Тёкёли, Имре

И́мре Тё́кёли (25 апреля 1657, Кежмарок — 13 сентября 1705, Никомедия) — венгерский политический деятель.

Отец его, Стефан Тёкёли, восстал против императора в союзе с палатином Ференцем Вешшеленьи, но во время борьбы умер. Имре Тёкёли бежал в Трансильванию, находившуюся в зависимости от турок, и здесь сделался главой венгерских изгнанников (куруццов). Пламенным воззванием к венгерскому народу Тёкёли привлек в ряды восставших массу людей; осенью 1678 года у него уже была сила в 20 тысяч человек, с которой он в короткое время овладел Северной и Северо-Западной Венгрией; затем дела пошли хуже, что вызвало среди куруццов взаимное недоверие и колебание. Тёкёли начал переговоры с императором, но вскоре прервал их, убедившись в неискренности австрийской политики. Дружественный нейтралитет, которого турки держались до тех пор в отношении к восставшим венграм, побудил Тёкёли обратиться к их помощи; он заключил с султаном договор, по которому обязался признать вассальную зависимость Венгрии от Турции и платить ежегодную дань в размере 40 тысяч дукатов, за что султан признал его князем Верхней Венгрии в 1682 году.

Женитьба на вдове Ференца I Ракоци, Илоне Зриньи, дала Тёкёли крепость Мункач (совр. Мукачево) и громадное состояние, которым он воспользовался для борьбы с австрийцами. Летом 1682 года Тёкёли заключил перемирие с императором, но посредничество его между императором и султаном не удалось, и война разразилась. Сделавшись вассалом Турции, Тёкёли потерял свободу действий и принужден был возможно скорее приготовиться к войне с императором. Он встретил при этом сопротивление со стороны сейма Верхней Венгрии, недовольного вступлением Тёкёли в вассальную зависимость от турок, и только угрозами мог принудить сейм к согласию дать требуемые для войны средства (май 1683 года). Когда турецкое войско под начальством Кара-Мустафы двинулось против Вены, Тёкёли выехал к нему навстречу с верноподданническими заявлениями.

Во время осады Вены Тёкёли составлял левый фланг турок, но, разбитый под Пресбургом (совр. Братиислава) Карлом Лотарингским, должен был прекратить свои попытки пробиться за Мораву. Когда Ян Собеский освободил Вену от турок, Тёкёли просил его посредничества для примирения с императором, но тщетно: в Вене Тёкёли не верили. Во всей Венгрии обнаружилось крайнее отвращение к вассальной зависимости от турок: магнаты, дворянство и города вступили в сношения с Леопольдом I, поклялись ему в верности, впустили его войска в свои крепости и замки, добровольно взялись за оружие и помогали австрийцам изгнать турок из Венгрии.

Тёкёли продолжал борьбу, но вскоре потерял ряд важных крепостей и, как изменник, был схвачен турками, закован в цепи и отослан в Константинополь (4 октября 1685 года). Он успел оправдаться и в начале 1686 года был отпущен на свободу, чтоб продолжать борьбу с императором. После ряда поражений турки опять стали подозрительно относиться к Тёкёли и в декабре 1687 года вновь заковали его в цепи; освобожденный в 1688 году, он поспешил на родину, опять собирал войско из недовольных австрийским владычеством, но потерпел полное поражение от австрийского генерала Гейслера. На этот раз султан отнесся к нему с доверием и в 1689 году сделал его князем Трансильвании. Одержав победу над австрийцами при Цернеште, Тёкёли должен был, однако, отступить пред принцем Баденским и бежать в Валахию.

В 1691 году он вновь появился в Трансильвании и примкнул к турецким войскам, вместе с которыми потерпел жестокое поражение от австрийцев 19 августа 1691 года в битве при Сланкамене. Хотя он и продолжал участвовать в войне до мира 1699 года, но не мог осуществить свои честолюбивые замыслы и кончил жизнь в Турции, живя на средства, дарованные ему султаном вместе с титулом графа Виддинского.

Литература

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Тёкёли, Имре

Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?