Уайлд, Корнел

Корнел Уайлд
Cornel Wilde
Имя при рождении:	Kornél Lajos Weisz
Дата рождения:	13 октября 1912(1912-10-13)
Место рождения:	Прьевидза Венгрия (ныне — Словакия)
Дата смерти:	16 октября 1989(1989-10-16) (77 лет)
Место смерти:	Лос-Анджелес США
Гражданство:	США США
Профессия:	актёр кинорежиссёр кинопродюсер
Карьера:	1936—1985

Корнел Уайлд (англ. Cornel Wilde; 13 октября 1912 — 16 октября 1989, Лос-Анджелес) — американский актёр, кинорежиссёр и продюсер 1930—1980-х годов, более всего известный исполнением ролей главных героев в нуаровых, приключенческих и романтических фильмах категории В.

«Высокий, красивый и эффектный актёр», Уайлд был «уникальным экземпляром среди многочисленных голливудских красавцев 1940-х годов». Он «свободно говорил на нескольких языках и легко мог имитировать любой акцент, он также был очень спортивен и часто подчёркивал на экране свои физические достоинства». Будучи в своё время членом сборной США по фехтованию, Уайлд успешно демонстрировал своё мастерство на экране, что «делало его очень востребованным актёром в приключенческих фильмах в духе Эррола Флинна».

Появившись на экране в 1940 году, Уайлд поначалу исполнял «небольшие роли бандитов в нескольких фильмах, в частности, в фильме нуар „Высокая Сьерра“ (1940), затем сменил студию и стал получать главные роли в фильмах категории В». Вскоре Уайлду удалось проявить своё драматическое мастерство и завоевать номинацию на Оскар как лучшему актёру за роль в фильме «Песня на память» (1945). Во время последующей контрактной работы на студии «Двадцатый век Фокс» Уайлд качественно сыграл в таких заметных фильмах, как «Бог ей судья» (1945), «Навеки Эмбер» (1947) и фильме нуар «Придорожное заведение» (1948), а также в нуаре «Ударопрочный» (1949), где его партнёршей была тогдашняя жена Патриция Найт.

Уайлд был не только «умным, способным и крепким актёром, но и несправедливо недооценённым режиссёрским талантом своего времени». В отличие от многих своих коллег, Уайлд был амбициозен и сделал успешную вторую карьеру как продюсер, режиссёр, а порой и как сценарист. В середине 1950-х годов растущий интерес в режиссуре привёл его к созданию собственной продюсерской компании «Теодора продакшнс».

Как один из продюсеров и исполнителей главных ролей он внёс заметный вклад в один из лучших фильмов нуар 1950-х годов — «Большой ансамбль» (1955) режиссёра Джозефа Х. Льюиса. К наиболее удачным работам созданной Уайлдом студии относятся также визуально впечатляющие, новаторские фильмы, такие как приключенческий триллер в африканских джунглях «Голая жертва» (1966), военная драма «Красный берег» (1967) и пост-апокалиптический триллер «Смерть травы» (1970). Последующие фильмы Уайлда были неровного качества, и он закончил свою карьеру, играя небольшие роли во второстепенных приключенческих фильмах.

Ранние годы жизни

Корнел Уайлд (имя при рождении — Корнел Лайош Вайс) родился в городе Прьевидза, Венгрия (ныне — Словакия), 13 октября 1912 года в еврейской семье. В 1920 году он вместе с родителями и старшей сестрой Эдит эмигрировал в Нью-Йорк, где сменил имя на американизированное Корнелиус Луис Уайлд.

Его отец был странствующим коммивояжёром, который часто ездил в командировки в Европу, и «Уайлд провёл значительную часть своего детства на континенте, где в совершенстве овладел несколькими языками». Он знал венгерский, французский, немецкий, итальянский и русский языки. В возрасте 14 лет Уайлд окончил школу для одарённых детей в Нью-Йорке, и поступил на медицинский факультет аффилированного с ней Сити-колледжа Нью-Йоркского университета, окончив за три года четырёхлетний курс обучения. Уайлд получил стипендию на продолжение учёбы в медицинском колледже Колумбийского университета, но отказался от неё ради своей новой любви — театра. Во время учёбы в Сити-колледже Уайлд стал членом студенческой команды по фехтованию, и был включён в Олимпийскую сборную США, однако непосредственно перед Олимпиадой в Берлине 1936 года оставил спорт и учёбу ради театральной карьеры.

