Уайлер, Уильям

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Уайлер, Уильям (режиссёр)»)
Перейти к: навигация, поиск
Уильям Уайлер
William Wyler

Уильям Уайлер с «Оскаром», полученным за фильм «Бен-Гур»
Имя при рождении:

Вильгельм Вайлер

Место рождения:

Мюльхаузен (Эльзас, Германская империя)

Место смерти:

Лос-Анджелес (Калифорния, США)

Профессия:

кинорежиссёр, кинопродюсер, сценарист

Карьера:

1925—1970

Награды:

«Оскар» (1943, 1947, 1960)

Уильям Уайлер (англ. William Wyler; 1 июля 1902, Мюлуз27 июля 1981, Лос-Анджелес) — американский кинорежиссёр, продюсер, сценарист. Один из самых успешных режиссёров в истории Голливуда. Номинировался на «Оскар» 12 раз. Актёры и актрисы под его руководством номинировались на «Оскар» 36 раз, из них — 14 побед. Лауреат трёх «Оскаров» за постановку фильмов, которые были признаны Американской киноакадемией лучшими фильмами года: «Миссис Минивер» (1942), «Лучшие годы нашей жизни» (1946) и «Бен Гур» (1959). Лауреат «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля (фильм «Дружеское увещевание», 1956).





Биография

Вильгельм Вайлер родился во французском городе Мюлуз в еврейской семье. Его отец Леопольд, выходец из Швейцарии, был коммивояжёром, затем ушёл в галантерейное дело, в котором преуспел. Мать Вайлера Мелани, уроженка Германии, приходилась двоюродной сестрой Карлу Ламмле, основателю Universal Pictures. Она часто водила Вильгельма и его старшего брата Роберта на концерты, в оперу и в кино. Иногда в доме Вайлеров ставились любительские спектакли. После окончания учёбы в высшем коммерческом училище в Лозанне изучал музыку в Парижской национальной консерватории[1].

Поняв, что Вильгельм не интересуется семейным делом, которое сильно пошатнулось после Первой мировой войны, его мать связалась с кузеном Карлом, который ежегодно приезжал в Европу на поиски талантов. В 1921 г. Уайлер на пароходе прибыл в Нью-Йорк, где работал рассыльным для Universal. Часть еженедельного дохода ($25) он должен был выплачивать за путешествие.

В 1923 году Уайлер приехал в Лос-Анджелес, где работал на Universal уборщиком павильонов, монтёром декораций. К 1925 г. он стал самым молодым режиссёром на студии, снимал короткометражные вестерны. В 1928 г. стал натурализованным гражданином США. В первой половине 1930-х стал одним из самых доходных режиссёров на студии. Притчей во языцех стал перфекционизм Уайлера: он снимал множество дублей одной сцены, стремясь выверить всё до малейшего нюанса, за что получил прозвище «90-дублевый Уайлер». В октябре 1938 года Уильям женился на актрисе Маргарет Толличет. Всего у супругов было пятеро детей.

Во время Второй мировой войны служил в ВВС в чине майора. Рискуя жизнью, снял документальный фильм «Мемфис Белль: История летающей крепости» (1944). Во время съёмок вылетал на настоящие бомбардировки над вражеской территорией; во время одной из них погиб его оператор. От рёва моторов Уайлер оглох на одно ухо.

Оценка творчества

Сергей Эйзенштейн писал: «…в сценах „Дня мертвых“ комбинировались первые планы картонных черепов с общим планом колеса смеха в глубине… С той поры подобная манера композиции кадра считается чуть ли неотъемлемым признаком моей композиционной стилистики. Однако очень часты подобные построения и в работах Уильяма Уайлера. Не знаю, следует ли здесь говорить о влиянии. Тем более что у Уайлера этот композиционный прием обычно мало связан с вопросом тематической выразительности и даже довольно редко служит целям сугубо заостренного сюжетного раскрытия. Поэтому подобные образцы в его работах значительно более сдержанны по форме и чаще всего просто ласкают глаз этой, на мой взгляд, очень органичной для кинематографа манерой компоновать кадры, которой он владеет с большим совершенством»[2].

Филип Кемп в своём справочнике «501 кинорежиссёр» писал: «Было время, когда Уильяма Уайлера называли одним из лучших режиссёров, его почитали за использование глубокого фокуса и длинных, непрерывных дублей. Сегодня его репутация упала, он — кинематографист, низложенный нынешними вкусами критиков, осуждённый за те самые качества, за которые когда-то был восхваляем. Его сдержанность стала рассматриваться как обезличенность, хороший вкус — как самодовольство, серьёзность — как напыщенность, техническое мастерство и чёткость — как пресность… Независимо от жанра и масштаба, во всех своих фильмах Уайлер выступал безупречным ремесленником».[3]

Награды

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Уайлер, Уильям"

Примечания

  1. Уайлер Уильям / Березницкий Я. А. // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  2. Эйзенштейн С.М. Избранные произведения. Т. 3. С. 441. М.: Искусство, 1964.
  3. [www.theyshootpictures.com/wylerwilliam.htm TSPDT — William Wyler]
  4. </ol>

Литература


Отрывок, характеризующий Уайлер, Уильям

– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.