Тёмные воды (фильм, 1944)

Тёмные воды
Dark Waters
Жанр	Фильм нуар Готический триллер
Режиссёр	Андре Де Тот
Продюсер	Бенедикт Богос
Автор сценария	Мариэн Б. Кокрелл Джоан Харрисон Артур Хорман
В главных ролях	Мерл Оберон Франшо Тоун Томас Митчелл
Оператор	Джон Дж. Месколл Арчи Стаут
Композитор	Миклош Рожа
Кинокомпания	United Artists
Длительность	90 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1944
IMDb	ID 0036745
Выход фильма «Тёмные воды» (оригинальное название — Dark Waters)

К:Фильмы 1944 года

«Тёмные воды» (англ. Dark Waters) — готический нуаровый триллер режиссёра Андре Де Тота, вышедший на экраны в 1944 году.

В основу фильма положен одноимённый роман газеты «Сатардей ивнинг пост», авторами которого являются Фрэнсис и Мэриэн Кокрелл. В работе над сценарием принимала участие Джоан Харрисон, известная как сценаристка фильмов Альфреда Хичкока «Ребекка» (1940), «Иностранный корреспондент» (1940), «Подозрение» (1941) и «Диверсант» (1942).

Фильм относится к субжанрам фильма нуар «девушка в опасности» и «готический триллер», к которым также принадлежат такие фильмы, как «Ребекка» (1940) и «Подозрение» (1941), «Газовый свет» (1944) Джорджа Кьюкора, «Меня зовут Джулия Росс» (1945) Джозефа Х. Льюиса и «Тайна за дверью» (1948) Фритца Ланга. В плане сюжета, места действия и основных действующих лиц фильм имеет определённое сходство с более поздним образцом «южной готики», психологически триллером Роберта Олдрича «Тише, тише, милая Шарлотта» (1964).

Сюжет

Действие происходит в годы Второй мировой войны. Лесли Калвин (Мерл Оберон) вместе со своими богатыми родителями совершает путешествие на корабле из Батавии в Америку. Корабль попадает в катастрофу, в которой выживают только четверо пассажиров, среди них Лесли…

Страдая от психологического шока и кошмаров, вызванных кораблекрушением, Лесли проходит процесс восстановления в больнице Нового Орлеана. Незадолго до выписки она пишет письмо своей единственной оставшейся в живых родственнице, тёте по линии матери Эмили Ламонт, которую никогда в жизни не видела. Эмили присылает ответ из городка Беллевиль, штат Луизиана, объясняя, что она вместе с мужем Норбертом живёт там на старой плантации, и приглашает Лесли пожить вместе с ними.

Лесли добирается на поезде до Беллевиля, но на вокзале её никто не встречает, а служащий на вокзале говорит, что поместье ему известно, однако о Ламонтах он ничего не слышал. Лесли остаётся ждать, однако после нескольких часов, проведённых на южном зное, ей становится плохо, и она теряет сознание. Вызванный местный врач, доктор Джордж Гровер (Франшо Тоун) помогает ей прийти в себя, а затем приглашает в свой кабинет для небольшого обследования и отдыха. В кабинете доктора Гровера Лесли рассказывает ему о периодических кошмарах, связанных с кораблекрушением и спасением. Сочувствуя попавшей в сложное положение Лесли, Джордж решает отвезти её на плантацию на своей машине. Проехав сквозь густой субтропический лес, они оказываются у большого старого дома. На встречу им выходит полный мужчина в белом костюме. Он представляется как гость семьи мистер Сидни (Томас Митчелл). Вскоре из дома появляется тётя Эмили (Фэй Бейнтер), которая рада встрече, но утверждает, что не получала от Лесли никакой телеграммы, сообщающей о её приезде. Лесли знакомится также с дядей Норбертом (Джон Куолен), который всё время молчит и практически не выходит из своего кабинета, работая над книгой.

Перед возвращением в город Джордж предупреждает Сидни, что Лесли находится в тяжёлом психическом состоянии и страдает кошмарами, и надо создать условия, которые ни в коем случае не напоминали бы ей о случившейся с ней трагедией. Вернувшись в дом, Сидни тайно извлекает из кармана телеграмму от Лесли и выбрасывает её в корзину для мусора. Тем временем Эмили показывает Лесли её комнату. Тётя заметно суетится и сильно волнуется, она передаёт Лесли портрет её матери. Женщины обнимаются, но затем тётя Эмили резко отстраняется от Лесли и торопливо выходит из комнаты. Вечером за ужином Сидни ведёт себя в доме как хозяин. Лесли знакомится со смотрителем усадьбы Кливом (Элиша Кук-младший). Вопреки требованиям врача, Сидни и Клив уговаривают Лесли рассказать о кораблекрушении, в котором погибли её родители. От нахлынувших воспоминаний у Лесли начинается истерика, и она убегает из-за стола.

