Уандер, Стиви

Слово «Уандер» имеет и другие значения.

Стиви Уандер Stevie Wonder
Уандер в 2006 году
Основная информация
Имя при рождении	Стивленд Хардэуэй Джадкинс
Полное имя	Стивленд Хардэуэй Моррис
Дата рождения	13 мая 1950(1950-05-13) (73 года)
Место рождения	Сагино, Мичиган, США
Годы активности	1961-настоящее время
Страна	США США
Профессии	вокалист, музыкант, пианист, аранжировщик, композитор, ударник, гармонист
Инструменты	фортепиано, губная гармоника, ударные
Жанры	Поп-музыка, Ритм-энд-блюз, Соул, Фанк, Джаз, Блюз
Псевдонимы	Стиви Уандер Little Stevie Little Stevie Wonder Eivets Rednow
Лейблы	Motown/Tamla
Награды
[www.steviewonder.net www.steviewonder.net]

Сти́ви Уа́ндер (англ. Stevie Wonder; настоящее имя Стивленд Хардэуэй Моррис; 13 мая 1950 года, Сагино, Мичиган) — американский соул-певец, композитор, пианист, барабанщик, харпер, музыкальный продюсер и общественный деятель, оказавший огромное влияние на развитие музыки XX века, страдающий слепотой (его зрение не превышает 20-30%). 25-кратный лауреат премии Грэмми. Один из основоположников классического соула и R’n’B. Стиви — один из самых известных вокалистов в мире, его постоянно включают в «списки лучших вокалистов всех времён». Ослеп вскоре после рождения, в возрасте одиннадцати лет подписал свой первый контракт со звукозаписывающей корпорацией Motown Records и продолжает выступать и записываться на ней по сей день. Стиви Уандер является музыкантом-мультиинструменталистом: обладает вокальным диапазоном в четыре октавы и невероятно сложной вокальной техникой, виртуозно владеет роялем и всеми видами синтезаторов, ударной установкой, кларнетом, губной гармоникой. Стиви Уандер добился выдающихся успехов на музыкальном поприще, будучи слепым. Наряду с Реем Чарльзом, Стиви Уандер является самым известным и популярным слепым музыкантом в мире.

Некоторые наиболее известные песни Стиви Уандера: «My Cherie Amour», «For Once in My Life», «Pastime Paradise», «Superstition», «Living For The City», «Skeletons», «All In Love Is Fair», «Sir Duke», «I Wish», «Isn't She Lovely». В России наибольшей известностью пользуется песня «I Just Called to Say I Love You». Наиболее известные альбомы «классического периода»: Characters, Innervisions и Songs in the Key of Life. Уандер записал более тридцати хитов, входящих в первую десятку чартов США, написал более 2000 песен и получил рекордные 25 премий Грэмми, присуждаемые за высшие достижения в области звукозаписи. Также он известен своей работой в качестве политического активиста, в том числе его кампанией 1980 года, о придании дню рождения Мартина Лютера Кинга статуса национального праздника в США. По этому случаю Уандер, который уже был к тому времени известным защитником прав афроамериканцев, записал песню «Happy Birthday», целиком посвящённую кампании в поддержку праздника. В 2009 году Стиви Уандер был объявлен посланником ООН. В 2008 году журнал Billboard опубликовал список «100 лучших артистов всех времён», в котором Уандер занял пятую строчку.

Стиви Уандера называют одним из величайших музыкантов нашего времени:

• 25 раз получал премию «Грэмми».
• Стал одним из музыкантов, фактически определивших популярные стили «чер­ной» музыки — ритм-энд-блюз и соул середины XX века.
• Имя Уандера увековечено в «Зале славы рок-н-ролла» (1989 год) и «Зале славы композиторов» (1983 год).
• Лауреат Гершвиновской премии.
• За свою карьеру он записал более 30 альбомов.

