 м. По проекту, он должен был выдерживать попадания 152-мм снарядов, выпущенных с дистанции 12 000-15 000 м, о защите от 203-мм главного калибра вашингтонских крейсеров не шло и речи[17][20].

К верхнему краю пояса стыковалась средняя палуба, составленная на этом участке из плит NVNC толщиной 35 мм (ближе к средней части — 32 мм) и игравшая роль горизонтальной защиты силовой установки. Она имела карапасную форму, выгибаясь от бортов к центру на 15 см, и также входила в силовой набор корпуса, крепясь непосредственно к бимсам[21][20].

Каналы дымовых труб прикрывались 38-мм плитами NVNC на 1,27 м от уровня средней палубы. Дополнительно на уровне верхней палубы их защищали плиты из стали стали HT[прим. 7] суммарной толщиной 48 (28,6+19) мм[22][20].

Носовой и кормовой погреба боезапаса прикрывались плитами NVNC толщиной 51 мм с бортов и 35 мм — сверху. Рулевое отделение закрывалось со всех сторон 12,7-мм и 25-мм бронёй, башнеподобная надстройка же исходно защиты вообще не имела[22][20].

Защита подводной части корпуса ограничивалась двойным дном и цистернами для жидкого топлива, играющими роль булей. Бронированную противоторпедную переборку было решено не устанавливать из-за весовых ограничений, а также показанной в ходе обстрелов корпуса недостроенного линкора «Тоса» недостаточной эффективности такого рода защиты[22][15].

Суммарный вес бронирования крейсера составлял менее 1200 т или 12 % от водоизмещения в 2/3 полного, тем не менее значительно превосходя в этом предшественников: у 5500-тонных крейсеров эта доля составляла 3-4 %, у «Юбари» — 8,6 %[22].

Энергетическая установка

На крейсерах устанавливались 4 турбозубчатых агрегата Мицубиси-Парсонса («Фурутака») или Брауна-Кёртисса («Како») мощностью по 25 500 л. с. (18,75 МВт), приводившие в движение 4 трёхлопастных гребных винта. Эти агрегаты были последними ТЗА иностранной разработки, устанавливавшимися на японских военных кораблях. Суммарная их мощность в 102 тысячи лошадиных сил по проекту должна была обеспечивать максимальную скорость хода в 34,5 узла[23].

В обоих случаях каждый агрегат включал в себя реактивную турбину малого давления (13 000 л.с. при 2000 об/мин) и активную высокого (12 500 л.с. при 3000 об/мин). Через редуктор c двойной геликоидной передачей (одна центральная шестерня и по две малые шестерни от каждой турбины) они вращали вал 3,51–метрового гребного винта, с максимальной частотой оборотов всего 360 об/мин. На внешние валы работали передние ТЗА, на внутренние — задние[23].

В корпусах турбин низкого давления (ТНД) находились турбины заднего хода общей мощностью 28 000 л. с. (по 7000 л. с. каждая), вращавшие винты в направлении, обратном к вращению винтов при переднем ходе. Пар при переходе в такой режим поступал на них напрямую, минуя ТВД[23]. Для экономичного хода использовалась совместно крейсерские ступени ТВД и отдельные турбины крейсерского хода (ТКХ) в передних ТЗА, соединённые передающей шестернёй. При скорости в 14 узлов и менее пар поступал на ТКХ, с неё на крейсерскую ступень ТВД, потом на остальные ступени ТВД и ТНД, и уже затем — в конденсатор. На полном ходу ТКХ отсоединялись, и пар шёл напрямую в ТВД. Суммарная мощность паротурбинной установки в крейсерском режиме (14,5–узловая скорость хода) составляла 4879 л.с. [24].

Штатный максимальный запас топлива составлял 400 т угля и 1400 т мазута, что давало проектную дальность плавания в 7000 морских миль 14–узловым ходом. При фактической же в первые годы службы (570 т угля и 1010 т мазута) её величина была меньше и составляла 6000 миль. Часовой расход мазута в крейсерском режиме на испытаниях составлял 3,18 тонн/час, или 652 грамма на лошадиную силу в час[25].

Отработанный пар собирался в четырёх однопоточных конденсаторах типа «Унифлюкс» (четыре рядом с ТНД и четыре под ними). Каждое машинное отделение оснащалось двумя нагнетательными и двумя вытяжными электрическими вентиляторами типа «Сирокко», а также цистерной с пресной водой в передней его части[23].

