Уайнхаус, Эми

Эми Уайнхаус Amy Winehouse
Эми Уайнхаус на фестивале "Virgin Festival" в 2007 году.
Основная информация
Полное имя	Эми Джейд Уайнхаус
Дата рождения	14 сентября 1983(1983-09-14)
Место рождения	Саутгейт, Энфилд, Лондон, Великобритания
Дата смерти	23 июля 2011(2011-07-23) (27 лет)
Место смерти	Камден, Лондон, Великобритания
Годы активности	2003—2011
Страна	Великобритания Великобритания
Профессии	певица, автор песен
Певческий голос	контральто
Инструменты	гитара, ударные
Жанры	R&B, джаз, соул блюз, голубоглазый соул, рэгги
Сотрудничество	Дион Бромфилд, Nas, Tony Bennett, The Rolling Stones, Mark Ronson, Zalon, Tyler James, Paul Weller, Lily Allen
Лейблы	Island Records Republic Records
[www.amywinehouse.com/ Официальный сайт]

Э́ми Джейд Уайнха́ус (англ. Amy Jade Winehouse; 14 сентября 1983, Саутгейт, Лондон — 23 июля 2011, Камден, Лондон) — британская певица и автор песен, известная своим контральто-вокалом и эксцентричным исполнением смеси музыкальных жанров, включая R&B, соул и джаз, признанная критиками одной из ведущих британских исполнительниц 2000-х годов.

Дважды лауреат премии Ivor Novello, её первый альбом Frank (2003) был номинирован на Mercury Prize. 14 февраля 2007 года певица получила Brit Award как «Лучшая британская исполнительница» («Best British Female Artist»). Второй альбом Back to Black принёс ей 6 номинаций «Грэмми» и победу в 5 из них (включая Record of the Year), после чего она была занесена в Книгу рекордов Гиннесса, как первая и единственная британская певица, выигравшая пять наград Грэмми. В августе 2011 года альбом «Back to Black» признан самым успешным альбомом XXI века в Великобритании.

Уайнхаус внесла значительный вклад в популяризацию соул-музыки, а также британской музыки. Её запоминающийся стиль в одежде сделал её музой для модельеров, таких как Карл Лагерфельд.

Уайнхаус, страдавшая от алкогольной и наркотической зависимости, долгое время находилась в центре публичных скандалов и судебных разбирательств.

Скончалась 23 июля 2011 года в своём доме в Камдене от алкогольного отравления в возрасте 27 лет.

Биография

Эми Джейд Уайнхаус родилась 14 сентября 1983 года в Саутгейте (Энфилд, Лондон) в еврейской семье. Её родители — потомки эмигрировавших из Российской империи евреев, таксист Митчелл Уайнхаус (род. 1950) и фармацевт Дженис Уайнхаус (урождённая Ситон, род. 1955), поженились в 1976 году, за семь лет до рождения дочери. Старший брат Эми — Алекс Уайнхаус — родился в 1980 году. Семья издавна была погружена в музыкальную жизнь, прежде всего, джаз: известно, что бабушка (по отцовской линии) в 1940-х годах имела близкие отношения с легендарным британским джазменом Ронни Скоттом, а братья матери были профессиональными джазовыми музыкантами. Эми боготворила бабушку и вытатуировала её имя (Cynthia) на руке. Эми вспоминала, что отец в детстве постоянно пел для неё (часто — песни Фрэнка Синатры); она тоже взяла это в привычку — так, что впоследствии учителям было трудно заставить её тихо вести себя в классе. В 1993 году родители Эми разошлись, но продолжали заниматься воспитанием детей совместно.

В школе Эшмоул (англ. Ashmole School) её одноклассниками были Дэн Гиллеспи Селлз, фронтмен «The Feeling», и Рэйчел Стивенс («S Club 7»). В десятилетнем возрасте Эми с подругой Джульетт Эшби собрала рэп-группу Sweet 'n' Sour, а в 12 лет поступила в Театральную школу Сильвии Янг, откуда два года спустя была исключена за недостаточное прилежание и плохое поведение. Вместе с другими учениками школы Эми успела сняться в эпизоде The Fast Show (1997).

В возрасте 14 лет Эми написала свои первые песни и впервые попробовала наркотики. Год спустя она начала работать одновременно в World Entertainment News Network и в джаз-группе. При посредничестве тогдашнего бойфренда, соул-исполнителя Тайлера Джеймса, она подписала свой первый контракт — с EMI, а получив чек, пригласила в студию The Dap-Kings, аккомпанирующий состав нью-йоркской певицы Шарон Найт, после чего с ним же начала турне.