Последний на данный момент студийный альбом «A Time to Love» вышел в 2005 году. Пластинка дебютировала сразу на пятом месте американского поп-чарта. Она получила массу положительных отзывов от критиков, премию «Грэмми» за лучший мужской поп-вокал («From The Bottom Of My Heart») и на лето 2007 года был продан тираж 169 тыс. копий (по данным Nielsen SoundScan). Последний официальный концертный альбом Стиви Уандера вышел в 2008 году, это запись с лондонского концерта на O2 арене. Альбом содержит 27 треков, в основном это песни самого Уандера, также присутствует одна композиция Miles Davis («All Blues»), одна Chick Corea («Spain») и попурри на темы песен The Beatles и The Rolling Stones

Биография

Детство

Стиви Уандер родился 13 мая 1950 года в местечке Сагино (англ. Saginaw), штат Мичиган, был третьим из шести детей в семье. Когда Стиви было четыре года, его мать оставила своего мужа и переехала вместе со своими детьми в Детройт.

В определённой степени слепота музыканта была вызвана врачебной ошибкой. Стиви был рождён раньше срока, сосуды его глаз ещё не развились правильно, это типичное заболевание недоношенных — ретинопатия. В его инкубатор была подана большая доза кислорода, которая усугубила процесс развития слепоты; самопричиной этот фактор всё же, вероятно, не является. Сам музыкант в интервью CNN говорит, что врачи только позднее нашли закономерность такого влияния кислорода на недоношенных с его заболеванием. Знай они это раньше — он мог бы видеть хоть что-то.

Глупо обижаться на судьбу, глупо ныть, а ещё глупее - жалеть себя. Просто забудь о том, что твои глаза не видят, и живи как все - только намного лучше, намного интереснее.

Лула Мэй Джадкинс, мать Стиви Уандера

Слепота не означает отсутствие видения.

Стиви Уандер

...В Гарлеме достаточно людей незрячих. Но никто из них не стал почему-то Стиви Уандером.

Сергей Чиграков

Мать старалась держать его дома, боясь, что слепой ребёнок не сможет постоять за себя на улицах города. Она понемногу учила его читать. Причём, по одним данным, делала она это по обычному букварю (благодаря уникальной природной чувствительности пальцев Стиви, который стал различать на ощупь мельчайшие крупицы типографской краски); по другим всё же с помощью шрифта Брайля. Чтобы сыну не было скучно, она стала приносить ему музыкальные инструменты: гармонику, барабаны. В это же время Стиви пел в церковном хоре. Своим первым инструментом он называет пианино. Одним из его кумиров детства был Рэй Чарльз, также лишённый зрения. По словам Стиви, для него, как и для всех незрячих, были очень важны тактильные ощущения, и то, что они сочетаются со звуками, вызывало огромный интерес. У него было пятеро братьев и сестра (один из братьев потом погиб).

Главой семьи музыкант считал мать, о чём говорит в интервью Ларри Кингу:

Мой отец определённо не был главой семьи, нас поднимала мама. А она работала в рыбной компании до того счастливого момента, когда заметили мой талант. Мне было 9, в 10 мы подписали контракт с Motown и к 11 уже выпустили первую пластинку.

«Открытие» Стиви и ранние записи на Motown

Одним из первых известных музыкантов, который услышал маленького Стиви, был Ронни Уайт (англ. Ronnie White), из группы The Miracles. Стиви было организовано прослушивание у генерального директора и президента фирмы Motown Берри Горди, который был поражён незаурядной музыкальностью маленького исполнителя, и подписал с одиннадцатилетним мальчиком его первый контракт. Как гласит легенда, Горди сказал, после прослушивания: «Ты, парень — настоящее Чудо, я советую тебе взять именно этот псевдоним». Перед подписанием контракта, продюсер Motown Кларенс Пол заявил, что «Стиви — восьмое чудо света»! Так появился псевдоним певца — «Чудо-Стиви» или «Стиви Уандер», вернее тогда ещё «маленький Стиви Уандер». В конце 1961 года он делает свои первые записи на Motown — сингл «I Call It Pretty Music, But the Old People Call It the Blues», а в 1962 году выпускает два первых альбома: «The Jazz Soul of Little Stevie» и «Tribute to Uncle Ray», на которых в основном инструментальные композиции с длинными соло на губной гармонике и ударных. Несмотря на поразительную одарённость мальчика, эти первые пластинки особого успеха не имели.

