Тёмные века европейской истории

Тёмные века — историографический термин, подразумевающий период европейской истории с VI по X века. Характерной чертой этого времени называют отставание западного региона от Византии, мусульманского мира и Китая.

Источники

Источники о «Тёмных веках» отличаются скудностью, что определяет название эпохи. Наибольшую ценность представляют хроники Григория Турского, Беды Достопочтенного, Фредегара, продолжателей Фредегара, Павла Диакона и Эйнхарда. Кроме собственных писателей Запада, европейской историей интересовались византийцы, особенно Агафий Миринейский, оставивший апологию общественного строя франков, а также арабы.

Грамоты, при помощи которых регулировались имущественные отношения, составляют наибольшую часть актового материала раннего Средневековья. Кроме них также были известны описи и завещания. Исследователи насчитывают более 1000 обнаруженных грамот. Необходимо помнить при исследовании грамот, что не все из них обязательно являются достоверными. Некоторые грамоты представляют ранние (IX, X век) подделки, сфабрикованные ради обоснования наследственного права на монастырь или виллу.

С XVIII века в исторической литературе «Тёмные века» считаются «золотым временем агиографии». На самом деле зачастую очень сложно отделить меровингское житие от каролингского, а многие меровингские были, вероятно, переписаны во время Каролингского Возрождения.

Материальные остатки раннесредневековой цивилизации также скудны. До VII века Европа не знает самостоятельной чеканки монет, а отсутствие монеты замещается использованием византийских денег (безанов). Постройки раннего Средневековья в большинстве своем не дошли до наших дней: зачастую в качестве их материала использовалось дерево, многие ранние сооружения были перестроены.

Историография

Центральной темой в обсуждении «Тёмных веков» историками остается вопрос о преобладании рабовладельческого или феодального способа производства в эту эпоху.

В современной науке наиболее распространено представление о том, что раннее Средневековье являлось периодом разнообразного, многоукладного хозяйства, в котором существовали параллельно друг другу, причудливо переплетаясь, элементы разлагающегося варварского родоплеменного, находящегося в упадке античного рабовладельческого и нарождающегося феодального укладов, причём в самых различных пропорциях в зависимости от региона.

В этот период всё ещё сохранялись крупные рабовладельческие латифундии (лат. villa) — в большинстве своем это были ещё старые, доставшиеся варварской знати от провинциальной римской аристократии поместья. Однако их наличие ещё не является поводом для причисления «Тёмных веков» к рабовладельческой эпохе. Видимо, это уже не были классические рабовладельческие хозяйства, эффективное управление которыми в условиях нехватки образованных людей было сильно осложнено ещё в позднеримскую эпоху. Именно в связи с этим ещё задолго до падения Империи был сделан важнейший шаг в сторону феодализма — появление колоната и перевод в эту форму личной зависимости значительной части сервов. Очевидно, что развитие этих отношений продолжилось и в средние века, с постепенным переходом от рабства в классической форме и колоната — к крепостной зависимости крестьян от сеньора. Наряду с этими крупными хозяйствами, но совершенно независимо от них, среди варваров продолжали существовать свободные крестьяне-общинники, образ жизни которых поначалу мало изменился по сравнению с тем, который вели их дальние предки.

Представляет интерес получивший определённое распространение в европейской историографии тезис бельгийского историка Анри Пиренна, который утверждал, что нашествие варваров не привело к окончательному крушению римского мира. По мнению Пиренна, германские государства экономически оставались тесно связаны с Византией, образуя зону влияния константинопольской империи. Историк утверждал, что Запад оставался в ситуации «Тёмных веков» до тех пор, пока не был отрезан арабскими завоеваниями от византийской торговли, что подвигло его на вынужденную трансформацию. Политические центры европейского мира отодвинулись к Северу, язычество было искоренено, роль папства возросла, рабовладение было окончательно вытеснено крепостным правом, восстановлена Империя; на месте позднеантичного мира стала выстраиваться классическая средневековая феодальная система.

