Т-100 (танк)

Танк Т-100 на испытаниях. НИИБТ Полигон в Кубинке, август 1939 года
Т-100
Классификация	тяжёлый танк
Боевая масса, т	58
Компоновочная схема	классическая, двухбашенная
Экипаж, чел.	8
История
Годы производства	1939
Годы эксплуатации	1939—1940
Количество выпущенных, шт.	1 опытный
Основные операторы
Размеры
Длина корпуса, мм	8495
Ширина корпуса, мм	3400
Высота, мм	3430
Клиренс, мм	525
Бронирование
Тип брони	стальная катаная
Лоб корпуса, мм/град.	60
Борт корпуса, мм/град.	60
Корма корпуса, мм/град.	60
Днище, мм	20—30
Крыша корпуса, мм	20
Лоб башни, мм/град.	60
Борт башни, мм/град.	60
Корма рубки, мм/град.	60
Крыша башни, мм	30 (главная), 20 (малая)
Вооружение
Калибр и марка пушки	1 × 76-мм Л-10 (Л-11) 1 × 45-мм 20К обр. 1934—1938 гг.
Тип пушки	танковая
Длина ствола, калибров	26 (30) Л-10 (Л-11) / 44 20К
Боекомплект пушки	120 × 76-мм 393 × 45-мм
Прицелы	телескопический
Пулемёты	3 × 7,62-мм ДТ
Другое вооружение	нет
Подвижность
Тип двигателя	V-образный 12-цилиндровый карбюраторный четырёхтактный жидкостного охлаждения ГАМ-34
Мощность двигателя, л. с.	850 при 1850 об/мин
Скорость по шоссе, км/ч	35,7
Скорость по пересечённой местности, км/ч	15
Запас хода по шоссе, км	160
Запас хода по пересечённой местности, км	120
Тип подвески	индивидуальная, с листовыми рессорами
Преодолеваемый подъём, град.	42°
Преодолеваемая стенка, м	1,2
Преодолеваемый ров, м	4
Преодолеваемый брод, м	1,25

Т-100 (в ряде документов также Изделие 100 или просто 100) — экспериментальный советский двухбашенный тяжёлый танк конца 1930-х годов. Один из последних советских танков многобашенной компоновки. Вместе с близким к нему по характеристикам экспериментальным двухбашенным тяжёлым танком СМК и опытным образцом тяжёлого танка КВ-1, Т-100 проходил фронтовые испытания в боях на «Линии Маннергейма» в ходе Финской войны. По итогам испытаний на вооружение танк принят не был и серийно не выпускался. База Т-100 использовалась для разработки ряда экспериментальных тяжёлых САУ, в частности СУ-100-Y.

История создания

В 1938 году двумя ленинградскими КБ были разработаны очень близкие друг к другу проекты нового тяжёлого танка с противоснарядным бронированием, предназначенного для замены Т-35. Кировский завод в лице СКБ-2 предложил машину СМК. Второй проект, получивший название Т-100, был разработан в КБ ленинградского завода Опытного машиностроения № 185 им С. М. Кирова под руководством С. А. Гинзбурга. Ведущим конструктором машины был Э. Ш. Полей. В целом Т-100 был однотипен танку СМК и отличался от последнего в основном типом подвески и вооружением. В течение 1938 года все согласования и рассмотрения в комиссиях и инстанциях проекты СМК и Т-100 проходили одновременно. Как и СМК, Т-100 первоначально проектировался трёхбашенным с установкой 76-мм пушки в главной башне и двух 45-мм танковых пушек образца 1934 года в двух малых башнях. Но при принятой толщине брони 60 мм масса машины не должна была превышать 55—57 тонн, поэтому число башен было уменьшено до двух. (Существует легенда, что решение о сокращении числа башен принял лично И. В. Сталин, который снял заднюю башню с представленного ему макета СМК и заявил: «Нечего превращать танк в броненосец!» Другой вариант — Сталин спросил, сняв с макета башню: «Сколько такая башня весит?» «Семь тонн», — ответили ему. «Так вот возьмите эти семь тонн и лучше укрепите броню!») В январе 1939 года чертежи Т-100 и СМК были переданы в производство. В соответствии с постановлением Комитета Обороны при СНК СССР, опытный образец Т-100 должен был быть изготовлен к 1 июня 1939 года, однако его изготовление затянулось на два месяца — опытный образец был полностью собран только 31 июля 1939 года и принят комиссией для проведения полигонных испытаний, объединённых с заводскими. Предполагалось, согласно программе АВТУ РККА, закончить испытания 3 января 1940 года, но в связи с началом советско-финской войны было решено дальнейшую проверку боевых и ходовых качеств провести в боевых условиях, заменив танковую пушку Л-10 на более совершенную Л-11. Танк был отправлен на фронт и принял первый бой 17 декабря 1939 года в районе финского укрепрайона Хоттинен.

Описание конструкции

По назначению, компоновочной схеме, общей конструкции и отличительным особенностям Т-100 был идентичен СМК и представлял собой двухбашенный танк классической компоновки с двухъярусным расположением вооружения и противоснарядным бронированием. Однако в деталях танк имел ряд существенных отличий от СМК.