20 октября 2003 года вышел дебютный альбом Frank, записанный продюсером Салаамом Реми. Если не считать двух каверов, все композиции здесь были написаны ей самой или в соавторстве. Альбом, прекрасно принятый критикой (рецензенты отметили интересные тексты; в прессе появились сравнения с Сэрой Воун, Мэйси Грей и даже Билли Холидей) получил две Брит-номинации (British Female Solo Artist, British Urban Act), вошёл в список финалистов Mercury Prize и стал платиновым. Между тем, сама Эми осталась не удовлетворена результатом, заметив, что лишь «на 80 % считает альбом своим» и намекнув, что лейбл включил туда несколько композиций, которые ей самой не нравятся. В том же году певица выступила на фестивале в Гластонбери (на сцене Jazzworld).

Второй альбом Back to Black, в отличие от первого, содержал в себе немного джазовых мотивов: вдохновением для певицы стала музыка женских поп-групп 1950-60-х годов. Пластинка была записана продюсерским дуэтом Салаам Реми — Марк Ронсон. Последний, кроме того, помог и с продвижением, сыграв несколько ключевых треков в своём нью-йоркском радио-шоу на East Village Radio.

Back to Black вышел в Британии 30 октября 2006 года и поднялся до первого места. В Billboard-чарте он поднялся до седьмой позиции, тем самым установив рекорд (высочайшее место для дебютного альбома британской исполнительницы), который две недели спустя побила Джосс Стоун.

К 23 октября альбом стал у себя на родине пятикратно платиновым, а ещё месяц спустя был объявлен альбомом-бестселлером 2007 года, а также первым по популярности среди пользователей iTunes. Первый сингл из альбома Rehab (#7, UK) в мае 2007 году получил награду Ivor Novello как «лучшая современная песня» (Best contemporary song). 21 июня, через неделю после того, как Эми исполнила песню на церемонии 2007 MTV Movie Awards, сингл поднялся до 9-го места в США. Второй сингл «You Know I’m No Good» (с бонус-ремиксом, записанным при участии рэпера Ghostface Killah), достиг 18-го места. В США альбом вышел в марте 2007 года: за ним последовал первый сингл «You Know I’m No Good». Тем временем в Британии третий сингл, «Back to Black», поднялся в апреле до 25-го места (в ноябре он был перевыпущен в делюкс-версии: с концертными бонусами). 18 мая 2007 года Эми Уайнхаус в Майами вышла замуж за давнего бойфренда Блэйка Филдера-Сивилла.

В августе певица отменила концерты в Британии и США по причине ухудшения здоровья, а вскоре с мужем отправилась в реабилитационную клинику, которую покинула через пять дней. В прессе стали появляться скандальные фотоснимки (из которых явствовало, что Эми открыто употребляет тяжёлые наркотики). В сентябре широкую огласку получил эпизод, когда Эми и Блэйк были застигнуты на улице в момент драки: это (по словам певицы) произошло после того, как муж застал её за употреблением наркотиков с «девушкой по вызову». Отец Митч Уайнхаус выразил обеспокоенность состоянием дочери, предположив, что теперь уже недалеко и до трагической развязки. Мать мужа выразила мнение, что супружеская пара готова на совместное самоубийство. Представитель Уайнхаус, однако, обвинил во всем папарацци, которые преследуя певицу, делают её жизнь невыносимой. В ноябре 2007 года родственники Эми (по линии мужа) выступили с заявлением, в котором призвали фанатов бойкотировать творчество Уайнхаус до тех пор, пока супружеская пара не расстанется с «дурными привычками».

В ноябре вышел DVD I Told You I Was Trouble: Live in London (концерт в лондонском зале Shepherds Bush Empire плюс 50-минутный документальный фильм). 10 декабря 2007 года одновременно Англии и США был выпущен Love Is a Losing Game, последний сингл из второго альбома. За две недели до этого в США был выпущен дебютный Frank: он находился на 61-м месте в Биллборде и получил позитивные рецензии в прессе.

Параллельно Эми Уайнхаус записала вокал для «Valerie»: песни из сольного альбома Марка Ронсона Version. Сингл в октябре 2007 года поднялся до второго места в Британии, а позже был номинирован на Brit Awards как «лучший британский сингл». Уайнхаус также записалась в дуэте с Мутьей Буэной, бывшей участницей Sugababes: их сингл «B Boy Baby» (из сольного альбома Буэны Real Girl) вышел синглом 17 декабря. В конце декабря Эми заняла второе место в 48-м ежегодном списке Ричарда Блэквелла «Самые дурно одевающиеся женщины», уступив лишь Виктории Бекхэм. В начале января она начала новый курс реабилитации по особой программе: на карибской вилле канадского певца Брайана Адамса. Представитель Island Records намекнул на то, что компания готова расторгнуть с Уайнхаус контракт, но президент лейбла Ник Гэтфилд фактически опроверг это сообщение, заявив, что той нужно просто «дать время разобраться со своими проблемами», добавив: «Америка у её ног».