Аграрная цивилизация

Запад раннего Средневековья переживает упадок городов, симптомом чего становится переезд варварских монархов из городов в резиденции-латифундии. Большинство раннесредневековых грамот было подписано королями именно там. В сельских же резиденциях монархи предпочитали хранить свои сокровища. Минуя города, аристократы германцев путешествовали в сельской местности между виллами, оставаясь в каждой из них до полного исчерпания припасов.

Запад «Тёмных веков» выступает как экономическая периферия Восточной Римской империи. На фоне упадка городов монархи варваров закупают на Востоке ремесленные товары, подражают ромейской (византийской) моде и сохраняют свои сокровища в византийской монете.

Церковь

На эпоху «Тёмных Веков» выпадает ослабление влияния римских Пап. В результате варварских нашествий часть Запада возвращается к язычеству, что особенно касается западно-балканских регионов и Британии. В то же время византийское христианство добивается впечатляющих успехов в Ирландии, однако ирландская церковь сохраняет независимость от папства (?).

В VII веке Риму удается ликвидировать ирландскую, а также валлийскую церковную независимость и отменить церковные обычаи кельтов, бросавшие вызов общецерковному стандарту. Ирландцы ставили аббата выше епископа, проводили службы с переносными алтарями и, по легендам, рукополагали в епископы женщин. Несмотря на это, духовная миссия ирландских монахов на континенте существенно способствовала христианизации Запада VI—VII веков.

Римская церковь и Вселенские соборы

На эпоху «Тёмных веков» выпадают V, VI и VII Вселенские соборы. В отличие от восточных патриархов, на всех из них римский понтифик отстаивал позицию, в дальнейшем признанную ортодоксальной. В XIX веке это дало основание доктрине о непогрешимости римского папы, выступающего «ex cathedra», то есть трактующего христианское учение. Тем не менее папа Гонорий I выступил в поддержку ереси монофелитства. Согласно средневековому народному преданию, папа попал в ад, согласно мнению Римской курии, совершил ошибку в связи с незнанием греческого языка.

Ереси

Самой значительной ересью «Тёмных веков» было арианство. Арианские королевства вестготов, остготов, бургундов и вандалов занимали к 500 году большую часть территории Запада. VI век стал временем крушения арианства. Государства остготов и вандалов были уничтожены ортодоксальными византийцами, бургундов — ортодоксальными франками, вестготы при короле Реккареде приняли католическую веру. Причиной краха арианской государственности было то, что большинство жителей варварских государств остались верны религии константинопольского патриарха и римского папы, чем воспользовались Византия и франки, чтобы дестабилизировать соседние регионы изнутри.

К «Тёмным векам» относятся первые признаки пробуждения народной ереси. В VIII веке крестьянский еретик Альдеберт проповедовал, что был направлен Иисусом Христом, и раздавал кусочки своей одежды верующим женщинам. Последователи ходили за Альдебертом во множестве, а сам он сочинил молитву неизвестным христианским ангелам, чьи имена имеют предположительно гностическое происхождение. После суда над Альдебертом Римская церковь запретила молитвы любым ангелам, кроме упомянутых в Библии.

Византия

В результате завоеваний Юстиниана Византийская империя восстанавливает контроль над бывшими западно-римскими землями Западной Африки, Италией, южными провинциями Испании и Балеарскими островами, но неожиданное вторжение лангобардов заставляет византийцев отступить. Византия учреждает жесткую опеку над римским папой, который после избрания должен был получить одобрение византийского императора и выплатить ему вознаграждение. Из-за трудностей путешествия римские папы зачастую получали санкцию у византийского наместника, который после лангобардского нашествия поселился к востоку, в Равенне, и носил титул экзарха.