Па́ром турбозубчатые агрегаты питали двенадцать трёхбарабанных водотрубных котлов типа «Кампон Ро Го», располагавшихся в семи котельных отделениях. В первом находилось два средних нефтяных котла, со второго по пятое — по два больших нефтяных, в шестом и седьмом — по одному малому смешанному. Рабочее давление перегретого пара — 18,3 кгс/см² при температуре 156 °C. Повышенная на 56° по сравнению с обычным насыщенным паром температура позволила на 10% снизить расход топлива в крейсерском режиме, однако привела к более сильной коррозии трубок. Каждое котельное отделение имело главный питательный насос и топливоподогреватель, каждый отдельный котёл — по два нагнетательных вентилятора и подогреватель питательной воды. Для отвода продуктов сгорания использовалась две дымовые трубы: передняя сдвоенная (от 1-5 котельных отделений) и задняя одиночная (от 6-7 отделений)[26].

Для питания корабельной электросети (напряжение — 225 В) использовались четыре бензиновых электрогенератора (два по 67,5 КВт и два по 90 КВт, суммарной мощностью 315 КВт), расположенных спереди и сзади машинного отделения, на уровне трюмной палубы. Рулевое устройство крейсеров же включало в себя отдельную двухцилиндровую паровую машину, посредством гидроцилиндра приводившую в действие балансирный руль[27].

Результаты ходовых испытаний крейсеров[27]
Дата Место проведения Водоизмещение, тонн Мощность силовой установки, л.с. Скорость, узлов
«Фурутака» 10 сентября 1925 года Район острова Косикидзима 8640 106 352 35,221
«Како» 1 мая 1926 года Пролив Кии 8640 103 971 34,899

Оба крейсера превысили проектную скорость в 34,5 узла. Однако испытания эти проводились при проектном водоизмещении с 2/3 запасов (8600 тонн), а не при фактическом, которое из-за перегрузки было больше на 900 тонн[27].

Вооружение

Главный калибр крейсеров включал шесть 200-мм орудий в шести одноорудийных полубашнях. Данная артсистема разрабатывалось в Морском арсенале Курэ под руководством инженера Тиёкити Хата в 1916—1921 годах, на вооружение ВМФ Японии была принята в 1924 году[14]. 200-мм орудие Тип 3[прим. 8] имело длину ствола в 50 калибров и проектную скорострельность в 5 выстрелов в минуту. Оно имело ствол с полупроволочной обмоткой и поршневой затвор, масса его составляла 17,9 тонн[28][15].

Орудия размещались по линейно-возвышенной схеме — три полубашни «пирамидой» в носу и три аналогично в корме. Применяемая установка типа А конструктивно была схожа с более ранними спаренными 140-мм полубашнями крейсера «Юбари». При массе в 57,5 тонн и диаметре погона 3,2 м она защищалась плитами из стали HT толщиной в 25 мм (лоб и борта), 19 мм (крыша) и 6,4 мм (корма). Наведение по горизонтали осуществлялось электрогидравлическим приводом мощностью в 14 л. с., по вертикали — восьмисильным электродвигателем[14]. Максимальная дальность стрельбы 110-кг бронебойным снарядом Тип 5 при угле возвышения в 25° достигала 24 км[28].

Подача боеприпасов до уровня средней палубы производилась для каждой полубашни двумя цепными ковшовыми подъёмниками. По первому, приводимому в действие электродвигателем в 8 л. с., подавались 110-кг снаряды, по второму, с пятисильным приводом — 32,6-кг заряды в картузах. Затем они перегружались на гидравлический подъёмник и поднимались в боевое отделение, где вручную заряжались[28]. В силу не очень удачной компоновки подачи скорострельность сильно зависела от физического состояния расчёта и реально была гораздо меньше проектного значения, составляя два выстрела в минуту[14].

Система управления их огнём включала два директора Тип 14 — на вершине носовой надстройки (главный) и над ангаром гидросамолётов (резервный), два 3,5-метровых дальномера, вычислитель курса и скорости цели Тип 13 и поисковый прожектор Тип 90[11].