Театральная карьера в 1935—1940 годы

После учёбы в Студии Теодоры Ирвайн, в 1933 году Уайлд дебютировал на Бродвее в спектакле «Они все приходят в Москву», за которыми последовали роли в бродвейских постановках «Луна над Малберри стрит» (1935-36), «Дети Атрея» (1936), «Отлично проводя время» (1937-38), «Иеремия» Стефана Цвейга (1939) и «Пастораль» (1939), а также «гастрольные спектакли, где он играл всё — от главных ролей до эпизодов».

В 1937 году Уайлд женился на Марджори Хейнцен (позднее известной как Патриция Найт), и «они оба срезали по нескольку лет от своего возраста с тем, чтобы получить работу». Уайлд стал утверждать, что родился в 1915 году в Нью-Йорке, хотя в официальных документах он указывал свои правильные год и место рождения.

В 1940 году продюсер, режиссёр и исполнитель главной роли Лоренс Оливье пригласил Уайлда в свой спектакль «Ромео и Джульетта» в двух качествах — как постановщика фехтовальных сцен и как исполнителя роли Тибальта. Хотя это был бродвейский спектакль, но в тот момент исполнительница роли Джульетты, актриса Вивьен Ли была занята на киносъёмках в Голливуде, и потому репетиции спектакля проходили в Лос-Анджелесе.

Кинокарьера в 1940-е годы

Во время театральных репетиций в Калифорнии, Уайлд обратил на себя внимание киностудии «Уорнер бразерс», с которой заключил контракт. После завершения работы в спектакле «Ромео и Джульетта», Уайлд вернулся в Голливуд, где в 1940 году сыграл несколько небольших киноролей (без упоминания в титрах). В 1941 году Уайлд сыграл свою первую заметную роль члена банды грабителей в нуаровом триллере Рауля Уолша «Высокая Сьерра» (1941) с участием Хамфри Богарта и Айды Лупино.

Далее он сыграл в менее значимых картинах — спортивной мелодраме «Нокаут» (1941), а также романтических комедиях «Поцелуи на завтрак» (1941) и «Идеальный сноб» (1941), «но затем студия бросила его всего лишь через полгода совместной работы». «После нескольких месяцев простоя без работы — когда ему намекали на то, что его кожа была слишком жёлтой для цветных фильмов — Уайлда подхватила студия „Двадцатый век Фокс“».

В 1942 году Уайлд сыграл одну из главных ролей военного радиотехника в триллере времен Второй мировой войны «Вызывает Манила» (1942), действие которого разворачивается в филиппинских джунглях. В том же году Уайлд стал партнёром Айды Лупино в мелодраме из жизни театральных актёров «Жизнь начинается в восемь-тридцать» (1942). На следующий год единственным появлением Уайлда на экране была роль второго плана в музыкально-романтической комедии «Зимний сезон» (1943) со знаменитой фигуристкой Соней Хени в главной роли.

После нескольких второстепенных ролей Уайлд сделал скачок к славе, сыграв (в аренде на студии «Коламбиа») роль легендарного композитора Фредерика Шопена в музыкально-биографической мелодраме «Песня на память» (1945) с Мерл Оберон в роли Жорж Санд. За роль в этом фильме Уайлд был удостоен номинации на Оскар как лучший актёр. Это достижение и значительный финансовый успех картины принесли Уайлду карьерный взлёт и много ролей в последующие годы>.

Уайлд провёл вторую половину 1940-х годов в главных ролях в романтических, нуаровых и приключенческих фильмах, работая одновременно и на «Коламбиа» и на «Фокс».