Арабские завоевания привели к массовому бегству греков из византийских провинций в Италию. С VII по VIII век папский престол занимают, главным образом, греки, а духовная жизнь Италии испытывает сильное византийское влияние. Греки играют важную роль в миссионерской политике Рима. Один из эмигрантов, Феодор, принял участие в крещении Англии, утвердив приоритет между её прелатами за архиепископом Кентерберийским. Тем не менее «греческие» папы, так же, как и другие, тяготились византийской властью и её неспособностью справиться с лангобардской опасностью. Начиная с папы Григория III (741 г.) понтифики ищут союза с ортодоксальными франками в ущерб интересам Византии.

Христианизация

Под действием варварских нашествий слабая епархиальная организация некоторых регионов рушится. Британия, направлявшая делегатов на I Вселенский собор, становится почти полностью языческой. Степень христианизации сельского населения ко времени варварских нашествий остается в значительной степени неисследованным вопросом. Так или иначе, в начале VII века св. Аманд крестил язычников в окрестностях крупных галльских городов, часть из крещенных он выкупил из рабства.

Обращение Британии начинается с германского королевства Кент, связанного по своим торговым отношениям с Галлией (конец VI века). Остальные германские государства Британии принимают крещение в течение VII века. При этом кельтские государства Уэльса и ирландские колонии на территории Шотландии сохраняли христианскую веру, подвергшуюся изменениям вследствие изоляции.

Крещение Германии открывается событиями VIII века, решающую роль в которых сыграл св. Винфрид, а завершается насильственным обращением саксов воинами Карла Великого. В VIII веке начинается обращение в христианство первых славян — альпийских (связанных по родству с нынешними словенцами).

Недостаток централизованного прозелитизма (и государственной религиозной политики) заметно отличал «Тёмные века» от Каролингского времени.

Культ святых

В Раннее Средневековье распространилось почитание святых королев. Королеву Радегунду вспоминали на фоне разнузданности её супруга, монарха франков Хлотаря I. После того как Хлотарь убил её брата, Радегунда удалилась в монастырь. Клотильда, несмотря на то, что происходила из народа бургундов, исповедовавших арианство, придерживалась ортодоксальной веры. Считалось, что Хлодвиг I принял ортодоксальную веру благодаря её непрестанным уговорам. Королеве пришлось пройти через опалу после того, как крещенный в христианскую веру сын короля внезапно умер. Св. Батильда, бывшая рабыня в одном из англо-саксонских государств, стала супругой короля Хлодвига II и регентшей после его смерти. Королеву, основательницу многих монастырей, почитали за благочестие как святую.

Варварские короли, недобрые нравом, редко добивались канонизации. Почти единственное исключение — монарх франков Гунтрамн, сравнивавшийся по мудрости с Соломоном, так и не был канонизирован. Тем не менее в государстве франков почитался король Сигиберт III.

Наибольшей популярностью среди всех святых Запада пользовался св. Мартин Турский. По легенде, в один из дней святой встретил нищего, и нищий стал умолять его, чтобы святой дал ему что-нибудь из своей одежды, дабы прикрыть лохмотья. Мартин разрезал свой плащ на две части и передал просившему одну. На следующую ночь епископу был сон, что в тот день Иисус Христос предстал перед ним в виде нищего. Вторая часть плаща св. Мартина Турского стала реликвией Меровингов и называлась «капа». Короли франков брали капу в боевые походы, где она должна была сохранить их от опасности. Священник, отправляющийся вместе с войском, со временем стал называться капеллан, то есть «хранитель капы».

Аббатство св. Мартина было одним из богатейших монастырей Запада. Чтобы спасти его от разграбления, Карл Мартелл вывел войска на дорогу между Туром и Пуатье, по которой передвигались войска исламских завоевателей Абд-ар-Рахмана.

Раннее Средневековье — эпоха возникновения местных культов. Епископы переносят мощи христианских святых во внутренние регионы варварских королевств, и появляется почитание местных святых, чаще всего из самих епископов.