На следующее утро Сидни и Клив приглашают Лесли на ознакомительную прогулку по плантации. Они организуют маршрут таким образом, чтобы он проходил по узкому опасному выступу вдоль заболоченной заводи. Глядя на тёмную, застоявшуюся воду в водоёме, Лесли испытывает страх, однако Клив настаивает на том, чтобы продолжить ознакомление с плантацией, проехавшись на моторной лодке по байу (местным речным протокам). В этот момент появляется Джордж, который предлагает ей совершить путешествие на его автомобиле по окрестностям. Джордж привозит Лесли в гости к живущей по соседству многодетной небогатой семье Будро, которая приглашает их остаться на обед. Лесли весело проводит время с детьми, и её настроение улучшается. Тем же вечером после ужина Сидни и Ламонты ведут Лесли в кинотеатр, где сначала они смотрят комедию. Однако затем начинается хроникальный фильм о затоплении корабля немецкой подводной лодкой. Увидев первые кадры, Лесли нервно вскакивает и выбегает из зала. Ночью Лесли просыпается от грохота ударов, и вскрикивает от страха, но пришедшая тётя Эмили закрывает бьющиеся оконные створки и успокаивает её.

На следующее утро, когда Лесли загорает в саду, неожиданно из-за кустов в ней выходит крупный темнокожий мужчина Пирсон Джексон (Рекс Инграм), который просит её о помощи. Он рассказывает, что проработал на этой плантации в течение двенадцати лет, но когда приехали Ламонты, Клив уволил его. Пирсон считает их плохими людьми и советует Лесли быть с ними поосторожней. Увидев Клива, Пирсон скрывается в кустах. Днём к Лесли приходит Сидни, говоря, что с учётом её душевного состояния дядя Норберт подумал, что ей было бы неплохо пригласить квалифицированного психиатра. Вскоре приезжает Джордж, который приглашает Лесли на местный праздник с танцами. Сидни не хочет её отпускать, однако Лесли утверждает, что чувствует себя нормально и очень хочет поехать.

Лесли весело проводит время в местном сельском клубе, где с удовольствием танцует. Лесли рассказывает Джорджу, что будучи девочкой она часто танцевала для своей мамы, которая очень любила танцы, но была инвалидом и не могла ходить. По возвращении домой Джордж целует Лесли и делает ей предложение. Но Лесли убегает от него в дом со словами, что они больше никогда не будут встречаться. Взволнованная Лесли по секрету рассказывает об этом своей тёте, говоря, что не сможет выйти замуж, так как страдает от галлюцинаций и кошмаров, и, возможно, сходит с ума. Лесли говорит, что не может с ним встречаться, когда её папа и мама под водой, и убегает в свою комнату. Она ложится спать, однако услышав в ночи голос, повторяющий её имя, выходит на улицу на этот зов. В темноте у воды она натыкается на Пирсона, который также слышал голос и предупреждает её, что её выманили из дома специально. Испуганная Лесли возвращается в дом и звонит Джорджу, но тот не подходит к телефону, так как уехал на вызов к пациенту. Оставив Джорджу сообщение, Лесли идёт к Эмили. Тётя рассказывает, что Сидни — это старый друг их семьи, который хорошо разбирается в финансах и помогает дяде вести дела. Лесли сомневается, можно ли доверять ему и Кливу. Ей кажется, что они намеренно пытаются довести её до сумасшествия. Затем, когда Эмили начинает рассказывать о матери Лесли и о том, как та любила танцевать и как хорошо танцевала, Лесли догадывается, что тётя Эмили никогда не видела её мать-инвалида, и следовательно не та, за кого себя выдаёт. Лесли ещё раз тайком пытается дозвониться Джорджу, но его нет на месте.