В очень успешной нуаровой мелодраме Джона Стала «Бог ей судья» (1945) писатель (Уайлд) женится по любви на красивой, но до безумия ревнивой светской даме (Джин Тирни). В этом фильме Тирни сыграла одну из лучших ролей в своей карьере и не случайно была удостоена номинации на Оскар. В скандальной исторической мелодраме Отто Премингера «Навеки Эмбер» (1947), действие которой происходит в Британии 17 века, Уайлд сыграл роль лихого солдата, возлюбленного и мужа главной героини (Линда Дарнелл). В драме «Стены Джерико» (1948) Уайлд сыграл роль успешного адвоката в небольшом городке в Канзасе в начале 20 века, политическая карьера которого рушится из-за женских интриг. Звёздный состав актёров этого фильма включал Линду Дарнелл, Кирка Дугласа и Энн Бакстер.

К менее значимым работам Уайлда в 1940-е годы относятся приключенческое фэнтези «Тысяча и одна ночь» (1945), где он сыграл главную роль Аладдина, приключенческая экшн-драма «Разбойник и королева» (1946), где он исполнил роль сына Робина Гуда, Роберта Ноттингемского. В мелодраме о международных скачках «Финишная прямая» (1947) он был экспертом по спортивным лошадям, а в романтической комедии «От судьбы не уйдёшь» (1947) сыграл предмет любви богатой девушки (Джинджер Роджерс).

В конце десятилетия Уайлд сыграл в двух значимых фильмах нуар «Придорожное заведение» (1948) Жана Негулеско и «Ударопрочный» (1949) Дугласа Серка. В «Придорожном заведении» (1948) Уайлд исполнил роль спокойного и порядочного менеджера ресторана, которым владеет его старый приятель с бандитскими и психопатическими наклонностями (Уидмарк), в определённый момент они становятся соперниками не на жизнь, а на смерть в борьбе за сердце заезжей певицы (Лупино). В «Ударопрочном» (1949) Уайлд играет чиновника, надзирающего за условно-досрочно освобождёнными, который влюбляется в свою подопечную (её роль сыграла тогдашняя жена Уайлда Патриция Найт), продолжающую поддерживать связь со своим любовником из преступного мира.

Актёрская карьера в 1950-е годы

В 1950-е годы его звезда слегка потускнела, и, если не считать отдельных блокбастеров, таких как «Величайшее шоу на Земле» (1952), он работал главным образом в приключенческом кино. В 1950 году Уайлд сыграл капитана армии северян в вестерне Роберта Уайза «Два флага Запада» (1950), главные роли в котором исполнили Джозеф Коттен и Линда Дарнелл. В 1952 году Уайлд сыграл главную роль работающего на французское сопротивление американского агента в шпионском триллере времен Второй мировой войны «Операция Секрет».

На протяжении своей карьеры Уайлд был одним из «самых атлетичных актёров и его физическая удаль принесла ему роль в крупнобюджетной цирковой драме Сесиля де Милля „Величайшее шоу на Земле“ (1952)». Уайлду пришлось «преодолеть страх высоты, чтобы сыграть роль воздушного акробата Великого Себастиана, и он показал себя очень хорошо. Хотя фильм завоевал Оскар как лучший фильм, он не выдержал испытания временем, и в дальнейшем эта скучная, драматически несостоятельная картина стала рассматриваться как одна из худших картин, когда-либо завоевавших Оскар».

Уайлд также «смог продемонстрировать своё мастерство фехтовальщика, которым он овладел два десятилетия назад в качестве члена сборной США по фехтованию, когда сыграл роль мушкетёра Д’Артаньяна (сына Д’Артаньяна) в исторической приключенческой ленте „На кончике шпаги“ (1952). Его многогранный талант помог ему поставить также сцены экшна в этом фильме». В этом фильме Уайлд первый раз в 1952 году «предстал в образе „красавца-мужчины в бондаже“: он был привязан и обнажён по пояс в камере пыток, где его торс прижигали калёным железом. Второй раз в таком образе Уайлд предстал в исторической приключенческой драме „Захват Калифорнии“ (1952): он вновь был обнажён по пояс и привязан к дереву, где его стегали по груди хлыстом». Фильм рассказывал о заговоре мексиканского испанского дворянства в 1840 году с целью присоединить Калифорнию к Российской империи. «Сокровище Золотого Кондора» (1953) было ещё одним приключенческим фэнтези, где Уайлд играл «героя с голым торсом», который направляется из Франции в Гватемалу для поиска сокровищ. В очередной приключенческой мелодраме «Саади» (1953) Уайлд играет марокканского принца, влюблённого в загадочную дикую девушку, якобы способную приносить несчастья.