Корпус

Корпус танка имел коробчатую форму и собирался из листов катаной брони, соединявшихся сваркой, клёпкой и болтами. В центральной части корпуса монтировалась массивная полуконическая подбашенная коробка под главную башню. Бронезащита по сравнению с СМК была несколько слабее — 60 мм, что, тем не менее, обеспечивало танку надёжную защиту от огня существовавшей в то время противотанковой артиллерии (калибром до 47 мм) уже на дистанции 500 м и более.

Башни

Две литые орудийные башни конической формы располагались одна за другой по продольной оси танка. Размещение башен, и, соответственно, вооружения, двухъярусное. Первый ярус образовывала передняя малая башня с углом горизонтального вращения 245 градусов. Второй ярус занимала центральная главная башня кругового обстрела. На крыше главной башни размещалась командирская башенка (также кругового вращения) со смотровыми щелями по периметру и пулемётом ДТ с возможностью зенитного обстрела.

Вооружение

Основным вооружением танка являлась 76-мм танковая пушка Л-10 (впоследствии Л-11), размещавшаяся в маске в передней части главной башни. Пушка предназначалась для борьбы в первую очередь с укреплениями и дотами противника, а также небронированными целями, однако имела также удовлетворительную бронепробиваемость. Вспомогательное артиллерийское вооружение состояло из 45-мм танковой пушки 20-К, установленной в малой башне и предназначавшейся для борьбы с бронетехникой. На обоих орудиях использовались телескопические прицелы.

Боекомплект орудий составлял 120 выстрелов для 76-мм орудия и 393 — для 45-мм.

Пулемётное вооружение включало три 7,62-мм пулемёта ДТ, два из которых были спарены с орудиями, а третий размещался в командирской башенке на крыше главной башни и мог использоваться при отражении атак с воздуха.

Боекомплект пулемётов составлял 4284 патрона в 68 дисковых магазинах по 63 патрона в каждом.

Двигатель

На Т-100 устанавливался V-образный 12-цилиндровый карбюраторный четырёхтактный двигатель ГАМ-34 жидкостного охлаждения мощностью 850 л.с. при 1850 об/мин. Зажигание — от двух магнето.

Ходовая часть

Подвеска танка — индивидуальная, с листовыми рессорами без амортизаторов.

Ходовая часть применительно к одному борту состояла из восьми двускатных опорных катков с массированными шинами, пяти двускатных обрезиненных поддерживающих катков, ведущего колеса заднего расположения со съёмными зубчатыми венцами и литого направляющего колеса. Механизм натяжения ленивца — винтового типа, управляемый из отделения управления. Зацепление — цевочное. Гусеничные ленты — мелкозвенчатые, с открытым шарниром, пальцы — со стопорными кольцами.

Устройства связи

Для внешней связи танк оснащался типовой танковой радиостанцией 71-ТК-3. Для внутренней связи имелось переговорное устройство ТПУ на 6 абонентов.

Испытания и боевое применение

К концу осени 1939 года испытания Т-100 шли полным ходом — танк прошёл свыше 1000 км. После начала 30 ноября 1939 года войны с Финляндией было принято решение отправить танки СМК, Т-100 и КВ-1 в действующую армию для испытания боем в условиях фронта. Перед отправкой на фронт вооружение Т-100 было изменено — вместо 76-мм пушки Л-10 была установлена более мощная пушка Л-11 того же калибра.

Танки были сведены в отдельную роту тяжёлых танков и приданы 90-му танковому батальону 20-й тяжёлой танковой бригады, воевавшей на «Линии Маннергейма».

Экипаж Т-100 в первом бою:

1. командир танка лейтенант Астахов Михаил Петрович,
2. артиллерист Артамонов,
3. артиллерист Козлов,
4. радист Смирнов,
5. водитель Плюхин Афанасий Дмитриевич,
6. запасной водитель Дрожжин Василий Агапович,
7. моторист Капланов Владимир Иванович,
8. Каштанов В. И.

19 декабря 1939 года отдельная рота тяжёлых танков вместе с остальными частями 90 брн 20 тбр пошла в наступление в районе Сумма — Хоттинен. Танки батальона успешно наступали и продвинулись за линию финских дотов, где СМК подорвался на мине. Экипаж Т-100 пытался при помощи своего танка отбуксировать СМК, однако успехом эти попытки не увенчались. После этого Т-100, встав рядом с СМК и прикрывая его усиленным артиллерийским и пулемётным огнём, обеспечил эвакуацию экипажа из подбитого танка — по аварийным люкам в днищах машин экипаж СМК перебрался внутрь Т-100. При этом танк получил по меньшей мере семь попаданий снарядами 37-мм и 47-мм противотанковых пушек с расстояния менее 500 м, но броня ни разу не была пробита.

В том же бою у Т-100 заглох двигатель — произошёл срез резьбы регулировочной муфты магнето. Однако механик-водитель танка смог, используя один магнето вместо двух, завести мотор снова и продолжить выполнение задачи.