Музыкальная карьера

Первые хиты и Where I’m Coming From: 1963—1971

В возрасте 13 лет Стиви записывает свой первый настоящий хит — Fingertips (Pt. 2), сингл был взят с альбома 1963 года Recorded Live: The 12 Year Old Genius. Песня с участием Стиви в качестве вокалиста и исполнителя на бонгах и губной гармонике, а также юного Марвина Гэя на ударных стала хитом № 1 в американских поп- и R'n'B чартах и отметила Уандера в общественном сознании.

В 1963 году на прилавках американских магазинов появилась пластинка с бойким названием «Little Stevie Wonder the 12 Year Genius. Recorded Live» («Маленький Чудо-Стиви — 12-летний гений. Концертная запись»). Рекламными трюками и броской рекламой любителя эстрадной музыки не удивить, и никто в то время — ни фирма «Мотаун», выпустившая диск, ни слушатели, ни критики, ни, наверное, сам «двенадцатилетний гений» не могли предположить, что название станет пророческим, что через несколько лет имя музыканта будет известно всему миру, а ровно десятилетием позже он будет записывать пластинки, которые войдут в золотой фонд мирового рока.

В 1964 году, Стиви Уандер дебютирует в фильме «Muscle Beach Party» в роли самого себя, в титрах указывают его имя: «маленький Стиви Уандер». Пять месяцев спустя, он возвращается на экран в сиквеле «Bikini Beach». Он выступал в обоих фильмах, пел песни «Happy Street» и «Happy Feelin' (Dance and Shout)» соответственно.

Отбросив в середине 60-х годов от своего прозвища приставку «маленький», Стиви Уандер выпускает ряд хитов, таких как «Uptight (Everything’s Alright)», «With a Child’s Heart», а также кавер-версию песни Боба Дилана «Blowin' in the Wind», которая интересна тем, что была одной из первых песен, отражающих общественное сознание Стиви. Также он начинает работать композитором в Motown, сочиняет песни для себя и своих коллег по лейблу, например его песня «Tears of a Clown» стала хитом № 1 в исполнении Смоки Робинсона и группы The Miracles.

В 1968 году Уандер записал альбом инструментальных соул-джазовых композиций, в основном на солирующей гармонике, под псевдонимом (альбом назывался так же) Eivets Rednow, что означает «Stevie Wonder», написанное задом наперед. Альбом прошёл почти незамеченным, единственный сингл «Alfie», достиг лишь 66 места в поп-чартах США и 11 места в чартах США для взрослой аудитории. Тем не менее Стиви удалось выпустить несколько ударных хитов между 1968 и 1970 годами, а именно «My Cherie Amour», «I Was Made to Love Her», «For Once in My Life» и «Signed, Sealed, Delivered I’m Yours». В сентябре 1970 года, в возрасте 20 лет, Уандер женится на Сайрите Райт (англ. Syreeta Wright), бывшем секретаре компании Motown и авторе песен. C разрешения Берри Горди она помогала Стиви в продюсировании его следующего альбома Where I’m Coming From (в переводе с англ. — «Откуда Я»). Об этой очень важной в карьере Уандера пластинке необходимо сказать отдельно.

«Where I’m Coming From» - это первая попытка создать цельный качественный R&B-альбом, а не просто собрать под одной обложкой несколько хитов с неизбежным второсортным довеском.

Что касается названия альбома, то незадолго до его выхода, в одном из споров с руководителями Motown, Стиви сказал фразу, замечательную своей двусмысленностью: «Когда мне исполнится 21 год, я собираюсь взять под контроль свою карьеру. Мне кажется, вы меня неважно знаете и плохо представляете, откуда я пришел». После выхода альбома в Motown постепенно начинают это понимать. Любопытно, что с выходом в 1971 году альбома Where I’m Coming From все последующие студийные альбомы Стиви Уандера (за исключением саундтреков) носили названия, которые не совпадали с названием ни одной из песен, входящих в эти пластинки. И это особенно подчёркивало их концептуальность. Эта традиция прервалась только в 1995 году с выходом альбома «Conversation Peace», в котором присутствовала одноимённая композиция. 12 апреля 1971 года альбом Where I’m Coming From поступает в продажу. Альбом представляет собой плавный переход от традиционного «сладковатого» саунда Motown к звучанию Стиви Уандера, которым очень скоро будет восхищаться весь мир. В первое время после выхода альбом воспринимается неоднозначно. Его аранжировки в целом традиционны для Motown, пока ещё отсутствуют синтезаторы. Однако есть несколько важных особенностей, отличающих этот альбом от своих предшественников:

Во-первых, Стиви Уандер впервые является полноценным и единственным продюсером собственного альбома, проще говоря, отвечает за его звучание, аранжировку и репертуар. Хотя формально он значился продюсером и на некоторых предыдущих альбомах, но фактически им ещё не был. Так, например, на альбоме 1970 года Signed, Sealed & Delivered ему помогает целая команда мотауновских аранжировщиков: Henry Cosby, Paul Riser, Wade Marcus, Tom Baird, Dave Blumberg, и, строго говоря, это ещё не «звук Стиви Уандера», а бодрое «звучание Motown», рассчитанное на довольно широкую, массовую поп-соул аудиторию, в том числе белую. На Where I’m Coming From звук уже другой: мягкие, нежные аранжировки, с очень интересными находками. В некоторых песнях, например, в «Something Out Of The Blue», используются не совсем типичные для соул-музыки инструменты, такие как гобой, флейта, солирующая скрипка, а также другие струнные инструменты. Опыт первого продюсерства Уандера был в целом успешным. Лучшие песни альбома Where I’m Coming From уже предвещают невероятное продюсерское чутьё Уандера, хотя пока это понимают ещё не все.

Во-вторых, Стиви Уандер впервые является полноценным и единственным автором музыки собственного альбома, все песни он написал сам. На предыдущих пластинках (особенно самых ранних) было довольно много музыки других композиторов, часто довольно посредственной (хотя встречались и песни высокого уровня вроде Sunny Бобби Хебба, The Shadow Of Your Smile или We Can Work It Out Джона Леннона и Пола Маккартни). В первые годы карьеры даже к тем песням, которые реально писал сам Уандер, на обложках пластинок добавляли фамилии других известных авторов (чаще всего Мой и Косби), чтобы привлечь покупателей. В лучших композициях альбома уже слышна «фирменная» уандеровская тонкая мелодика и удивительная гармоническая изобретательность. Хотя в целом по материалу альбом ещё неровный, Стиви уверенно заявляет о себе как о полноценном авторе музыки к своим пластинкам, а руководство компании Motown впервые понимает, что он по-настоящему раскрывается в записи и исполнении собственных, а не чужих песен.

В целом современники отнеслись к альбому тепло, но спокойно, и хитом он не стал. В наши дни, несмотря на вышеупомянутую «переходность», альбом заслуженно считается классикой соул-музыки. В настоящее время как минимум на три из девяти песен этой пластинки («Do Yourself A Favor», «If You Really Love Me» и «Never Dreamed You’d Leave In Summer», особенно популярна последняя) существуют кавер-версии других музыкантов, в том числе всемирно известных, таких как например Фил Коллинз, Ocean Colour Scene и другие.

13 мая 1971 года — в свой 21-й день рождения — Стиви Уандер разрывает истекший первый контракт с Motown и получает свой первый заработанный миллион долларов.

Концептуальные альбомы и пик успеха: 1972—1976

После разрыва контракта со Стиви Уандером глава Motown Берри Горди понял, что он потерял самую большую звезду своего лейбла, если не сказать больше. И тут же начал переговоры о возвращении Уандера в Motown. Результатом переговоров стал новый 120-страничный контракт, благодаря которому Стиви Уандер получал полный творческий контроль над всем процессом производства будущих записей и права на собственные песни.