В классическом вестерне «Страсть» (1954) о борьбе за землю, любви и мести партнёрами Уайлда стали Ивонн де Карло и Рэймонд Бёрр. Драма «Мир женщины» (1954) рассказывала о борьбе трёх руководителей за должность генерального директора автомобильной корпорации и той роли, которую в этом проецессе играют их жёны. Ровный звёздный состав исполнителей помимо Уайлда включал таких актёров, как Клифтон Уэбб, Ван Хефлин и Лорен Бэколл. «Звезда Индии» (1954) была ещё одним приключенческим фильмом с Уайлдом в главной роли, действие картины протекает во Франции XVII века и вращается вокруг охоты за священным индийским сапфиром, партнёршей Уайлда по фильму была его тогдашняя жена Джин Уоллес.

В историческом триллере «Алое пальто» (1955) Уайлд играет американского шпиона времен войны за независимость США в 1780 году, который заброшен в штаб армии англичан. В нетипичной для режиссёра Николаса Рэя музыкальной мелодраме «Горячая кровь» (1956) пару Уайлду составила Джейн Расселл. Съёмки приключенческого экшн-триллера «За пределами Момбасы» (1956) проводились в Кении, куда герой фильма (Уайлд) приезжает, чтобы выяснить причины смерти своего брата. Уайлд исполнил заглавную роль в приключенческой биографической драме «Омар Хайям» (1957) о жизни знаменитого персидского поэта XI века. В криминальной драме «Край вечности» (1959) шериф из Аризоны (Уайлд) ведёт расследование серии жестоких убийств, значительная часть фильма снималась в Гранд-каньоне.

Работа в собственной продюсерской компании в 1955—1975 годы

В 1950-е годы Уайлд расширил спектр своей деятельности, впервые выступив в качестве режиссёра одной из серий телесериала «Театр Дженерал Электрик» (1955), в котором сыграл главную роль в паре с Уоллес.

В результате упорной работы в 1955 году Уайлд создал собственную продюсерскую компанию «Теодора продакшнс», чтобы производить, ставить и играть главные роли в собственных фильмах. В общей сложности он сделал 11 фильмов в этом качестве, многие из которых были высокого качества, «однако не добился особенного признания за эту работу».

Некоторые его проекты в жанре нуар, как его собственные, так и других режиссёров, были довольно интересными, например, «Большой ансамбль» (1955) и «Страх шторма» (1955). Уайлд «заключил соглашение с „Юнайтед артистс“ на распространение впечатляющего нуарового триллера „Страх шторма“ (1955), в котором он взял на себя обязанности продюсера, режиссёра и исполнителя главной роли. Уайлд на этот раз играл злодея, а не тип положительного главного героя, на который его обычно привлекали студии». В этой картине Уайлд предстал в образе лидера банды грабителей, который получил тяжелое ранение во время неудачного грабежа, и вместе с подельниками прячется на отделённой ферме своего брата (Дэн Дьюриа), роль жены брата и его бывшей возлюбленной исполнила Джин Уоллес. Самой важной работой Уайлда этого времени стал стильный, захватывающий фильм нуар «Большой ансамбль» (1955), который поставил культовый режиссёр Джозеф Х. Льюис. Уайлд, который был одним из продюсеров фильма, сыграл в нём роль полицейского детектива, который ведёт охоту на мафиозного босса (Ричард Конте), одновременно соперничая с ним в отношении общего предмета любовной страсти (Джин Уоллес).