На следующий день Пирсон подходит к отдыхающей Лесли и предупреждает её о том, что она в опасности, и что её тётя и дядя являются самозванцами. Он предлагает ей встретиться вечером около заводи, где обещает ей обо всём рассказать. Когда Лесли приходит на встречу, она видит плавающее в воде тело мёртвого Пирсона. Лесли решает немедленно бежать на станцию и уехать из Бельвилля. Однако когда она выходит из своей комнаты, её замечает Эмили, приглашая к себе. Через некоторое время Лесли делает ещё одну попытку сбежать. Однако, увидев перед домом людей, возвращается в свою комнату и ложится спать.

На следующее утро за завтраком Лесли видит, как Сидни командует Эмили и Норбертом. В этот момент звонит Джордж, и Лесли настаивает на том, чтобы он немедленно приехал. После её звонка Клив быстро собирается и уезжает в город. Когда Джордж приезжает, Лесли тайком сообщает ему об убийстве Пирсона, и утверждает, что её тётя и дядя являются самозванцами. Сидни из-за угла подслушивает их разговор. Выслушав Лесли, Джордж выписывает ей рецепт на успокаивающее средство и рекомендует немного поспать, а вечером обещает заехать снова. Отправив Лесли в её комнату, Джордж сообщает Сидни, что он уверен в том, что Лесли страдает от галлюцинаций и видений, и организует ей приём у психиатра. Вернувшись в свою комнату, Лесли в отчаянии чувствует, что осталась в одиночестве наедине со своими недоброжелателями. Она смотрит в рецепт, который ей выписал Джордж, и видит, что это записка. В записке Джордж пишет, что он ей верит, что их подслушивают, что сейчас бежать вместе слишком опасно, и что вскоре он вернётся с помощью. Джордж и Сидни выходят из дома, обсуждая состояние Лесли. Сидни просит Джорджа подвезти его до города.

Вечером в гостиной Сидни разговаривает с Норбертом, называя его Пинки, и с Эмили, называя её Мэй. Мэй говорит, что не хочет никакой беды для Лесли, и вместе с Пинки они настаивают на том, что не хотят участвовать ни в каких убийствах. Далее они просят Сидни расплатиться с ними и отпустить их. В ответ Сидни напоминает им о том, что они замешаны в убийстве Ламонтов. На их утверждения, что они ничего не делали, Сидни говорит, что они все вместе погрязли в этом деле, и им не оправдаться. Затем Сидни просит привезти к нему Лесли.

Тем временем пьяный Клив у затона удерживает связанного Джорджа. Из их разговора выясняется, что Клив и Сидни напали на Джорджа по дороге в город, избили и связали его. Далее Клив говорит Джорджу, что в своё время они утопили в этих водах настоящих Ламонтов, и даёт понять, что его и Лесли ожидает та же участь. Джордж начинает провоцировать Клива, утверждая, что тот делает всю грязную работу, а не способный на убийство Сидни присвоил себе всю власть. Вскоре к ним приходит Сидни вместе с Лесли. Сидни запрещает Кливу пить и выбрасывает бутылку. Джордж обвиняет Сидни в убийствах. Затем Сидни демонстрирует граммофон, с помощью которого по ночам вызывал Лесли, прокручивая пластинку с записью её имени. Сидни рассказывает, что он придумал план доведения Лесли до сумасшествия и завладения её богатым наследством в 300 тысяч долларов. Джордж снова провоцирует Клива, говоря, что поскольку на совести Сидни будет уже пять убийств, он потом также спокойно убьёт и Клива как ненужного свидетеля. Сидни приказывает Кливу посадить Джорджа и Лесли в моторную лодку. Когда они плывут в глубь байу, Сидни приказывает Кливу убить Джорджа и Лесли. Однако разозлённый на Сидни Клив отказывается ему подчиниться, и между ними возникает потасовка.

В возникшей суете лодка пристаёт к берегу, Лесли и Джордж выпрыгивают на берег и прячутся в зарослях морских лилий. Сидни стреляет в их сторону, но в темноте не видит их и не попадает. Сидни и Клив на лодке бросаются на розыск беглецов. Лесли и Джорджу приходится нырять, чтобы скрыться от наблюдения, затем они выбираются на берег и убегают в заросли. У Клива не выдерживают нервы. Он срывается с места и несётся вперёд, не разбирая дороги и стреляя в разные стороны. В итоге он попадает в болото, и его начинает быстро засасывать. Джордж кричит, что может его спасти, если Сидни выбросит оружие. Однако тот отказывается, и Клив уходит под воду. Джордж снова обращается к Сидни, утверждая, что тот никогда без его помощи не выберется из места, в котором они оказались. Он снова предлагает Сидни выбросить оружие в обмен на спасение его жизни. Сидни бросает пистолет, Джордж его подбирает, и они вместе идут к лодке. Они садятся в лодку, Лесли садится за руль, запускает двигатель и понимает, что её проблемы, наконец, позади.