...Настоящий перелом в его творчестве произошел в начале семидесятых годов, когда в 21 год он получил все заработанные им деньги и смог перейти от выпуска синглов к записи концептуальных альбомов. Первыми пластинками "нового Стиви Уандера" стали "Music Of My Mind" ("Музыка моих мыслей") и "Talking Book" ("Говорящая книга") (обе - 1972 г.), не похожие практически ни на что из того, что он делал раньше, хотя основные линии развития были намечены в предыдущем диске "Where I'm Coming From" ("Откуда я" - 1971 г.). С. Уандер смог полностью сохранить красоту своих мелодий, отказавшись при этом от обычной сентиментальности "Мотауна" и сблизившись с творчеством таких музыкантов, как Слай Стоун, Кертис Мейфилд, Джими Хендрикс. Тем самым он сделал решительный шаг в сторону рока, с его большей честностью, принципиальностью и бескомпромиссностью.

К 1972 году в рок-музыке уже существовали концептуальные альбомы, были выпущены и Pet Sounds группы The Beach Boys и Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band «Битлз». А вот в соул-музыке это пока решился сделать лишь старший товарищ и коллега по лейблу Уандера Марвин Гей, который выпустил в 1971 году свой классический альбом What's Going On. Стиви решил не отставать. Идея создавать полноценные концептуальные альбомы витала в гениальной голове Уандера уже давно, однако из-за юридических ограничений первого контракта он не мог этого сделать. А после заключения нового этому уже ничто не мешало. В марте 1972 года Стиви Уандер возвращается на Motown с новым концептуальным альбомом Music Of My Mind, открывающим целую серию, которую принято относить к так называемому «классическому периоду» Стиви Уандера.

Music Of My Mind (1972)

Альбом Music Of My Mind (в переводе с англ. — «Музыка моих мыслей») был выпущен 3 марта 1972 года, продюсером пластинки вновь стал сам Стиви Уандер. Многие меломаны и критики считают этот альбом началом так называемого «классического периода» Стиви Уандера, хотя некоторые другие ведут этот отсчёт с предыдущей или следующей пластинки. Первый концептуальный альбом «нового» Стиви Уандера резко отличался от всего того, что было записано им по первому контракту с Мотаун. Большинство пластинок других исполнителей с Motown (в том числе и «раннего» Стиви Уандера) обычно состояли из коллекции синглов, би-сайдов и кавер-версий известных песен других исполнителей, никак не связанных между собой и не превышавших 2-3 минут. Здесь всё было ровно наоборот: би-сайды и каверы отсутствуют, многие композиции длинные (длительность по 6-7-8 минут), тесно связаны между собой музыкально и текстуально. Некоторые композиции, например «Superwoman» или «Happier Than The Morning Sun», сложны по форме — двухчастные с разным темпом частей, что сближает их с академической музыкой. Music Of My Mind был полноценным художественным заявлением артиста.

..."Music of My Mind" отражал оригинальный взгляд Уандера на музыку вообще и на ритм-н-блюз в частности, границы которого он расширял каждым своим релизом, обогащая его новаторским использованием синтезаторов и введением новых тем - социальных, расовых и духовных.

В текстах песен, которые Уандер написал сам, кроме традиционных романтических тем, рассматриваются социальные, политические и мистические. В музыке Стиви начал использовать новые технологии звукозаписи: дублирование и наложение голосов, инструментальных партий и бэк-вокала. Это позволило ему записать альбом фактически в одиночку — он сам поёт все вокальные партии, создавая целую палитру полифонического бэк-вокала, играет на всех инструментах (за исключением соло на тромбоне Art Baron в Love Having You Around и гитарного соло Buzzy Feiton в Superwoman). Впервые синтезатор становится полноценным участником записи, до этого альбома синтезаторы почти не использовались в музыке темнокожих. Альбом Music Of My Mind ознаменовал начало длительного сотрудничества Стиви Уандера с Malcolm Cecil и Robert Margouleff из английского электронного музыкального дуэта. В 2003 году альбом вошёл в список 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone, где он занимает 284 место. В настоящее время на все песни этой пластинки (за исключением «Sweet Little Girl») существуют кавер-версии других музыкантов (например кавер-версию «Evil» исполняли музыканты из СНГ), в том числе всемирно известных, таких как Куинси Джонс, Джордж Дюк, Lionel Hampton, The Main Ingredient и другие.

