Тяньаньмэньский инцидент

Не следует путать с Событиями на площади Тяньаньмэнь.

Тяньаньмэньский инцидент (кит. упр. 四五天安门事件, пиньинь: Sìwǔ Tiān'ānmén shìjiàn, букв. «Инцидент 5 апреля на площади Тяньаньмэнь») — протестное выступление на пекинской площади Тяньаньмэнь 5 апреля 1976 года. Проводилось как акция памяти Чжоу Эньлая, политически было направлено против Мао Цзэдуна и в особенности маоистских радикалов во главе с Цзян Цин. Подавлено властями с привлечением полицейских сил и армейских частей, объявлено «контрреволюционным инцидентом». Было использовано как предлог для очередного устранения Дэн Сяопина. В период реформ Дэн Сяопина эти события стали рассматриваться как народное выступление против «Банды четырёх».

Кончина Чжоу Эньлая. Нарастание напряжённости

8 января 1976 года скончался премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай. Для многих граждан КНР он был героем, и после того, как об этом 9 января сообщили радио и телевидение, жители Пекина понесли венки и цветы из белой бумаги к Памятнику народным героям на Тяньаньмэнь. Два дня спустя, когда кортеж с телом Чжоу Эньлая отправился к месту кремации, вдоль всего пути его следования выстроились миллионы горожан.

Однако Мао Цзэдун никогда не испытывал к Чжоу Эньлаю особой привязанности, и смерть старого соратника не очень его тронула. Ещё негативнее относились к покойному жена Мао Цзэдуна Цзян Цин и её сподвижники по радикально-маоистской группировке, впоследствии получившей название «Банда четырёх». Для «шанхайских радикалов», занимавших тогда сильные позиции во власти, умеренно-прагматичный Чжоу Эньлай являлся политическим противником и сильным конкурентом. Это создавало ему широкую популярность, поскольку Цзян Цин и её сторонники вызывали отторжение в обществе.

Правительственное сообщение о смерти Чжоу было весьма сдержанным, официальный траур — непродолжительным. Заводам и фабрикам рекомендовалось воздержаться от проведения митингов памяти. Это возмутило китайцев. В конце марта накануне праздника Цинмин, когда в Китае традиционно поминают усопших, началось стихийное движение памяти Чжоу Эньлая. В целях предосторожности власти закрыли кладбище, где состоялась кремация. Партийные активисты КПК всячески отговаривали население от проведения каких-либо поминальных ритуалов.

25 марта 1976 года в шанхайской газете «Вэньхуэйбао» была опубликована статья, в которой Чжоу был причислен к «каппутистам» («сторонникам капиталистического пути»). Материал появился по указанию заместителя премьера Госсовета и главы шанхайской парторганизации Чжан Чуньцяо, ближайшего сподвижника Цзян Цин. Характерно, что резкой критике вновь подвергся лидер прагматиков Дэн Сяопин, недавно реабилитированный и возвращённый в партийное руководство по предложению Чжоу Эньлая. Публикация, воспринятая как оскорбление покойного и начало новой репрессивной идеологической кампании радикалов, спровоцировала демонстрации протеста в ряде городов долине Янцзы. Особый размах протесты приняли в Нанкине. Власти запретили прессе информировать о событиях в Нанкине. Однако 31 марта вести о них достигли Пекина, где на площади Тяньаньмэнь уже несколько дней шли несанкционированные митинги. Первые аресты начались 2 апреля.

Протесты на Тяньаньмэнь. Реакция властей

Администрация Пекина, возглавляемая У Дэ, запретила возложение венков Чжоу Эньлаю. Однако жители города проигнорировали запрет. В воскресенье 4 апреля, в день праздника Цинмин, горожане понесли к Памятнику народным героям венки в память о Чжоу Эньлае. К вечеру гора из венков достигла высоты 20 метров. До наступления ночи на площади Тяньаньмэнь побывало около 2 миллионов человек.

События сильно встревожили высшее партийное руководство. Поздно вечером состоялось экстренное заседание Политбюро ЦК КПК под председательством Мао Цзэдуна. Демонстрации на Тяньаньмэнь были квалифицированы как «реакционные». Мэр Пекина У Дэ обвинил Дэн Сяопина в провоцировании беспорядков (сам Дэн Сяопин и его сторонники — Е Цзяньин, Ли Сяньнянь и Сюй Шию — на заседании отсутствовали). Несмотря на то, что движение не имело ни организации, ни выраженных лидеров, партийные руководители увидели в нём предвестие восстания венгерского типа и предположили существование подпольного центра, подобного Клубу Петёфи. Ответственными за подавление движения были назначены Хуа Гофэн (как министр общественной безопасности КНР) и У Дэ (как мэр Пекина).

Политбюро распорядилось убрать с площади все венки. За ночь городские власти успели очистить Тяньаньмэнь.

Впоследствии У Дэ утверждал, будто старался избежать применения силы на Тяньаньмэнь, ссылаясь на двухмиллионный размах выступлений. Однако министр Хуа Гофэн, командующий Пекинским военным округом Чэнь Силянь и в особенности Цзян Цин и Чжан Чуньцяо настаивали на жёстких действиях. Цзян Цин требовала «не бояться масс» и решительно отдать приказ милиции.