Прямое подтверждение эти слова получили, когда стало известно, что альбом Back to Black принёс Уайнхаус 6 номинаций Грэмми. Сама Эми была номинирована в категории Best New Artist, а продюсер Ронсон — в категории Producer of the Year (Non-Classical).

10 февраля 2008 года в Лос-Анджелесе состоялась юбилейная 50-я церемония вручения Grammy Awards: Эми Уайнхаус стала победительницей в пяти категориях (Record of the Year, Best New Artist, Song of the Year, Pop Vocal Album, Female Pop Vocal Performance). Уайнхаус, которой было отказано в получении визы, произнесла благодарственную речь с экрана (она транслировалась по спутниковой связи из небольшого лондонского клуба) и исполнила «You Know I’m No Good» и «Rehab».

В апреле 2008 года певица вместе со своим продюсером Марком Ронсоном приняли решение о записи главной музыкальной темы к новому фильму о Джеймсе Бонде — «Квант милосердия». Но позднее, уже после записи демоверсии, Ронсон заявил, что работа над песней прекращена, так как у Уайнхаус появились другие планы.

О своих намерениях записаться с Эми объявили Пит Доэрти (они работают над композицией «You Hurt The Ones You Love»), Принс (с ним певица обменялась комплиментами) и Джордж Майкл, который специально написал песню для их будущего дуэта. Кроме того, появились сообщения о том, что певица сотрудничает с Мисси Эллиот и Тимбаландом, а также планирует путешествие на Ямайку, чтобы там записаться с Дэмианом Марли, сыном Боба Марли.

12 июня 2008 года состоялся единственный концерт Эми Уайнхаус в России — она приняла участие в открытии Центра современной культуры «Гараж» в Бахметьевском гараже в Москве.

В июне 2008 года Эми Уайнхаус попала в больницу, где у неё была диагностирована эмфизема лёгких.

21 июня 2011 Эми Уайнхаус отменила своё европейское турне после скандала в Белграде. На концерте присутствовало около 20 тысяч зрителей. Певица находилась на сцене 1 час 11 минут, но так и не запела, так как находилась в сильном подпитии. В начале концерта она поприветствовала Афины, затем — публику в Нью-Йорке, спотыкалась, разговаривала с музыкантами, пыталась петь, но забывала слова. Певице пришлось уйти под свист зрителей.

Первый посмертный альбом Эми, Lioness: Hidden Treasures, вышел 5 декабря 2011 года. В него включены неизданные композиции, написанные в период с 2002 по 2011 год. На первый сингл с альбома, композицию « Body and soul», выпущенную в 28-й день рождения певицы, ещё при жизни был снят совместный клип с Тони Беннетом (он исполнил главную мужскую партию). На 54-й церемонии Grammy песня победила в номинации «Лучший дуэт». Более того, через год Уайнхаус снова номинируется на эту престижную награду с рэпером Nas за трек «Cherry Wine»..

Семья и личная жизнь

Эми Уайнхаус родилась в еврейской семье: её отец — внук Бенджамина Уайнхауса и Фанни Грандиш (1895—?), которая занималась прорезиниванием тканей и приходилась дочерью эмигрировавшему из Российской империи и осевшему в Спиталфилдсе торговцу фруктами вразнос Эйбрахаму Грандишу (Abraham Grandish, 1855—?).

Эми Уайнхаус приходилась крёстной матерью английской певице Дион Бромфилд. Её близкими подругами были певицы Реми Николь, Келли Осборн, Адель и Кэти Мелуа (вместе с последней Уайнхаус училась в BRIT School).

31 июля 2011 года стало известно, что на момент смерти Эми готовила документы на удочерение 10-летней Данники Августины, с которой познакомилась в 2009 году.

Митч Уайнхаус, отец певицы, написал мемуары «Amy, My Daughter». Издателем выступила компания HarperCollins. Все вырученные средства направлены в фонд имени Уайнхаус, который будет оказывать помощь детям и подросткам, оказавшимся в трудной жизненной ситуации. Митч рассказал читателям о юности певицы, развитии её карьеры, о личных переживаниях и наркотической и алкогольной зависимости.

Смерть

23 июля 2011 года (в 15:54 по местному времени) была найдена мёртвой в своей квартире в Лондоне. До конца октября 2011 года причины смерти оставались невыясненными. Среди предварительных версий причин смерти рассматривались передозировка наркотиков (полиция не обнаружила наркотических веществ в доме Уайнхаус) и самоубийство. Также известно, что она страдала от эмфиземы лёгких.