Talking Book (1972)

27 октября 1972 года выходит альбом Talking Book (в переводе с англ. — «Говорящая книга»), пластинку продюсирует, по уже сложившейся традиции, сам Стиви Уандер. Все песни он пишет сам, а также поёт и играет на многих музыкальных инструментах. Альбом производит настоящий фурор, восторженно принимается слушателями и музыкальными критиками. Никогда ранее Уандеру не удавалось создать столь цельную пластинку, целиком состоящую из хитов. Talking Book — первый альбом в карьере Уандера, на все песни которого были выпущены кавер-версии других музыкантов. Супербестселлерами стали две песни с Talking Book — «You Are The Sunshine Of My Life» и «Superstition», которая сейчас является классикой фанк-музыки и одним из самых самобытных и известных примеров звука Clavinet Hohner. Несмотря на свою формальную принадлежность скорее к фанку, Superstition обладает неким духом рок-музыки, что позволило получить Уандеру дополнительную аудиторию на радиостанциях роковой направленности. Во время выпуска альбома Стиви Уандер начал гастролировать со знаменитой английской рок-группой Rolling Stones, и это также повлияло на успех «You Are The Sunshine Of My Life» и «Superstition», в том числе у белой аудитории.

...Расставание с женой далось Стиви Уандеру нелегко. Этой теме была посвящена большая часть его новых песен, объединённых на пластинке "Talking Book" (конец 1972 года). Один из сильнейших образцов в жанре ритм-н-блюза, этот диск превратил Уандера в суперзвезду. Зрелый музыкант и утонченный композитор, Уандер наполнил саунд космическими и футуристическими пейзажами, которые виртуозно создавал с помощью синтезаторов, не ограничивая себя рамками одного жанра. Его имя снова появилось на вершинах чартов, благодаря зажигательной классике фанка "Superstition" и мягкой, укутанной в джазовые гармонии балладе "You Are the Sunshine of My Life" (вскоре она станет поп-стандартом).

За две песни с Talking Book Уандер получил три премии Грэмми. В эпизоде популярного детского телешоу «Улица Сезам», вышедшем в эфир в апреле 1973 года, Уандер и его группа исполняли «Superstition», а также оригинальную песню «Улица Сезам», которую Уандер пел с новым на тот момент вокальным процессором под названием «Talk Box». Альбом Talking Book завоевал три премии Грэмми (это были первые награды в его карьере) и в 2003 году вошёл в список 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone, где занял 90 место. В настоящее время на все песни с этой пластинки существуют многочисленные кавер-версии других музыкантов, в том числе всемирно известных, таких как Рэй Чарльз, Фрэнк Синатра, Куинси Джонс, Херби Хэнкок, Джордж Майкл, Лайза Минелли, Джо Пасс, Элла Фицджеральд, Стефан Граппелли, Том Джонс, Стиви Рэй Воэн, Фил Коллинз, Лариса Долина и многие другие.

Innervisions (1973)

3 августа 1973 года Уандер выпускает ещё один альбом, совершенно феноменальный по своему художественному уровню. Пластинка называется Innervisions (в переводе с англ. — «Внутренние видения»), продюсирует её Стиви Уандер, все песни он пишет сам, а также поёт и играет на большинстве музыкальных инструментов. Альбом содержит синглы «Higher Ground» (4 место в поп-чартах) и «Living For The City» (8 место в поп-чартах). Обе песни достигли первой позиции в R'n'B-чартах. Также пользуются большой популярностью баллады «Golden Lady» и «All in Love Is Fair». Альбом Innervisions представляет собой целый калейдоскоп настроений, социальной озабоченности, рефлексии, великолепных мелодий, блестящего исполнительского и композиторского мастерства автора. Впервые в своей карьере Уандер использует в музыке посторонние звуки; так, например, в композиции «Living For The City» слышен шум проезжающих машин, вой полицейской сирены, переговоры полицейских с задержанными людьми, защёлкивание наручников и лязг тюремных дверей. Пластинка звучит очень цельно, слабых или проходных композиций в ней просто нет. После выхода Innervisions Стиви Уандер стал самым влиятельным и известным чёрным музыкантом начала 1970-х годов. За Innervisions Уандер получил три премии Грэмми, впервые в карьере его альбом был назван «альбомом года». С годами популярность этой пластинки только росла, в 2003 году альбом занял 23 место в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone. В настоящее время на все песни с этой пластинки существуют многочисленные кавер-версии других музыкантов, в том числе всемирно известных, таких как Рэй Чарльз, Ян Гиллан, Тина Тёрнер, Барбара Стрейзанд, Эрик Клэптон, Red Hot Chili Peppers, Маркус Миллер, Бонни Тайлер, Take 6, Lionel Hampton и многие другие.