Утром 5 апреля у ступеней Дома народных собраний собралась толпа из десятков тысяч человек. Люди требовали вернуть венки к монументу. К вечеру обстановка накалилась, митингующие перевернули полицейский автобус и подожгли несколько автомобилей. Раздавались лозунги «Долой Мао Цзэдуна!», «Долой Цинь Шихуанди нашего времени!», «Долой императрицу!» (имелась в виду Цзян Цин). Прозвучал призыв почтить память Ян Кайхуэй — второй жены Мао Цзэдуна, противопоставляемой Цзян Цин. Распространялись дацзыбао, содержавшие, в частности, такие тексты: «Безвозвратно канули в прошлое мрачные времена Цинь Шихуанди… Нам нужен подлинный марксизм-ленинизм, за который мы готовы головы сложить и кровь пролить».

Эти лозунги во многом повторяли установки участников заговора Линь Бяо пятилетней давности. Однако выражения симпатий к самому Линь Бяо или его сторонникам не отмечалось. Чжоу Эньлай, в память о котором проходили демонстрации, был противником Линь Бяо и его планов.

В половине седьмого вечера У Дэ через громкоговорители обратился к толпе с призывом разойтись. Многие ушли, но около тысячи человек остались. Ночью на площадь были введены подразделения городской полиции и войск Пекинского гарнизона, разогнавшие манифестацию. Убитых не было, но применялось насилие и избиения, арестованы около 700 человек. В последующие дни площадь Тяньаньмэнь оставалась под военно-полицейским контролем.

Последствия

7 апреля Политбюро вновь собралось на заседание. События на Тяньаньмэнь были официально объявлены «контрреволюционным инцидентом», ответственность за который возложена на Дэн Сяопина. По предложению Мао Цзэдуна Политбюро отстранило Дэн Сяопина со всех постов, однако сохранило за ним членство в КПК (чтобы посмотреть, «как он будет себя вести»). Сам Дэн Сяопин в это время находился в Гуанчжоу под защитой своего старого соратника, командующего Гуанчжоуским военным округом Сюй Шию. Он оставался там в безопасности до осени, несмотря на активные попытки партийных радикалов свести с ним счёты.

Городские власти Пекина организовали многолюдные контрдемонстрации, выражавшие поддержку руководству КПК и лично Мао Цзэдуну. 8 апреля установочная статья о «контрреволюционном инциденте» и «провокации классовых врагов» вышла в Жэньминь жибао. 18 апреля статью в «Жэньминь жибао» опубликовал идеолог радикальных маоистов, сподвижник Цзян Цин Яо Вэньюань. Он охарактеризовал движение как «антикоммунистическую контрреволюцию» и назвал Дэн Сяопина «главным представителем правых». Органы госбезопасности и полиция ужесточили репрессивный контроль.

По видимости укрепились позиции Цзян Цин и её группировки. Радикалы сумели вновь вывести Дэн Сяопина из руководства и организовать против него мощную политико-пропагандистскую кампанию. Однако этот успех был непрочен, поскольку в обществе и в большей части правящего слоя прагматические позиции Дэн Сяопина были гораздо популярнее радикальных установок. Иллюзорность апрельского укрепления в полной мере проявилась осенью, когда Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюань и Ван Хунвэнь были арестованы менее чем через месяц после смерти Мао Цзэдуна.

Переоценка

В июле 1977 года Дэн Сяопин возвратился в партийное руководство и занял пост заместителя председателя ЦК КПК. За несколько месяцев он приобрёл решающее политическое влияние. В декабре 1978 года III пленум ЦК КПК концептуально утвердил сформулированную Дэн Сяопином Политику реформ и открытости. Несколько ранее, в ноябре, решением Постоянного комитета Политбюро и Пекинского горкома было пересмотрено официальное отношение к событиям 5 апреля 1976 на площади Тяньаньмэнь. Они были охарактеризованы как «полностью оправданное выступление масс в память Чжоу Эньлая и против „Банды четырёх“». Эту формулировку — высказанную Чэнь Юнем по согласованию с Дэн Сяопином, Е Цзяньином и Ли Сяньнянем — вынужден был принять и тогдашний председатель ЦК Хуа Гофэн, который участвовал в разгоне манифестации. Тем самым был нанесён сильный удар по позициям Хуа Гофэна и его ближайших сторонников из «Малой банды четырёх», включая У Дэ и Чэнь Силяня.

Советские источники рассматривали «Тяньаньмэньский инцидент» как «антимаоистское движение сознательных сторонников научного социализма». По иным оценкам, выступление 5 апреля 1976 являлось спонтанным протестом против произвола властей и тяжёлых условий жизни.

Ссылки

• [www.southcn.com/nflr/dswk/ghls/shzygmjs/200311190902.htm «四五运动»纪实 («Движение 5 апреля». Хроника)]

Отрывок, характеризующий Тяньаньмэньский инцидент

– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.