Wild Turkey

Wild Turkey
Бурбон
Страна происхождения:	США
Год основания:	1940
Крепость:	от 80 до 108.2 пруфов
Тип:	Бурбон
Производитель:	Gruppo Campari
Сайт:	wildturkeybourbon.com/

Уайлд Тёки (англ. Wild Turkey — дикая индейка) — бренд прямого бурбона из Кентукки, производится и разливается командой Остина Николса под руководством Gruppo Campari. Дистиллерия расположена недалеко от Лоренсбурга (англ.). Wild Turkey входит в дегустационные туры American Whiskey Trail (англ.) и Kentucky Bourbon Trail (англ.).

История

Братья Рипи построили винокурню в Тайроне (англ.) неподалёку от Лоренсбурга в 1869 году, в 1905 году она была перестроена, а после сухого закона восстановила свою деятельность. Предприятие Рипи было куплено братьями Голд в 1952 году, после чего оно в очередной раз было продано в 1980 году, на этот раз Pernod Ricard. Само название Wild Turkey завод получил в 1971 году, но производство виски с данным названием началось ещё в 1940 году. 8 апреля 2009 года Gruppo Campari выкупила бренд и спиртзавод у «Перно». 40-градусная версия бурбона была запущена в 1974 году.

Ассортимент

На начало 2015 года все этикетки виски Wild Turkey носят изображения одноимённой птицы, нарисованной худоджницей-анималисткой Джули Родос. В Соединенных Штатах продаётся пять вариантов «Уайлд Тёки»: 81 пруф крепости (ранее 80 пруфов), 101 пруф, «Дух Кентукки», «Заповедник Рассела» и «Редкая порода». Wild Turkey «Дух Кентукки» — однобочковое виски (англ.) 101 пруфа крепости; «Заповедник Рассела» — бурбон десятилетней выдержки, названный в честь дистиллятора Джимми Рассела и имеющий крепость в 90 пруфов; «Редкая порода» — купаж из шести-, восьми- (который представляет собой смесь из 6, 8 и 12-летних виски на 108,4 пруфа с и медовым ликёром, называемым «американский мед». Другие релизы Wild Turkey включают ограниченное издание Wild Turkey «Традиционный», Wild Turkey 81 доказательство бурбона Wild Turkey 81 пруфа крепости ржаной бурбон, Wild Turkey пряный и Wild Turkey «Прощённый» (купаж ржаного виски с бурбоном). Wild Turkey Ржаной 101 отсутствовал на рынке в течение года, с 2012 по 2013, из-за неожиданного спроса, затем вновь был выпущен на рынок в ноябре 2013 года.

Wild Turkey 101 заработал награду «Выбор редакции» от Whisky Magazine. Международные организации дегустаторов дали положительные отзывы на Wild Turkey 101 «Однобочковой». Агрегатор рецензий «Proof66» помещает 101 Single Barrel в 97 место среди всехх представленных бурбонов.

Пожар на складе

9 мая 2000 года пожар уничтожил семиэтажный склад дозревания Уайлд Тёки в округе Андерсон, на котором хранилось более 17000 деревянных бочки с виски. Горящее виски вытекло со склада, огонь распространился на балки, что послужило причиной взрыва известнякового подвала. Пожарные спасли завод Лоренсбурга по очистке воды от разрушения. Тем не менее, по оценкам, 20 % от хранящегося там виски утекло в реку Кентукки. Загрязнение реки потребовало временного отключения станции очистки воды. Власти выпустили приказ об ограничении использования воды. Предприятия и школы были закрыты из-за нехватки воды. В результате разлива спирта содержание кислорода в реке снизилось, что по некоторым оценкам привело к гибели 228000 рыб на 66-мильном участок реки. Агентство по охране окружающей среды США и Береговая охрана США вновь газировали реку при помощи оборудования, установленного на баржах. Компания заплатила 256000 долларов в Кентуккийский Департамент рыбы и дикой природы в целях восстановления популяции рыб в реке.

Кража товаров

В марте 2015 года служащий компании «Буффало Трэйс (англ.)» Гилберт «Тоби» был арестован властями графства Франклин, когда в его жилище было найдено пять бочек украденного бурбона «Уайлд Тёки». 21 апреля 2015 года девятерым жителей Кентукки, трое из которых были сотрудниками Wild Turkey и Buffalo Trace, были предъявлены обвинения в кражах на спиртовых заводах Буффало Трейс и Wild Turkey, начиная с 2008 года. Компаниям удалось вернуть виски на сумму более 100000 долларов, в том числе более двух десятков бутылок «Паппи Ван Винкля (англ.)» и 15 бочек «Уайлд Тёки».

Среди похищенных оказались «Паппи Ван Винкль» (более двух преступных эпизодов), было от 50 до 70 случаев краж бурбона Eagle Rare (англ.), некоторые бочки не найдены до сих пор. Одна украденная бочка Eagle Rare семнадцатилетней выдержки имеет стоимость более $ 11 000. Все девять подсудимых обвиняются как члены одной организованной преступной группы.

Злоумышленники также были вовлечены в нелегальную продажу стероидов. Шериф Мелтон сказал, что этот «Бурбоновый синдикат» были связаны с лигой софтбола. Продолжается выдвижение новых обвинений. Некоторые из подозреваемых признали себя виновными, в то время как другие сотрудничают с органами власти.