Для борьбы с самолётами в центральной части корпуса были установлены 4 76-мм орудия Тип 3 в одиночных установках. Данная артсистема была разработана в 1914—1915 годах и принята на вооружение 4 февраля 1916 года. С максимальным углом возвышения 75° и досягаемостью по высоте в 5300 метров она считалась сравнительно эффективной для поражения тихоходных аэропланов на малых и средних высотах[29]. В дополнение к этим орудиям на мостике также были размещены 2 7,7-мм пулемёта конструкции Льюиса[30][31]. Торпедное вооружение состояло из шести спаренных 610-мм торпедных аппаратов Тип 12, располагавшихся на средней палубе[30]. Запускаемые из них парогазовые торпеды Тип 8 № 2 при стартовой массе в 2,362 тонны несли 346 кг тринитрофенола и могли пройти 20 000 м на 27 узлах, 15 000 на 32 и 10 000 на 38[32]. Для управления их стрельбой на крыше третьего яруса надстройки было установлено два торпедных директора Тип 14[11][33].

Исходно при разработке проекта Хирага предполагал не устанавливать ТА, считая их слишком уязвимым местом для крупного корабля. Однако МГШ уже к тому времени сделал ставку на ночные бои, и в итоге все строившиеся в Японии тяжёлые крейсера оснащались мощным торпедным вооружением[30][33].

Крейсера также несли 26,6-метровую стартовую платформу, расположенную перед и на крыше четвёртой башни ГК. С неё запускались разведывательные гидросамолёты Heinkel HD 26 (одноместный) и Heinkel HD 25 (двухместный), позже и лицензионный вариант второго — Тип 2. Ангар для них располагался за задней дымовой трубой[34][35].

Экипаж и условия обитаемости

По проекту экипаж крейсеров включал 604 человека: 45 офицеров и 559 нижних чинов[13][36].

Каюты командного состава размещались в носовой части на средней палубе, кубрики рядового — на нижней и жилой палубах в носу и на средней в корме. На одного человека приходилось 1,5-1,6 квадратных метра жилого пространства, что соответствовало уровню 5500-тонных крейсеров и для корабля таких размеров считалось явно недостаточным. За тесноту корабли типа «Фурутака» и последующего типа «Аоба» получили среди моряков прозвище «суйдзокукан» («Аквариумы»)[13].

Как и на «Юбари», иллюминаторы нижних кубриков располагались слишком близко от ватерлинии, и на ходу их приходилось задраивать во избежание заливания морской водой. Кроме того, при плавании в тропиках недостаточными оказались и возможности естественной и искусственной вентиляции[13][36].

Строительство

Заказы на два крейсера стоимостью по 15 млн иен были выданы верфям «Мицубиси» в Нагасаки и «Кавасаки» в Кобэ 20 июня 1922 года. 11 августа корабль № 2 получил название «Фурутака» в честь горы на острове Этадзима, рядом с военной академией Императорского флота. Первый же крейсер 9 октября по неясной причине был назван «Како» в честь реки в префектуре Хёго, нарушив тем самым установленный в 1913 году порядок наименования[прим. 9]. 17 ноября его заложили в Кобэ под строительным номером 540. «Фурутака» же был заложен 5 декабря в Нагасаки под номером 390. Из-за народных волнений и произошедшего 1 сентября следующего года катастрофического землетрясения строительство первое время шло медленно, а на «Како» и вовсе было прервано на 3 месяца из-за обрушения портального крана. «Фурутака» был спущен на воду 25 февраля 1925 года и вышел на ходовые испытания в сентябре, однако из-за проблем с турбинами ожидавшаяся 23 ноября его передача флоту состоялась лишь 31 марта следующего года. Спуск «Како» же произошёл 10 апреля 1925, а сдан он был 20 июля 1926 года[37][38].

Третий («Кинугаса») и четвёртый («Аоба») крейсера, заложенные там же в январе—феврале 1924 года, строились по улучшенному проекту (с новыми спаренными 200-мм установками и 120-мм зенитными орудиями) и сейчас их выделяют в отдельный тип «Аоба»[39].

Название Место постройки Заказан Заложен Спущен на воду Введён в эксплуатацию Судьба
Фурутака (яп. 古鷹?) Верфь «Мицубиси», Нагасаки 20 июня 1922[40] 5 декабря 1922[40] 25 февраля 1925[40] 31 марта 1926[40] Потоплен в сражении у мыса Эсперанс 12 октября 1942 года
Како (яп. 加古?) Верфь «Кавасаки», Кобэ 20 июня 1922[40] 17 ноября 1922[40] 10 апреля 1925[40] 20 июля 1926[40] Торпедирован американской подводной лодкой S-44 10 августа 1942 года

История службы

После вступления в строй «Фурутака» и «Како» были зачислены в состав 5-й дивизии крейсеров. В 1927 году к ним присоединились и «Кинугаса» с «Аобой». В 1928 году дивизия участвовала во Второй Шаньдунской экспедиции и параде в честь коронации императора Хирохито. В марте 1929 она совершала короткий поход к Циндао[41].