После этого боя Т-100 был отправлен в тыл для ремонта двигателя и вернулся в действующую армию 18 февраля 1940 года. С этого дня и до окончания военных действий Т-100 действовал в составе 20-й (22.02 — 01.03) и 1-й (11.03 — 13.03) танковых бригад. За это время танк прошёл 155 км, получил 14 попаданий снарядами противотанковых орудий (6 — в левый борт, 3 — в нишу главной башни, 3 — в левую гусеницу и по одному — в маску 45-мм пушки и левый ленивец). Во всех случаях броня не была пробита. Всего к 1 апреля 1940 года Т-100 прошёл 1745 км, из них 315 км — во время боёв на Карельском перешейке.

После окончания Финской войны Т-100 вернулся обратно на завод, где был полностью заменён двигатель и произведён лёгкий ремонт танка.

Летом 1940 года танк был передан для хранения в Кубинку. После начала Великой Отечественной войны машина была эвакуирована сначала в Казань, а затем — в Челябинск, где Т-100 был передан в распоряжение опытного завода № 100. На заводе танк пробыл до конца войны, а дальше его следы теряются. По некоторым данным, до середины 1950-х годов Т-100 стоял на заднем дворе Челябинского танкового училища, а затем, видимо, пошёл в переплавку. Впрочем, по другим данным, танк до конца войны не дожил — в конце 1943 года он вместе с Т-29, КВ-7 и рядом других опытных образцов бронетехники был порезан на металл.

Оценка машины

В отчёте по полигонным испытаниям Т-100, датированном 22 февраля 1940 года, отмечалось, что танк Т-100 полностью соответствует заданным ТТХ. В качестве недостатков отмечалась нестабильная работа системы охлаждения, слабая надёжность вентилятора, неудачная конструкция сеток охлаждения. Также рекомендовалось доработать механизмы управления коробкой передач и усилить конструкцию бортовых фрикционов. Как достоинство отмечалось наличие пневматической системы управления танком.

Несмотря на общее соответствие танка выдвигаемым требованиям, комиссией было признано нецелесообразным рекомендовать Т-100 к принятию на вооружение, поскольку танк КВ превосходил его по основным ТТХ.

Вместе с тем, КБ «родного» для Т-100 завода № 135 считало, что танк должен был быть рекомендован к принятию на вооружение, так как являлся машиной иного класса по сравнению с КВ. Отчасти это соответствовало действительности — Т-100 был в основном штурмовым танком и мог быть использован для установки более мощного штурмового вооружения, такого как 152-мм и 130-мм пушки, тогда как более многофункциональный КВ мог нести только 76-мм орудие. Однако к мнению инженеров не прислушались и Т-100 так и не был принят на вооружение.

Правда, попытка усилить вооружения Т-100 всё же была предпринята. В январе 1940 года заместитель наркома обороны командарм первого ранга М. Кулик дал соответствующее указание. Предполагалось установить на танк 152-мм гаубицу М-10, способную эффективно бороться с надолбами. В марте 1940 года для Т-100 была изготовлена новая башня с гаубицей М-10, которую предполагалось установить на танк вместо имевшейся. Получившаяся модификация должна была носить индекс Т-100-Z. Однако вместо этой машины на вооружение был принят танк КВ-2.

В целом Т-100 был достаточно удачной машиной. Танк в принципе соответствовал оперативно-тактическим взглядам по его применению. Бронирование танка также соответствовало предъявленным требованиям, а вооружение позволяло вести массированный и маневренный круговой огонь одновременно в различных направлениях. По всем показателям Т-100 существенно превосходил Т-35. Однако танк имел и такие типичные для многобашенных танков недостатки, как большой размер, многочисленность экипажа и сложность в производстве. Как и СМК, Т-100 представлял собой необходимую ступень на пути от тяжёлых танков многобашенной компоновки к тяжёлым танкам нового типа — таким как КВ-1.

Нереализованные проекты машин на базе Т-100

• Т-100-X — тяжёлая САУ, вооружённая 130-мм морской пушкой Б-13-IIс в неподвижной рубке (во многом сходна с СУ-100-Y).
• Т-100-V — тяжёлый танк артиллерийской поддержки. Вооружение: 203-мм гаубица-пушка Б-4 во вращающейся башне.
• Т-100-Z — тяжёлый танк артиллерийской поддержки. Вооружение: 152-мм гаубица М-10Т и 45-мм пушка 20К в двух башнях.
• Объект 0-50 — тяжёлый танк прорыва. Вооружение: 76-мм пушка Л-11 и 45-мм пушка 20К в одной башне.
• Объект 103 — тяжёлый танк береговой обороны со 130-мм пушкой Б-13-IIс во вращающейся башне.

Литература

• Коломиец М. Многобашенные танки РККА. Часть 2. — М.: ООО «Стратегия КМ», 2000. — 80 с. — (Фронтовая иллюстрация № 5-2000). — 1500 экз. — ISBN 5-901266-01-3.
• Холявский Г. Л. Энциклопедия танков. — Минск: Харвест, 1998. — 576 с. — 5000 экз.
• Архипова М. А. Бронетанковая техника СССР Второй мировой войны. — Минск: Харвест, 2005.

Отрывок, характеризующий Т-100 (танк)

Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.