Уайнэнс, Уолтер

Олимпийские награды
Стрелковый спорт
Золото	Лондон 1908	Подвижная мишень двойными выстрелами
Серебро	Стокгольм 1912	Одиночные выстрелы по «бегущему оленю» (команды), 100 м
Конкурсы искусств
Золото	Стокгольм 1912	Скульптура

Уо́лтер Уа́йнэнс (англ. Walter W. Winans; 5 апреля 1852, Санкт-Петербург, Российская империя — 12 августа 1920, район Баркинг Большого Лондона) — американский стрелок, коневод, скульптор, автор книг. Широкую известность Уолтер Уайнэнс приобрёл благодаря своим победам на Олимпийских играх. Один из самых возрастных чемпионов и призёров в истории Олимпийских игр.

Жизненный путь

По отцовской линии Уолтер Уайнэнс был голландского, а по материнской французского происхождения. В конце XVII века его предки переселились из Европы в Америку, где вполне успешно занимались бизнесом в сфере железнодорожного строительства. В XIX веке отец и дядя будущего олимпийского чемпиона отправились в Россию для участия в строительстве Николаевской железной дороги.

До 18 лет Уолтер Уайнэнс жил и учился в Санкт-Петербурге. Накануне переезда с родителями из России в Англию Уолтер Уайнэнс давал присягу на верность в посольстве США и всю жизнь сохранял американское гражданство .

Благодаря бизнесу своего отца, к которому он однако не проявлял профессионального интереса, Уолтер Уайнэнс всегда был финансово независимым и мог посвятить себя спортивным и художественным наклонностям. Двенадцать раз подряд он выигрывал чемпионаты Англии по стрельбе из револьвера, был также успешным в разведении и испытании лошадей рысистых пород. В годы с 1868 по 1914 английский еженедельник «Vanity Fair» (англ.  «Ярмарка тщеславия») часто включал в свои издания специальную страницу с литографической карикатурой на кого-нибудь из знаменитостей, в число которых попал и Уолтер Уайнэнс — «Рекордный выстрел из револьвера» (1893) и «Треки и триггеры» (1909).

На IV летней Олимпиаде, Лондон — 1908 Уолтер Уайнэнс выиграл золотую медаль в одиночных соревнованиях по стрельбе — дисциплина: подвижная мишень двойными выстрелами («бегущий олень»). Через четыре года на V летней Олимпиаде, Стокгольм — 1912 Уолтер Уайнэнс был участником американской команды, которая завоевала серебряную медаль по стрельбе — дисциплина: одиночные выстрелы по «бегущему оленю», 100 м .

Внешние изображения
	[www.olympia-ausstellung.de/sportarten.html Скульптура «Американский рысак»]

Кроме соревнований по стрельбе, на Олимпиаде 1912 года в Стокгольме Уолтер Уайнэнс участвовал также в конкурсе искусств и выиграл золотую медаль за бронзовую скульптуру, изображающую американского рысака.

Национальный Олимпийский комитет Швеции после завершения этих Игр приобрёл скульптуру Уайнэнса для экспозиции на выставке в Музее спорта города Мальмё.

В течение своей жизни Уолтер Уайнэнс опубликовал несколько книг, прежде всего о стрельбе. В Лондоне в августе 1920 года, участвуя в состязании наездников, он скончался от сердечного приступа незадолго до финиша. В конце жизни Уайнэнс потерял значительную часть своего состояния, в частности Российские ценные бумаги, из-за смены власти в России. Однако судя по его завещанию, Уайнэнс об этом не подозревал.

Литература

• Walter Winans. In: Richard Stanton: The Forgotten Olympic Art Competitions: The Story of the Olympic Art Competitions of the 20th Century. Trafford Publishing, Victoria B.C. 2001, ISBN 1-55-212606-4, S. 324/325  (англ.)
• Walter Winans Dies in a Race. In: The New York Times. Ausgabe vom 13. August 1920, S. 9  (англ.)
• Winans´ Legal Domicile Puzzles English Court. In: The New York Times. Ausgabe vom 27. Mai 1921, S. 2  (англ.)
• Winans Poor At Death. In: The New York Times. Ausgabe vom 24. Juli 1921, S. 2  (англ.)

См. также

• Стрельба на летних Олимпийских играх 1908 — подвижная мишень двойными выстрелами
• Стрельба на летних Олимпийских играх 1912
• Конкурсы искусств на Олимпийских играх
• Конкурсы искусств на летних Олимпийских играх 1912

Отрывок, характеризующий Уайнэнс, Уолтер

– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.