«Како» в мае-июне 1930 года участвовал в плавании в южных морях, а 26 октября того же года в смотре флота в Кобэ[42].

В 1931—1932 «Како», а в 1932—1933 годах и «Фурутака» прошли первую крупную модернизацию на верфи в Курэ[43].

В апреле 1933 года «Како» вместе с «Аобой» и «Кинугасой» осуществлял стрельбы по списанному крейсеру «Тонэ». В июне-июле он совершил плавание к побережью Южного Китая, а 25 августа вместе с «Фурутакой» участвовал в морском параде в Иокогаме[44].

«Фурутака» после этого ходил к китайскому побережью в сентябре 1934, марте 1935 и апреле 1936 года[45].

В 1936—1937 «Како» на верфи в Сасэбо, а в 1937—1939 годах и «Фурутака» в Курэ прошли реконструкцию[46].

После завершения работ крейсера были переданы в состав 6-й дивизии, где также числились «Аоба» (флагман) и «Кинугаса». В марте 1940 года они совершили поход в побережью Южного Китая, а 11 октября того же года участвовали в морском смотре в Иокогаме, посвящённом 2600-летию основания японского государства легендарным императором Дзимму[47].

В начале Второй мировой оба крейсера участвовали в захвате Гуама, Уэйка, Рабаула и Лаэ и сражении в Коралловом море. В ходе боя у острова Саво в ночь на 9 августа 1942 года шедшие 3-м и 5-м в колонне кораблей адмирала Микава «Како» и «Фурутака» выпустили суммарно 345 203-мм снарядов и 16 кислородных торпед Тип 93, приняв участие в потоплении 4 американских тяжёлых крейсеров и не получив при этом никаких повреждений[48].

При возвращении на базу «Како» был поражён тремя торпедами с подводной лодки S-44 и затонул в течение 5 минут, погибло 70 человек[49].

«Фурутака» принял участие в сражении у мыса Эсперанс в ночь на 12 октября 1942 года, в ходе которого получил до 90 попаданий с американских крейсеров, потерял ход, и после двухчасовой борьбы за живучесть был оставлен командой[50]. Погибло и пропало без вести 143 человека[51].

Модернизации

В первые пять лет службы корабли получали следующие модификации:

  • Осенью 1926 года были установлены защитные чехлы на воздухозаборники вентиляторов котельного отделения № 1;
  • В период с 22 декабря 1926 по февраль 1927 года были удлинены обе дымовые трубы, а их колпаки сделаны наклонными для уменьшения загазованности мостика;
  • Весной 1928 года на «Како» был установлен экспериментальный дождезащитный колпак на первую дымовую трубу (см. снимок), снят через несколько месяцев;
  • В 1929—1930 годах были сняты стартовые платформы[52].

Первую серьёзную модернизацию на верфи в Курэ «Како» прошёл в 1931—1932, а «Фурутака» — в 1932—1933 годах. При ней 76-мм зенитные орудия Тип 3 заменили на 120-мм Тип 10 в установках типа B2 с ПУАЗО Тип 91, добавили два спаренных 13,2-мм пулемёта Тип 93 (над мостиком), две башенки с 2-м прожекторами и катапульту Тип № 2 Модель 1 (перед четвёртой башней ГК). Корабли получили также новый разведывательный двухместный гидросамолёт Тип 90 № 2[43]. В 1936—1937 «Како» на верфи в Сасэбо, а в 1937—1939 годах и «Фурутака» в Курэ прошли реконструкцию, сильно изменившую их облик:

  • Шесть 200-мм одноорудийных установок типа A заменялась на три 203-мм двухорудийные типа E2. Несмотря на название, по внутреннему устройству они были схожи скорее с более ранними башнями типа C (использовались на типе «Аоба»). При массе в 170 тонн и диаметре погона 5,03 м она защищалась плитами NVNC толщиной в 25 мм (лоб, борта, корма, крыша) и 57 мм (барбет). Скорострельность достигла 3 выстрелов в минуту, максимальная дальность стрельбы 125,85-кг бронебойным снарядом Тип 91 при угле возвышения в 45°—29,4 км[53]. Ставшие новым главным калибром орудия Тип 3 № 2 были новыми весьма условно: до того, как попасть на «Фурутаку» и «Како», они стояли на крейсерах «Асигара» и «Хагуро», откуда в 1933—1934 годах были сняты, расточены с 200 до 203,2 мм и перемаркированы[54].
  • Были установлены два спаренных 25-мм зенитных автомата Тип 96 на надстройку рядом с задней дымовой трубой. Оба пулемёта Тип 93 переместили на выступающую вперёд часть мостика[55].
  • Спаренные торпедные аппараты Тип 12 демонтировались, взамен на верхнюю палубу рядом с катапультой устанавливались два счетверённых Тип 92 Модель 1 с автоматизированной системой перезарядки. Из них могли запускаться парогазовые 610-мм торпеды Тип 90, а с 1940 года — и кислородные Тип 93[55].
  • Установлены противоторпедные були и более широкие и длинные скуловые кили[56].
  • Носовая надстройка была перестроена, мостик теперь защищался 36-мм (18+18) бронёй[57].
  • Заменены были приборы управления огнём:
  • Для наведения 203-мм орудий теперь использовались два директора Тип 94 (на тех же позициях, где были Тип 14), вычислитель курса и скорости цели Тип 92, счётно-решающий прибор для малых углов возвышений Тип 92 и три 6-м дальномера Тип 14 (на мостике и на башнях № 2 и № 3)[58].
  • Система управления огнём 120-мм орудий стала включать два дальномера Тип 94 и ПУАЗО Тип 91. Вместе с 25-мм автоматами также были установлены два директора Тип 95. Помимо них, для слежения за самолётами имелись 80-мм и 120-мм бинокуляры[59].
  • Система управления торпедным огнём теперь включала два директора Тип 91 Модель 3, вычислитель курса и скорости цели Тип 93, счётную машину Тип 93 и две контрольные панели Тип 92[59].
  • 90-см поисковые прожектора были заменены на более мощные 110-см Тип 92[59].

  • На место старой катапульты установили новую Тип № 2 Модель 3 1-й модификации, позволяющую запускать гидросамолёты взлётной массой до 3000 кг. Штатно планировалось размещение двух трёхместных разведывательных гидросамолётов Тип 94 № 2: одного на её стреле и одного в сложенном виде на платформе перед грот-мачтой. Реально до войны базировались один Тип 94 и один Тип 95[59].
  • Перекомпонованы котельные отделения, на место 12 котлов установлено 10, все нефтяного отопления. В связи с этим задняя дымовая труба резко сужена[59].
  • Угольные бункеры заменены танками для жидкого топлива, с учётом дополнительных ёмкостей в булях и в бывшем котельном отделении № 1 максимальный запас мазута достиг 1852 тонн. Это соответствовало дальности плавания, возросшей до 7900 морских миль[59].
  • У турбин заменили изношенные лопатки роторов, с доведением суммарной теоретической мощности турбозубчатых агрегатов до 110 000 л. с.[59].
  • Были дополнительно установлены три электрогенератора: один мощностью 300 кВт перед машинными отделениями и два по 135 кВт за ними[60].

Экипаж после реконструкции достиг 639 человек (50 офицеров и 589 нижних чинов)[60], полное водоизмещение — 11 273 тонн. Максимальная скорость из-за установки булей и больших по площади килей значительно снизилась и составила на испытаниях крейсера «Фурутака» 9 июня 1939 года 32,95 узла[59].

Осенью 1941 года оба корабля получили размагничивающую обмотку, предназначенную для защиты от магнитных морских мин[47].