В свете успеха этих картин режиссёрская карьера Уайлда обрела признание, и он даже стал писать сценарии для своих последующих фильмов под псевдонимом Джефферсон Паскаль. Уайлд вновь предстал в нескольких качествах (продюсер, режиссёр, исполнитель главной роли) в спортивном экшне «Заколка дьявола» (1957), где он сыграл автогонщика (его партнёршей была Джин Уоллес). В приключенческой драме «Маракайбо» (1958) он сыграл нефтяника, которому поручено потушить пожар на нефтяной скважине в заливе Маракайбо, фильм частично был снят в Венесуэле, партнёршей Уайлда вновь была Уоллес. В исторической приключенческой фэнтези «Ланселот и Гвиневера» (1963) Уайлд вновь выступил продюсером, автором сценария, режиссёром, исполнителем главной роли, а роль главной героини вновь сыграла Уоллес.

Кинокарьера в 1960—1970-е годы

В середине 1960-х годов он был продюсером, режиссёром и главным актёром двух «поразительно живых, опережающих своё время картин — „Голая жертва“ (1966) и „Красный берег“ (1967). Снятый на восхитительной южноафриканской натуре приключенческий триллер „Голая жертва“ (1966) рассказывал о белом гиде на сафари (Уайлд)», на которого, предварительно убив всех других белых охотников, начинают охоту представители африканского племени. Фильм отличала «экономичная и увлекательная постановка почти без диалогов, предметом гордости фильма стал великолепный визуальный ряд и поразительно суровые сцены насилия». «Эта мощная приключенческая драма принесла ему настоящее признание как режиссёру». Драма «Красный берег» (1967) была «одним из первых фильмов эпохи вьетнамского конфликта, отразивших на экране ужасы и бессмысленность войны, кроме того, картина была нетипично кровавой для своего времени». Уайлд был главным режиссёром и исполнителем главной роли, главную женскую роль исполнила Джин Уоллес.

«После двух таких сильных фильмов» Уайлд сыграл роль второго плана в грустной актёрской комедии Карла Рейнера «Комик» (1969), «но вскоре снова оказался с другой стороны камеры».

Под впечатлением от британского фантастического романа «Смерть травы», Уайлд решил сделать на его основе фильм, и в конечном счёте ему удалось убедить владельца прав, студию «Метро-Голдвин-Майер» позволить ему стать продюсером и режиссёром. Вышедший в итоге фильм «Смерть травы» (1970) «предвосхитил волну пост-апокалиптических фильмов, которая пришла десятилетие спустя. Однако, студия не знала, что ей делать с этим суровым, жестоким фильмом, и он так и не получил широкой дистрибуции».

Уайлд на некоторое время переключился на телевидение, «сыграв в телефильме ужасов „Гаргульи“ (1972), который стал культовым, несмотря на художественную ограниченность такого рода фильмов».

Уайлд вернулся в большое кино с триллером «Сокровища акулы» (1975), сыграв лидера группы охотников за сокровищами, которая сталкиваются с угрозой не столько со стороны морских хищников, сколько группы заключённых. «Это была не самая сильная работа Уайлда, кроме того, к сожалению, для фильма, он вышел на экраны за два с половиной месяца до хита „Челюсти“ (1975) Стивена Спилберга, и, вероятно, был бы коммерчески более успешным, если бы вышел не до, а после этого блокбастера».

В фильме «Плоть и пули» (1985) вместе с Уайлдом сыграли (в небольших эпизодах) другие ветераны Золотой эпохи Голливуда — Ивонн де Карло, Сесар Ромеро и Альдо Рэй. Это была «криминальная драма низкого уровня, которая не получила широкого проката. Это был последний фильм Уайлда, не соответствующая его достижениям лебединая песня».

Последнее появление актёра на экране состоялось в 1987 году в телесериале Анджелы Лэнсбери «Она написала убийство».

Личная жизнь

Уайлд был женат дважды: на актрисе Патриции Найт с 1937 по 1951 год и на актрисе Джин Уоллес с 1951 по 1981 год.

В 1937 году Уайлд женился на актрисе Патриции Найт, в 1943 году у них роилась дочь. Найт сыграла вместе с Уайлдом в фильме «Ударопрочный» (1949), «однако их брак оказался непрочным. Найт обвинила мужа в чрезмерной ревности и в попытках навязывать ей свои представления о жизни, и в итоге в 1951 году они развелись.

