Исландская лошадь

Исландская лошадь — порода лошадей, выращиваемая в Исландии. Её характерные черты — небольшой рост (до 144 см в холке), коренастость и грубоватость, большая голова, косматая плотная чёлка, длинные грива и хвост. Масти лошадей могут быть разные — например, рыжая, гнедая, серая, вороная, пегая, или с зебридностью на ногах.

Исландских лошадей не следует путать с пони, несмотря на их сходство.

Исландские лошади достигают зрелости поздно — в 7—8 лет, но живут долго — до 40 лет. Выращиваются в т. н. табунном разведении, на свежем воздухе. Лишь с наступлением зимы их загоняют в укрытие. Лошади не боятся холодов, так как обрастают густой плотной шерстью, и редко болеют.

Особенность лошадей состоит в том, что они пятиаллюрны. Они владеют тремя основными аллюрами — шагом, рысью и галопом, а также иноходью — скейдом (исл. skeið, flugskeið) и тёльтом (исл. tölt) — четырёхтактным быстрым аллюром (передние ноги совершают шаговые движения, а задние продвигаются далеко вперёд, что позволяет лошади энергично двигаться вперёд).

Исландские лошади очень сообразительны. Они быстро преодолевают такие препятствия, как скользкие льды, острые камни или быстрые реки. Характер — спокойный, доброжелательный. Благодаря тому, что на протяжении своей истории лошади не встречались с хищниками, они не боятся человека и доверяют ему.

Экстерьер

Довольно тяжелая голова средней величины, с прямым профилем и несколько укороченной лицевой частью, маленькие уши, короткая, невысоко поставленная шея, глубокая грудь, удлиненный массивный корпус, наклонный мощный круп, короткие сильные ноги с аккуратными прочными копытами. Волосяной покров длинный, щетки короткие, но жесткие, грива и хвост длинные и очень густые. Хвост обычно высоко приставлен. Средние промеры: высота в холке — 132 см; обхват груди — 160 см; обхват пясти — 17 см.

Высота в холке — 130—145 см. Вес — 380—410 кг.

История

Порода была завезена в Исландию викингами в IX—X веках. Для экономии места на драккарах викинги выбирали только низкорослых лошадей — отсюда и характерный признак породы. В скандинавской мифологии лошадей почитали, а исландская порода по легенде произошла от восьминогого коня Слейпнира, помощника верховного бога Одина.

Лошади играли большую роль в жизни острова, так как вместе с лодками были единственным средством передвижения. Их также использовали на сельскохозяйственных работах. Упоминания о породе встречаются в многочисленных литературных и исторических трудах. Кроме того, лошадей сжигали на погребальных кострах, чтобы те вместе с умершими хозяевами перешли в загробный мир. Одним из развлечений викингов были смертельные бои жеребцов.

В 982 году альтинг принял закон, запрещающий импортировать лошадей в страну. Это было сделано для предупреждения заболеваний. С тех пор в Исландию не разрешается завозить лошадей, вывезенных оттуда ранее. Например, лошадь, вывезенная за пределы острова — пусть даже для выступления на чемпионате мира по конному спорту, — не может вернуться назад. Запрет распространяется и на вещи, используемые при работе с лошадьми, — одежду, амуницию. Благодаря этому удалось сохранить чистоту породы.

В конце XVIII века значительная часть исландских лошадей погибла в результате извержения вулкана.

В 1904 году было создано первое исландское сообщество по разведению породы.

Сегодня исландские лошади чрезвычайно популярны в Европе и Северной Америке. Организация, способствующая разведению породы, — The International Federation of Icelandic Horse Associations — представлена в 19 странах.

Исландских лошадей используют для различных целей: для работы в полях, на охоте, в хорсболе, иппотерапии, в конноспортивных дисциплинах — от конкура и пробегов на скорость до скачек на льду, доступных лишь этой породе. Лошади идеально подходят для семейного досуга или детского спорта.

Ссылки и внешние источники

• А кони здесь тихие (М. Николаева) — журнал «Всемирный следопыт», № 9/2007
• kareta-petergof.ru/o-klube/stati/islandskie-loshadi/

Отрывок, характеризующий Исландская лошадь

«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.