Рекламная кампания

В 2011 году рекламное видео под названием «Дайте нам птицу» было показано на веб-сайте продукта, на странице Wid Turkey в Facebook и на YouTube. В ролике часто мелькал средний палец, также он содержал отсылки к другим (несуществующим) рекламным видео с участием монахини и секс-куклы.

В августе 2011 года Совет США по дистиллированному алкоголю (англ.) (DISCUS), куда входил и представитель «Campari», постановил, что реклама нарушила кодекс принятых советом этических норм и сказал, что «этот жест является неприличным и реклама не соответствует современным стандартам хорошего вкуса». Согласно DISCUS, компания не согласна с этим заявлением, но согласилась убрать рекламу.

С тех пор компания продолжает использовать лозунг «дайте им птицу» и жест средним пальцем в своей рекламной деятельности. В ноябре 2012 года, Джимми Рассел, заведующий дистилляцией «Уайлд Тёки», публично попросил президента Барака Обаму сделать «Дайте нам птицу» официальным лозунгом Дня благодарения за тот год.

В 2016 году Мэтью МакКонахи был принят на работу в качестве креативного директора и приглашённой знаменитости для последней кампании «Уайлд Тёки», чтобы привлечь больше женщин и зарубежных покупателей. МакКонахи станет писать, режиссировать рекламные ролики и сниматься в них как актёр, а также писать музыку для будущей кампании.

В популярной культуре

Хотя в последние годы Wild Turkey обладает неоднозначной репутацией, данный бурбон слывёт недорогим и крепким напитком и часто появляется в произведениях массовой культуры, где, как правило, его употребляют мачо, пережившие нелёгкие времена и представители класса white trash.

Литература

Wild Turkey известен как любимый напиток журналиста Хантера Томпсона, и упоминается в его книге 1972 года «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» (а также в одноимённом фильме), а также в книге 1973 года «Страх и ненависть в предвыборную кампанию 1972 года». В книге Стивена Кинга «Оно», когда герои заказали в баре виски, бармен ответил: «Обычно я всем подаю Four Roses (англ.), но для вас, я думаю, лучше подойдёт Wild Turkey». Герой романа Дэвида Фостера Уоллеса «Бесконечная шутка» Джеймс Инканденза, режиссёр-алкоголик, пьёт «Wild Turkey», также этот напиток упоминается Уоллесом в своей автобиографии. В научно-фантастической книге Скотта Сиглера (англ.) «Зараженный» главный герой Перри Доуси часто распивает «Уайлд Тёки». В книге Патрика Нити (англ.) в «Город крохотных искорок» частный детектив-антигерой Томми Ахтар, от чьего лица ведётся повествование, живёт на диете из бурбона «Уайлд Тёки» и сигарет Benson & Hedges, называя «Бенни и турок». В романе 1995 писателя Адриана Эдмондсона «Гобблер», много пьющий главный герой Джулиан Манн любит употреблять «Уайлд Тёки», особенно в сочетании с пинтой светлого пива.

Кинематограф

Бурбону «Wid Turkey» отдают предпочтение герои фильмов Рэмбо: Первая кровь 2 и Переправа Кассандры режиссёра Пана Косматоса, Кайф, «Таинственная река», Душной южной ночью, Серебряная пуля, Кто подставил кролика Роджера, Плохой полицейский, Не называй меня малышкой, Санкция на пике Эйгера, Страх и ненависть в Лас-Вегасе, Каратель, Там, где бродит бизон, Спасатель и «Лучший бар в Америке». Также напиток упоминается в многочисленных фильмах, таких как Цвет денег, Рождественские каникулы, С почестями, Тельма и Луиза, Доказательство смерти, Бал монстров, Пошёл ты, Фредди!, Вон из холода (англ.), Сумасшедшее сердце, Колесо фортуны, Франкеншлюха, Под сенью крон и Тэмми.

Морская полиция: Спецотдел и оправданных и Правосудие обычно показывают персонажей с бутылкой «Уайлд Тёки», а в некоторых телесериалах имеются отсылки к бурбону: Баффи — истребительница вампиров (телесериал) (эпизод 4x05 «Плохое пиво»), Клан Сопрано (10 серия 3 сезона), Сайнфелд (эпизод «Горячая ванна» 7 сезона, также серии «Званый ужин» 5 сезона Джон держит бутылку «Wild Turkey»), Триган, Настоящая кровь (2 серия 3 сезона «Прекрасный разрыв»), «Фрейзьер» (2 сезон, эпизод «Роз в немилости»), «Очень своеобразная практика (англ.)» (2 сезон, эпизод «Да прибудет с тобой сила»), Уилл и Грейс (7 сезон), Женаты… с детьми (22 серия 8 сезона «Полдник или ничего»). На сезон 2 эпизод «Sweetums» парков и мест отдыха, Рон Свенсон упоминает его старый человек использовал, чтобы положить Wild Turkey на его кукурузными хлопьями, объясняя, почему его семья имеет неестественно высокую толерантность к алкоголю. Джессика Джонс в одноимённом сериале часто прикладывается к бутылке Wild Turkey 101.

Ссылки

• [wildturkeybourbon.com/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Wild Turkey

– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.