Не теряя времени, в том же году Уайлд женился на актрисе Джин Уоллес, которая в дальнейшем сыграла вместе с ним в нескольких фильмах», включая «Большой ансамбль» (1955), «Ланселот и Гвиневера» (1963) и «Красный пляж» (1967). Уайлд усыновил двух детей Уоллес, рождённых в браке с Тоуном, у них также есть общий сын 1967 года рождения. В 1981 году они развелись, после чего актёр вел тихий образ жизни.

Смерть

Уайлд умер от лейкемии 16 октября 1989 года, через два года после своего последнего появления на экране и через три дня после своего 77-го дня рождения.

Избранная фильмография

Как актёр

• 1941 — Высокая Сьерра / High Sierra
• 1941 — Нокаут / Knockout
• 1941 — Поцелуи на завтрак / Kisses for Breakfast
• 1941 — Великолепный сноб / The Perfect Snob
• 1942 — Вызывает Манила / Manila Calling
• 1942 — Жизнь начинается в восемь-тридцать / Life Begins at Eight-Thirty
• 1943 — Зимний сезон / Wintertime
• 1945 — Бог ей судья / Leave Her to Heaven
• 1945 — Песня на память / A Song to Remember
• 1945 — Тысяча и одна ночь / A Thousand and One Nights
• 1946 — Разбойник и Королева / The Bandit of Sherwood Forest
• 1946 — Лето столетия дня независимости / Centennial Summer
• 1947 — Навеки Эмбер / Forever Amber
• 1947 — От судьбы не уйдёшь / It Had to Be You
• 1947 — Финишная прямая / The Homestretch
• 1948 — Стены Джерико / The Walls of Jericho
• 1948 — Придорожное заведение / Road House
• 1949 — Ударопрочный / Shockproof
• 1950 — Два флага Запада / Two Flags West
• 1952 — Операция Секрет / Operation Secret
• 1952 — На кончике шпаги / At Sword’s Point
• 1952 — Покорение Калифорнии / California Conquest
• 1952 — Величайшее шоу на земле / The Greatest Show on Earth
• 1953 — Сокровище Золотого Кондора / Treasure of the Golden Condor
• 1953 — Саади / Saadia
• 1954 — Страсть / Passion
• 1954 — Звезда Индии / Star of India
• 1954 — Мир женщины / Woman’s World
• 1955 — Большой ансамбль / The Big Combo
• 1955 — Страх шторма / Storm Fear
• 1955 — Алое пальто / The Scarlet Coat
• 1956 — Горячая кровь / Hot Blood
• 1956 — За пределами Момбасы / Beyond Mombasa
• 1957 — Омар Хайям / Omar Khayyam
• 1957 — Заколка дьявола / The Devil’s Hairpin
• 1959 — Край вечности / Edge of Eternity
• 1961 — Константин Великий / Costantino il Grande
• 1963 — Ланселот и Гвиневера / Lancelot and Guinevere
• 1966 — Голая жертва / The Naked Prey
• 1967 — Красный пляж / Beach Red
• 1969 — Комик / The Comic
• 1970 — Смерть травы / No Blade of Grass
• 1972 — Гаргульи / Gargoyles (телефильм)
• 1975 — Сокровище акул / Sharks' Treasure
• 1977 — Пятый мушкетёр / The Fifth Musketeer
• 1978 — Норманн / The Norseman
• 1985 — Плоть и пули / Flesh and Bullits

Как режиссёр

• 1955 — Театр «Дженерал Электрик» / General Electric Theater (эпизод)
• 1955 — Страх шторма / Storm Fear
• 1957 — Заколка дьявола / The Devil’s Hairpin
• 1958 — Маракайбо / Maracaibo
• 1963 — Ланселот и Гвиневера / Lancelot and Guinevere
• 1966 — Голая добыча / The Naked Prey
• 1967 — Красный пляж / Beach Red
• 1970 — Смерть травы / No Blade of Grass
• 1975 — Сокровище акул / Sharks' Treasure

Ссылки

• [www.allmovie.com/artist/cornel-wilde-p116764 Корнел Уайлд] на сайте Allmovie
• [www.tcm.com/tcmdb/person/206063%7C34113/Cornel-Wilde/ Корнел Уайлд] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Уайлд, Корнел

– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.