Прощание с певицей прошло в синагоге Голдерс Грин, старейшей из синагог (1922) в одноимённом районе на севере Лондона. 26 июля 2011 года Эми Уайнхаус была кремирована в крематории Голдерс-Грин, где в 1996 году кремировали тело кумира семьи — джазового саксофониста Ронни Скотта, а в 2006 году — её бабушки Синтии Уайнхаус.

Похоронена на еврейском кладбище Эджуэрбери Лэйн (Edgwarebury Lane) в лондонском предместье Эджуэр (графство Мидлсекс) рядом со своей бабушкой, которая также была джазовой певицей.

Блейка Филдера-Сивила, с которым Эми развелась ещё в 2009 году, на похороны бывшей супруги не пустили.

В сентябре 2011 года отец Эми высказал предположение, что причиной её смерти стал сердечный приступ, вызванный алкогольной интоксикацией, что впоследствии оказалось правдой. В комнате певицы были обнаружены три пустые бутылки из-под водки, а уровень алкоголя в её крови превышал предельно допустимую концентрацию в пять раз. Результаты повторного расследования причин смерти певицы, ставшие известными в январе 2013 года, подтвердили версию о её смерти от алкогольного отравления.

Память

Фанаты и знаменитости по всему миру быстро откликнулись на внезапную смерть Уайнхаус в Твиттере и в других социальных сетях.

Лейбл «Universal Republic» в своём заявлении о смерти своего исполнителя заявил: «Мы глубоко опечалены внезапной потерей такого одаренного музыканта, артиста и исполнителя».

Сразу после известия о смерти несколько известных музыкантов посвятили Эми свои выступления. Уже 23 июля, во время концерта в Миннеаполисе, солист ирландской группы U2 Боно перед исполнением своей песни «Stuck in a Moment You Can’t Get Out Of» сказал, что посвящает её внезапно скончавшейся британской соул-певице Эми Уайнхаус.

Лили Аллен, Джесси Джей и Бой Джордж также посвятили свои последние выступления британской певице. Американская панк-рок группа Green Day включила в свой альбом ¡Dos!, выпущенный в 2012 году песню «Amy», как дань памяти этой певице.

Российская певица Земфира на своём сайте написала: «умерла Эми. чёрный день. r.i.p.».

Российская альтернативная рок-группа «Слот» написала песню «R.I.P.», которую посвятила Эми.

Также певица вошла в так называемый Клуб 27, то есть попала в список музыкантов, значительно повлиявших на становление и развитие музыки и умерших в возрасте 27 лет.

14 сентября 2014 года в лондонском районе Кэмден-Таун открыли бронзовый памятник Эми Уайнхаус. Мероприятие приурочили ко дню рождения певицы, которой в этот день исполнился бы 31 год. Скульптура в натуральную величину в точности повторяет внешность звезды, включая её фирменную прическу.

В 2015 году режиссёр Азиф Кападиа снял документальный фильм «Эми» в память о певице Эми Уайнхаус. Фильм стал лауреатом «Оскара» в номинации «Лучший документальный фильм».

Тони Беннетт вспоминает: «Я жалею, что не успел ей сказать, чтобы она боролась с зависимостью. Я бы сказал ей остановиться, иначе она умрет». Эми Уайнхаус была большой поклонницей Тони Беннетта. В 2008 году именно он вручил ей «Грэмми» в номинации Альбом года за релиз Back to Black. После награждения она делилась впечатлениями: «Я была в шоке. Не потому, что выиграла „Грэмми“, а потому что Тони Беннетт назвал мое имя». Восхищение было взаимным. Во время записи Беннетт сказал Эми, что слышит в ее голосе Дину Вашингтон. Восхищенная Уайнхаус призналась, что именно эта вокалистка является ее кумиром.

Дискография

• 2003 — Frank
• 2006 — Back to Black
• 2011 — Lioness: Hidden Treasures

Фильмография

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
1997	с	Быстрое шоу	The Fast Show	Титания

Награды

22 мая 2008 года Эми стала лауреатом престижной музыкальной премии Ivor Novello-2008 в номинации «Лучшая песня года» за композицию «Love is a Losing Game».

Ссылки

• [www.amywinehouse.co.uk/ Официальный сайт Эми Уайнхаус]
• Уайнхаус, Эми — статья в Лентапедии. 2012 год.
• [www.lookatme.ru/flows/fashion_news/posts/86912-amy-winehouse Коллекция одежды от Эми Уайнхаус]
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=73797369 Эми Уайнхаус] (англ.) на сайте Find a Grave

Музыка   Персоналии   Женщина   Великобритания

Отрывок, характеризующий Уайнхаус, Эми

– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.