...Как ни удивительно, но его следующий альбом "Innervisions" (1973) произвел ещё больший эффект. Он возглавил рейтинг "черных" альбомов и стал #4 в поп-чарте. Эта концептуальная запись, посвященная состоянию современного общества, остаётся одним из наиболее удачных образцов социально озабоченного ритм-н-блюза. Хроника жизни в гетто "Living for the City" и образец глубокого психологического самоанализа "Higher Ground" возглавили R&B-чарт. А на церемонии Grammy в начале 1974 года "Innervisions" был назван альбомом года (и принёс Уандеру ещё три премии - за лучший поп и R&B-вокал и за лучший R&B-трек).

...Подлинным шедевром музыканта стал следующий диск - "Innervisions" ("Внутренние видения" - 1973 г.). До сих пор критика считает пластинку высшим достижением Уандера; в супер-хит-параде журнала "Роллинг стоун" (лучшие 100 пластинок рок-музыки за последние двадцать лет) альбом занимает 37-е место. Уандер сам играет на всех инструментах, сам является продюсером (ранее успешно выступив в этой роли при записи нескольких песен группы "Спиннерз"). На "Внутренних видениях" невозможно найти слабые места - пластинка создана безупречно.

Fulfillingness' First Finale (1974)

22 июля 1974 года выходит альбом Fulfillingness' First Finale (в переводе с англ. — «Первая стадия наполнения»), пластинку продюсирует Стиви Уандер. Как и всегда, все песни он пишет сам, а также поёт и играет на многих музыкальных инструментах. По мнению критиков и слушателей, Fulfillingness' First Finale — одно из самых глубоких произведений Уандера. Все прошлые достижения (тонкий мелодизм, блистательные, сложные и изысканные аранжировки, социальный посыл) по-прежнему на месте, однако пластинка получается более сдержанной и самоуглублённой, чем Innervisions. Возможно, на это повлияла автокатастрофа, в которую Стиви Уандер попал перед записью альбома, стоившая ему нескольких дней пребывания в коме. В музыке и текстах песен много личных переживаний и самоанализа, вплоть до мыслей о смерти. Этот альбом — возможно, самая интровертная запись певца, что особенно любопытно для ярко выраженного экстраверта Уандера. За Fulfillingness' First Finale он получил четыре премии Грэмми, его альбом вновь был назван «альбомом года».

Музыка Стиви Уандера

Песни Стиви Уандера известны тем, что их довольно трудно петь. Благодаря великолепно развитому чувству гармонии, Уандер любит использовать в своих композициях множество сложных аккордов, часто с неаккордовыми звуками, септаккорды, нонаккорды, аккорды с пониженной квинтой и.т.д. Уандер нередко использует секвенции, чаще восходящие (например, припев «Golden Lady»), но встречаются и нисходящие («Never In Your Sun»). Многие из его мелодий делают резкие, непредсказуемые изменения. Трудность их исполнения в том, что в них широко используются мелизмы, а это означает, что слог поется в течение нескольких нот. Также многие его песни написаны в нетипичных для популярной музыки тональностях, которые чаще встречаются в джазе, чем в поп- и рок-музыке. Например, такие известные композиции, как «Superstition», «Higher Ground» и «I Wish» написаны в ми-бемоль миноре, а «You And I» в Соль-бемоль мажоре. Нередко встречаются модуляции в другие тональности, зачастую довольно далёкие от первоначальной. Так например в знаменитой песне «Living For The City» происходит модуляция из основной тональности Соль-бемоль мажор в Соль мажор. Кроме того, довольно часто композиции Уандера начинаются и оканчиваются в одной тональности, но имеют очень сложный тональный план внутри. Яркий тому пример — песня «Overjoyed». Довольно редким примером использования целотонной гаммы в музыке Уандера является вступление к песне «You Are The Sunshine Of My Life» (первые восемь тактов).