Научные знания

В течение всего периода «Тёмных веков» научные знания находятся на Западе в глубоком упадке. Так, «Этимологии» Исидора Севильского, составленные в VII веке, представляют собой одно из самых фантастичных сочинений средневекового периода. Исидор азартно описывает василисков и драконов и, в целом, убежден в плоскости Земли, хотя приводит и противоположную точку зрения.

Упадок научного знания на Западе отчасти может быть объяснен сокращением контактов с Византией и, в частности, забвением греческого языка, продолжавшимся на Западе вплоть до времени гуманистов.

Тем не менее, Беда Достопочтенный, писавший в VIII веке, утверждал, что Земля имеет форму шара, приводя в пользу этого естественно-научные аргументы. Согласно Беде, только шарообразная Земля может объяснить корреляцию между положением звезд на небе и географическими координатами. Лангобардский историк VIII века Павел Диакон предложил оригинальную теорию происхождения приливов. По его мнению, приливы и отливы обязаны своим происхождением двум гигантским водоворотам в Атлантическом океане на значительном удалении от суши.

Драконы

Писатели раннего Средневековья с необыкновенной для более ранних и поздних эпох частотой используют образ дракона. Согласно сведениям житий, св. Иларий побеждает гигантских змей на острове Галлинария в Лигурийском море. Св. Марцелл изгоняет дракона из окрестностей Парижа в лес. Епископ Донат убивает дракона в Эпире. Дракон Доната был настолько велик, что 8 пар быков с трудом дотащили его до костра, где он был сожжен, сообщает Исидор Севильский. Папа Сильвестр I расправляется со змеем, а ученик св. Колумбана, миссионер из Ирландии, переправляясь через озеро Лох-Несс, видит перед собой чудовище.

Политические границы

После падения Римской империи политическое пространство Запада неожиданно расширяется, потому что варварские государства возникают как внутри империи, так и за её пределами.

На территории Германии появляются королевства тюрингов и аллеманов, герцогство баваров, в трансальпийском регионе — Королевство ругов, в Ирландии христианские государства, в Шотландии ирландская колония Дал Риада, а также северное и южное королевства пиктов. Начиная с VII века, огромное значение приобретает Аварский каганат.

Внутри империи франкское королевство достигает выдающегося положения. Вступив в борьбу за римское наследие последними, франки добиваются победы над вестготами на равнинах Вуйе (507). После того, как Византия объявляет войну остготам, те, поддавшись угрозам, уступают франкам Прованс. Ещё ранее сыновья Хлодвига завоевывают Бургундию. После воссоединения пространства римской Галлии под началом Меровингов франкская экспансия направляется в Германию, где герцогство баваров образовывается под их верховенством.

Королевство вестготов, пережив катастрофу при Вуйе, обращается к объединению испанских земель, где во второй половине VI века исчезают королевство свевов и независимые римские территории, вероятно, существовавшие в этом регионе. Континентальные захваты византийцев на юге Испании оказываются кратковременными, но отсутствие флота так и не позволит варварам вернуть Балеарские острова.

Варвары и римляне

Монархи варваров заключают союз с Церковью и римской сенатской аристократией. В местах, выделенных германцам для расселения, особенно на севере Галлии, римская аристократия сохраняет часть собственности, но германизируется. На юге Галлии, где расселения не было, она остается римской до VIII века. Практическое отсутствие конфликтов за землю между варварами и римлянами объясняется депопуляцией региона в период Великого переселения народов.

Во французской историографии XX века принято мнение о том, что галло-римляне, жившие в Аквитании, предприняли три попытки добиться независимости от государства франков. Первая из них связана с восстанием Храмна, сына короля Хлотаря I. Вторая — с мятежом самозванца Гундовальда, поддержанного Византией, вмешавшейся в дела государства франков. Во второй половине VII века при патриции Феликсе и его преемнике Лупе I Аквитания обретает независимость от франков. Во время арабского нашествия правителем Аквитании выступает герцог Эд, чьи родственные связи с Феликсом и Лупом из-за недостатка источников не прояснены. Оказавшись стиснутой между арабами на юге и франками на севере, Аквитания окончательно теряет независимость в период правления Пипина Короткого. Можно отметить, что некоторые города на средиземноморском побережье Франции выбрали между франкским и арабским подданством арабское, в частности, Арль и Марсель. Различия между Югом и Севером приводят к войнам второй половины IX века и остаются существенными до Альбигойских крестовых походов.