Сводная таблица ТТХ устанавливавшихся на крейсера орудий
Орудие 20-см/50 Тип 3 № 1[28] 20-см/50 Тип 3 № 2[61] 8-см/40 Тип 3[32] 12-см/45 Тип 10[32] 25-мм Тип 96[62]
Год принятия на вооружение 1924 1931 1916 1926 1936
Калибр, мм 200 203,2 76,2 120 25
Длина ствола, калибров 50 50 40 45 60
Масса орудия с затвором, кг 17 900 19 000 600 2980 115
Скорострельность, в/мин 2-5 2-4 до 13 до 11 до 260
Установка Типа A Типа E2 Типа B2
Углы склонения −5°/+25° −5°/+55° −5°/+75° −10°/+75° −10°/+85°
Тип заряжания Картузное Картузное Унитарное Унитарное Унитарное
Тип снаряда Бронебойный Тип 5 Бронебойный Тип 91 Фугасный Тип 0 Фугасный Тип 0 Зажигательный
Вес снаряда, кг 110,0 125,85 5,99 20,45 0,25 кг
Вес метательного заряда 32,63 кг 33,80 кг 0,48 кг 1,7 кг
Начальная скорость, м/с 870 835 670 825 900
Максимальная дальность, м 24 000 29 400 10 800 15 600 7500
Досягаемость по высоте максимальная, м 6800 10 065 5250
Эффективная, м 5300 8450 1500
Состав вооружения кораблей в разные годы
«Фурутака»: IV.1926—XI.1932
«Како»: VII.1926—XI.1931[1]
«Фурутака»: II.1933—IV.1937
«Како»: V.1932—VII.1936[43]
«Фурутака»: IV.1939—X.1942
«Како»: XII.1937—VIII.1942[2]
Главный калибр 6×1 — 200-мм/50 Тип 3 № 1 6×1 — 200-мм/50 Тип 3 № 1 3×2 — 203-мм/50 Тип 3 № 2
Универсальная артиллерия 4×1 — 76-мм/40 Тип 3 4×1 — 120-мм/45 Тип 3 4×1 — 120-мм/45 Тип 3
Малокалиберная зенитная артиллерия 2 × 1 7,7-мм Льюиса 2 × 2 13,2-мм Тип 93 4 × 2 — 25-мм/60 Тип 96,
2 × 2 13,2-мм Тип 93
Торпедное вооружение 12 (6 × 2) — 610-мм ТА Тип 12 12 (6 × 2) — 610-мм ТА Тип 12 8 (2 × 4) — 610-мм ТА Тип 92
Катапульты - 1 × Тип № 2 Модель 1 1 × Тип № 2 Модель 3

Оценка проекта

Сравнительные ТТХ крейсеров типов «Фурутака», «Аоба», «Омаха» и «Хокинс»
«Фурутака»[63] «Аоба»[64] «Омаха»[65] «Хокинс»[66]
Годы закладки/вступления в строй 1922/1926 1924/1927 1918/1923 1916/1919
Водоизмещение, стандартное/полное, т[прим. 10] 7950/10 252 8300/10 583 7163/9660 9906/12 385
Энергетическая установка, л. с. 102 000 102 000 90 000 60 000
Максимальная скорость, узлов 34,5 34,5 34 30
Дальность плавания, миль на скорости, узлов 7000 (14) 7000 (14) 10 000 (14) 5400 (14)
Артиллерия главного калибра 6×1 — 200-мм/50 Тип 3 № 1 3×2 — 200-мм/50 Тип 3 № 1 2×2, 8×1 — 152-мм/53 Mk 16 7×1 — 190-мм/50 BL Mk VI
Универсальная артиллерия 4×1 — 76-мм/40 Тип 3 4×1 — 120-мм/45 Тип 3 4×1 — 76-мм/50 6×1 — 76-мм/50 и 4×1 — 76-мм/20 Mk I
Торпедное вооружение 6×2 — 610-мм ТА 6×2 — 610-мм ТА 2×3 — 533-мм ТА 3×2 — 533-мм ТА
Авиагруппа 1 стартовая платформа, 1 гидросамолёт 1 катапульта, 1 гидросамолёт 2 гидросамолёта -
Бронирование, мм Борт — 76, палуба — 32-35, башни — 25 Борт — 76, палуба — 32-35, башни — 25, мостик — 35 Борт — 76, палуба — 38 Борт — 75, палуба — 25-40, рубка — 75
Экипаж 604 622 458 712