В ролях

• Мерл Оберон — Лесли Кэлвин
• Франшо Тоун — Доктор Джордж Гроувер
• Томас Митчелл — Мистер Сидни
• Фэй Бейнтер — Тётя Эмили
• Элиша Кук-младший — Клив
• Джон Куолен — Дядя Норберт
• Рекс Инграм — Пирсон Джексон

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Режиссёр венгерского происхождения Андре Де Тот во время Второй мировой войны перебрался из Европы в Голливуд, где вскоре стал одним из значимых режиссёров, специализируясь главным образом на жанровых картинах категории B. К числу его лучших работ относятся фильмы нуар «Западня» (1948) и «Волна преступности» (1954), военная драма «Не убежит никто» (1944), фильм ужасов «Дом восковых фигур» (1953) и вестерн «День преступника» (1959). В 1951 году как соавтор сценария вестерна «Стрелок» Де Тот был удостоен номинации на Оскар.

За главную роль в мелодраме «Тёмный ангел» (1935) актриса Мерл Оберон была номинирована на Оскар. В дальнейшем она сыграла в таких близких нуару фильмах, как мелодрама «Грозовой перевал» (1939), триллер о лондонском маньяке «Жилец» (1944) и послевоенный шпионский триллер «Берлинский экспресс» (1948). Франшо Тоун в 1930-е годы прославился многочисленными ролями в качестве партнёра таких звездных актрис, как Джоан Кроуфорд и Бетт Дэвис. К числу его наиболее значимых работ относятся историческая приключенческая драма «Мятеж на „Баунти“» (1935), за роль в который он получил номинацию на Оскар, антивоенная драма «Три товарища» (1938) по Эриху Мария Ремарку, а также фильм нуар «Леди-призрак» (1944). Томас Митчелл известен ролями второго плана в таких значимых фильмах американского кино, как утопическая драма «Потерянный горизонт» (1937), эпопея «Унесённые ветром» (1939), вестерн «Дилижанс» (1939, Оскар за лучшую роль второго плана), историческая драма «Горбун из Нотр-Дама» (1936), семейная фэнтези-мелодрама «Эта замечательная жизнь» (1939) и вестерн «Ровно в полдень» (1952) .

Оценка критики

После выхода на экраны фильм получил положительный отзыв от Босли Кроутера в «Нью-Йорк таймс», который назвал его «привлекательным, возбуждающим триллером» и «страшной историей с мягкими психологическими обертонами, которая искусно произведена и поставлена». «Variety» отметил, что «фильм начинается как исследование характеров, где сама история вторична по отношению к создаваемым психологическим образам, что поднимает его над средним уровнем. Но где-то посередине пути (психологическая составляющая) отходит на второй план». «TimeOut» охарактеризовал картину как «триллер на тему „женщина в опасности“ с Оберон, осиротевшей и получившей нервную травму,… в кругу родственников, живущих в Луизиане (естественно, в старом мрачном доме), которые плетут заговор, чтобы объявить её безумной и завладеть её состоянием». А Крейг Батлер из Allmovie охарактеризовал картину как «не более чем сносный саспенс-фильм, который доставит массу удовольствия поклонникам триллеров в стиле Альфреда Хичкока». Гленн Хит назвал фильм «непростым гибридом жанров категории В, сменяющих друг друга в зависимости от ситуации», отметив, что он представляет собой «галлюциногенную головоломку в глубине луизианских болот в 1940-е годы, которая становится идеальным рассадником нуаровых теней и обманчивой игры слов». Отметив «несколько поверхностный характер любовной истории, которая выглядит слегка натянутой», Хит считает фильм «верным своему мистически мрачному настроению, выступая как дальний родственник „Я гуляла с зомби“ Жака Турнера». Хит подчёркивает также, что фильм затрагивает такие темы, как «психическое саморазрушение», развивающееся под воздействием как внутренних, так и внешних факторов, а также «вопросы расового неравенства». Однако в целом, по его мнению, в этом фильме «атмосфера господствует над содержанием».