В государстве остготов при правлении Теодориха Великого союз между королём и римской аристократией был разрушен благодаря интригам Византии. Монарх варваров, сменив милость на гнев, приступает к репрессиям в отношении итало-римлян, исповедовавших не арианскую, а православную (ортодоксальную) веру. Жертвой преследований становится философ Боэций, которого Теодорих заключает в тюрьму.

Епископы

В период «Тёмных веков» короли варваров принимают право назначать епископов в своих государствах, римские папы утрачивают контроль за своим патриархатом, митрополиты — за подчиненными епископствами. Епископы обладали уникальной властью в городе, оставшемся после ослабления торговых связей, по преимуществу культовым центром. Епископами назначались галло-римские и германские аристократы, часто епископы имели детей и жён. В период кризиса меровингского государства (VII век) прелаты выступают как правители полусамостоятельных территорий, где власть их возрастает настолько, что превышает графскую. В отличие от большинства меровингских аристократов, епископы были тесно связано с городом потому, что в городе находилась главная епархиальная церковь. Прелаты опирались на многовековые финансовые и земельные ресурсы своей епархии.

Влияние епископов не было повсюду одинаково велико. В некоторых городах государства франков списки епископов содержат многолетние лакуны, в чём исследователи усматривают признак частичного возвращения к язычеству.

Короли созывали епископов на соборы. Лучше всего известны Толедские соборы в государстве вестготов (их было 18). В ходе одного из Толедских соборов был сформулирован первый вариант доктрины филиокве, впоследствии выступившей причиной разделения единой кафолической православной Церкви на восточную (православную) и западную (католическую). Другой из Толедских соборов одобрил скандальное предложение продать евреев в рабство.

Известно, что епископы раннего Средневековья вели войны. Некоторые из них сами участвовали в войне: например, епископ Милон — один из трёх (наряду с Карлом Мартеллом и его братом Хильдебрандом) участник сражения при Пуатье, сведения о котором сохранились до наших дней.

Отшельничество

Под влиянием Восточной Римской империи в государствах варваров распространяются традиции одиночного монашества. Отшельники, возможно, заимствовали психотехнику византийского монашества, некоторые из них практиковали столпничество. Согласно сведениям житий, отшельники положили начало христианизации сельского мира.

В местах поселения монахов-анахоретов к ним присоединялись ученики, что приводило к образованию монастырей. Отвергавшие принцип общежития, как недостаточный для монашеской жизни, отшельники часто отличались непредсказуемостью: покидали пустыни, где возникновение монастырей было неизбежно, и уходили в поисках нового пристанища. Непростая судьба брошенных общин и неконтролируемость отшельников вызывали раздражение у епархиальной власти. Лангобард Вульфилаих столкнулся с тем, что по приказанию епископа был разрушен его столп. Противником отшельничества выступил архиепископ Тура Григорий. Он объехал известных ему анахоретов, уговаривая их присоединиться к тому или иному монастырю. Вышедший в первой трети VI века устав Бенедикта Нурсийского запрещал поселение монахов на значительном удалении от монастырей.

С явлением монашеской колонизации связывают экономическое возрождение Запада после Великого переселения народов.

См. также

• Раннее Средневековье
• Книжные утраты в поздней античности и «тёмных веках»

Литература

• Wells Peter S. Barbarians to Angels: The Dark Ages Reconsidered. — W. W. Norton. — P. 256. — ISBN 0393060756.
• López Robert Sabatino. The Tenth Century: How Dark the Dark Ages?. — Rinehart, 1959.

Отрывок, характеризующий Тёмные века европейской истории

Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.