Крейсера типа «Фурутака» изначально проектировались как эскадренные разведчики для флотов программ «8-4» и «8-8», которые должны были не уступать вероятным противникам — американским кораблям типа «Омаха» и британским типа «Хокинс». Эта задача в целом была выполнена[67]. Однако ещё до их закладки было подписан Вашингтонский морской договор, сделавший де-факто стандартными 10 000-тонные тяжёлые крейсера с 8-10 восьмидюймовыми орудиями. Первые такие корабли («Мёко» и «Нати») были заложены в Японии уже осенью 1924 года. Более того, сам проект крейсеров типа «Фурутака» имел серьёзные недостатки, такие как низкая скорострельность главного калибра из-за малоудачной конструкции подачи боеприпасов[14], устаревшее уже на тот момент зенитное вооружение[29], теснота и плохая вентиляция жилых помещений[13]. Вызванная просчётами в проектировании строительная перегрузка достигла 900 тонн, или 11 % от водоизмещения с 2/3 запасов (нормальными тогда были величины в 5 % на малых кораблях и 2 % — на больших), что увеличило осадку на метр (и на эту же величину снизило высоту броневого пояса на водой) и ухудшило остойчивость[17]. Недостаточным было и само качество постройки[19]. Частично они были исправлены на следующей паре кораблей и в ходе модернизаций.

Неоднозначной была и такая нехарактерная для других флотов особенность, как мощное торпедное вооружение. Последнее, принеся значительные успехи ЯИФ в первый год Тихоокеанской войны, было одновременно и слабым местом тяжёлых крейсеров японской постройки — взрывы собственных торпед от попаданий бомб и снарядов привели к гибели трёх кораблей («Микума», «Фурутака», «Судзуя») и серьёзным повреждениям ещё двух («Аоба», «Могами»)[30].

ТТХ первых вашингтонских крейсеров
«Мёко»[68] «Кент»[69] «Пенсакола»[70] «Дюкень»[71] «Тренто»[72]
Годы закладки/вступления в строй 1924/1929 1924/1928 1925/1928 1924/1928 1925/1929
Водоизмещение, стандартное/полное, т[прим. 11] 10 980/14 194 9906/13 614 9242/11 696 10 000/12 200 10 344/13 344
Энергетическая установка, л. с. 130 000 80 000 107 000 120 000 150 000
Максимальная скорость, узлов 35,5 31,5 32,5 33,75 36
Дальность плавания, миль на скорости, узлов 7000 (14) 8000 (10) 10 000 (15) 4500 (15) 4160 (16)
Артиллерия главного калибра 5×2 — 200-мм/50 Тип 3 № 1 4×2 — 203-мм/50 Mk VIII 2×3, 2×2 — 203-мм/55 Mk 9 4×2 — 203-мм/50 Mod 24 4×2 — 203-мм/50 Mod. 24
Универсальная артиллерия 6×1 — 120-мм/45 Тип 3 4×1 — 102-мм/45 Mk V 4×1 — 127-мм/25 8×1 — 76-мм/60 Mod 22 8×2 — 100-мм/47 Mod. 24
Торпедное вооружение 4×3 — 610-мм ТА 2×4 — 533-мм ТА 2×3 — 533-мм ТА 2×3 — 533-мм ТА 4×2 — 533-мм ТА
Авиагруппа 1 катапульта, 2 гидросамолёта - 2 катапульты, до 4 самолётов 1 катапульта, 2 гидросамолёта 1 катапульта, 2 гидросамолёта
Бронирование, мм Борт — 102, палуба — 32-35, башни — 25, ПТП — 58 Борт — 25, палуба — 32, башни — 25 Борт — 63, палуба — 44, башни — 63-19 Палуба — 30, башни — 30, рубка — 100 Борт — 70, палуба — 20-50, башни — 100, рубка — 40-100
Экипаж 764 685 631 605 723

Напишите отзыв о статье "Тяжёлые крейсера типа «Фурутака»"