Касаясь слабых сторон фильма, Крейг Батлер отмечает, что «как это очень часто бывает, проблемы связаны со сценарием, который построен на элементах, которые уже были видены слишком часто и до, и после этого фильма. С завязкой, напоминающей „Газовый свет“, сюжету нужно больше изобретательности, репликам — больше резкости и/или глубины, а персонажам — больше оригинальности, чтобы „Воды“ могли как-то выделиться». «TimeOut» также критически оценил сценарий, назвав его «шатким».

Многие критики обратили внимание на выбор места действия картины, в частности, Кроутер написал: «Сырые, заросшие и неприступные районы байу Луизианы всегда служили отличным местом действия для мелодрам. Тяжелая, нависающая растительность, обволакивающее чувство сводящей с ума жары и тишина являются идеальными спутниками тайн и применения силы на экране». Батлер также отмечает, что фильм «выигрывает за счёт места действия, байу в Луизиане», продолжая: «Режиссёр Андре Де Тот, его художники и операторы смогли использовать мрачное, опасное место действия (хотя съёмки, естественно, проводились не на натуре), чтобы обеспечить уровень тревоги и саспенса, который пытается достичь сценарий, но которого очень часто ему не хватает».

Большинство критиков дало достаточно высокую оценку работе режиссёра и его команды. Кроутер написал, что «Андре Де Тот умело смог перенести на экран таинственность настроения и холодный саспенс, а Бенедикт Богос спродюсировал картину на уровне категории А, хотя по содержанию она соответствует более низкобюджетной продукции». «Variety» также отметил «грамотную режиссуру Де Тота, обеспечивающую картине занимательность». «TimeOut» написал, что «безупречная совместная работа Де Тота и оператора Джона Месколла (освещение которого наполняет окружающие дом болотистые края байу волшебно-зловещей тайной) превращают шлак в чудесный мрачный срез южной готики». Батлер также высоко оценивает режиссёрскую работу, написав, что «Де Тот — в отличной форме; если он и не достигает такого уровня мастерства в работе с материалом, как Хичкок, он всё-таки вносит свой стиль в произведение и придаёт ему характер». Хит подчёркивает, что слишком хорошо известная по другим триллерам сюжетная линия удачно компенсируется звуком, образами и операторской работой, которые обеспечивают значительную часть напряжённости в картине

Большинство критиков высоко оценило актёрскую игру. «Variety» написал, что «сильный актёрский состав играет великолепно на протяжении всей картины», Кроутер также посчитал, что фильм «хорошо сыгран великолепным актёрским составом», добавив далее: «В роли запуганной мягкой женщины, Мерл Оберон — надлежащим образом растеряна, а Томас Митчелл — обманчиво любезен и обходителен в роли злодея. Фэй Бейнтер и тихий Джон Куолен вызывают беспокойство в ролях тёти и дяди, а Элиша Кук-младший — болезненно завораживает в роли каджунского смотрителя. Франшо Тоун непринуждён и уверен в себе в качестве молодого доктора, который помогает мисс Оберон (выбраться из беды) в этой нездоровой атмосфере». А «Variety» отмечает, что «Мерл Оберон создаёт один из самых лучших портретов в своей карьере в роли молодой наследницы, одолеваемой психологическими неврозами… У Томаса Митчелла в качестве человека, намеренного довести наследницу до сумасшедшего дома и завладеть её богатствами, есть несколько слабых линий, которые можно легко опустить, после чего он переходит к содержательной и глубокой игре. Изображение Франшо Тоуном доктора из страны байу, который влюбляется в Оберон, прямое и честное, но не слишком весомое». С другой стороны, «TimeOut» называет Оберон «утомительно трепетной». Батлер также считает, что «исполнители главных ролей могли бы быть бы более увлекательными и обворожительными, чем Мерл Оберон и Франшо Тоун, они оба вполне адекватны, но не более того. Де Тоту значительно лучше удалась работа с актёрами второго плана, особенно с Томасом Митчеллом, который довольно убедителен в меняющей по ходу действия свой характер роли».

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0036745/ Тёмные воды] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v12395 Тёмные воды] на сайте Allmovie
• [www.rottentomatoes.com/m/1005275-dark_waters/ Тёмные воды] на сайте Rotten Tomatoes
• [www.tcm.com/tcmdb/title/72331/Dark-Waters/ Тёмные воды] на сайте Turner Classic Movies
• [www.youtube.com/watch?v=J09wbMo_-YY Тёмные воды] фильм на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Тёмные воды (фильм, 1944)

– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.