Примечания

Комментарии
  1. При вступлении в строй классифицировались как крейсера 1-го класса (итто дзюнъёкан, по водоизмещению), с 1931 года как класса A (ко-кю дзюнъёкан, с 8-дюймовым главным калибром, то есть тяжёлые).
  2. Будущий тип «Омаха», на этом этапе имел следующий вид: 7100 тонн, 35 узлов, 8 152/53 орудий, 2 спаренных 533-мм ТА, 2 катапульты для 2-4 гидросамолётов.
  3. 25 июля 1919 года.
  4. Корабли типа «Омаха» превосходили 5500-тонные крейсера по весу залпа на 2/3, «Хокинс» — почти в 2,5 раза (381 и 544 кг против 228). У проекта 1918 года залп должен был весить 380 (с 10 140-мм орудиями) или 456 (с 12 140-мм) кг, у окончательного варианта (с 6 200-мм) эта величина достигла 660 кг.
  5. Данные испытаний крейсера «Како» 18 июля 1926 года.
  6. Хромоникелевая броневая сталь, содержащая 0,43-0,53 % углерода, 3,7-4,2 % никеля и 1,8-2,2 % хрома. Аналог более ранней британской типа VH, выпускалась в Японии с начала 20-х годов.
  7. Конструкционная сталь повышенной прочности, содержащая 0,35 % углерода и 0,8-1,2 % марганца.
  8. Позднее переименовано в Тип 3 № 1, для избежания путаницы с более новым Тип 3 № 2.
  9. С 1913 года в ЯИФ был установлен порядок именования крейсеров 1-го класса в честь гор, а 2-го класса в честь рек. По неизвестным причинам было повторно использовано название недостроенного лёгкого крейсера типа «Сэндай», разобранного на стапеле в Сасэбо в том же году.
  10. Для «Хокинса» и «Омахи» нормальное/полное, длинные тонны пересчитаны в метрические.
  11. Для американских и британских кораблей длинные тонны пересчитаны в метрические.
Сноски
  1. 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 801.
  2. 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 803.
  3. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 13.
  4. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 11.
  5. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 14.
  6. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 15.
  7. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 16.
  8. Александров, 2007, с. 8-9.
  9. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 49.
  10. 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 55.
  11. 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 68.
  12. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 71.
  13. 1 2 3 4 5 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 74.
  14. 1 2 3 4 5 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 60.
  15. 1 2 3 Александров, 2007, с. 12.
  16. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 55-56.
  17. 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 58.
  18. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 57.
  19. 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 56.
  20. 1 2 3 4 Александров, 2007, с. 11.
  21. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 56, 58.
  22. 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 59.
  23. 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 72.
  24. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 72-74.
  25. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 73-74.
  26. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 72-73.
  27. 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 73.
  28. 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 61.
  29. 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 63.
  30. 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 64.
  31. Александров, 2007, с. 12-13.
  32. 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 65.
  33. 1 2 Александров, 2007, с. 14.
  34. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 67.
  35. Александров, 2007, с. 15.
  36. 1 2 Александров, 2007, с. 17.
  37. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 53.
  38. Александров, 2007, с. 9.
  39. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 52.
  40. 1 2 3 4 5 6 7 8 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 800.
  41. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 77.
  42. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 78.
  43. 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 75.
  44. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 79.
  45. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 80-81.
  46. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 251.
  47. 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 261.
  48. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 306-307.
  49. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 307.
  50. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 309.
  51. Хакетт и Кингсепп, 1997.
  52. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 74-75.
  53. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 252.
  54. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 251-252.
  55. 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 253.
  56. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 257.
  57. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 254.
  58. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 254-255.
  59. 1 2 3 4 5 6 7 8 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 255.
  60. 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 256.
  61. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 97.
  62. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 244.
  63. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 800-802.
  64. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 804-806.
  65. Conway's, 1906—1921. — P.120
  66. Conway's, 1906—1921. — P.63
  67. Александров, 2007, с. 54.
  68. Лакруа и Уэллс, 1997, p. 808-810.
  69. Conway's, 1922—1946. — P. 26.
  70. Conway's, 1922—1946. — P. 113.
  71. Conway's, 1922—1946. — P. 263.
  72. Conway's, 1922—1946. — P. 291.

Литература

на английском языке
  • Eric Lacroix. The Development of the “A-Class” Cruisers in the Imperial Japanese Navy. — 1977. — (Warship Internation № 4 / 1977).
  • Eric Lacroix, Linton Wells II. Japanese cruisers of the Pacific war. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 с. — ISBN 1-86176-058-2.
  • Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/furuta_t.htm CombinedFleet.com IJNMS FURUTAKA: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997).
  • Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/kako_t.htm CombinedFleet.com IJNMS KAKO: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997).
  • Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1906—1921 / Gray, Randal (ed.). — London: Conway Maritime Press, 1985. — 439 p. — ISBN 0-85177-245-5.
на русском языке
  • С. В. Сулига. Японские тяжелые крейсера (в двух томах). — М:: Галея Принт, 1997. — 96+120 с. — ISBN 5-7559-0020-5.
  • Ю. И. Александров. Тяжёлые крейсера Японии. Часть I. — СПб: Истфлот, 2007. — 84 с. — ISBN 978-5-98830-021-2.


Отрывок, характеризующий Тяжёлые крейсера типа «Фурутака»

– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.