Кавер-версии и композиции для других исполнителей

Исполнитель	Произведение	Кавер-исполнитель	Кавер-произведение
Стиви Уандер	Ebony Eyes	Весёлые ребята	Школьная пора

Концертная деятельность

Стиви Уандер решил вернуться к активной концертной деятельности после 20-летнего перерыва и начал своё американское турне 23 августа 2007 года концертом в Сан-Диего. Турне «A Wonder Summer’s Night», прошло в 13 городах США, завершилось в Бостоне 20 сентября и имело успех. Стиви Уандер был главной звездой и почетным гостем фестиваля «Новая волна» в Юрмале (Латвия) в 2007 году.

В 2008 году 58-летний Уандер отыграл двухчасовой сольный концерт из 27 композиций на площадке O2 арена в Лондоне. Это выступление в 2009 году вышло на DVD и Blu-ray дисках и стало его первым официально выпущенным видео.

В 2010 году 60-летний Стиви Уандер был хедлайнером и главной звездой на фестивале Гластонбери в Англии, где отыграл полуторачасовой концерт из 20 песен. Его слушали около 140 тысяч человек.

Награды и признание

Премии Грэмми

Стиви Уандер находится на втором месте среди музыкантов эстрадного направления по количеству полученных им премий Грэмми: он получал премию Грэмми 25 раз, в том числе Грэмми за жизненные достижения. Больше него получил только его друг и коллега Куинси Джонс, который становился обладателем этой премии 27 раз. Уандер является одним из немногих исполнителей (наряду с Фрэнком Синатрой и Полом Саймоном), которые награждались одной из самых престижных премий Грэмми «Альбом года» наибольшее число раз, а также единственным в мире музыкантом, получившим «Альбом года» три раза подряд за свои альбомы Innervisions (1973), Fulfillingness' First Finale (1974) и Songs In The Key Of Life (1976).

Год	Номинация	Название
1973	Лучшая R&B песня	«Superstition»
1973	Лучшее мужское вокальное R&B исполнение	«Superstition»
1973	Лучшее мужское вокальное поп-исполнение	«You are the Sunshine of My Life»
1973	Лучший альбом года	Innervisions
1973	Лучший продюсер года, не классический*	Innervisions
1974	Лучшая R&B песня	«Living for the City»
1974	Лучшее мужское вокальное R&B исполнение	«Boogie On Reggae Woman»
1974	Лучшее мужское вокальное поп-исполнение	Fulfillingness' First Finale
1974	Лучший альбом года	Fulfillingness' First Finale
1974	Лучший продюсер года, не классический*	Fulfillingness' First Finale
1976	Лучшее мужское вокальное R&B исполнение	«I Wish»
1976	Лучшее мужское вокальное поп-исполнение	Songs in the Key of Life
1976	Лучший продюсер года, не классический*	Songs in the Key of Life
1976	Лучший альбом года	Songs in the Key of Life
1985	Лучшее мужское вокальное R&B исполнение	In Square Circle
1986	Лучшее вокальное поп-исполнение дуэтом или группой (также награждены Дайон Уорвик, Элтон Джон и Глэдис Найт)	«That’s What Friends Are For»
1995	Лучшая R&B песня	«For Your Love»
1995	Лучшее мужское вокальное R&B исполнение	«For Your Love»
1996	Грэмми за жизненные достижения	Главная
1998	Лучшая инструментальная аранжировка в сопровождении вокалиста(ов) (также награждены Херби Хэнкок и Robert Sadin)	«St. Louis Blues»
1998	Лучшее мужское вокальное R&B исполнение	«St. Louis Blues»
2002	Лучшее вокальное R&B исполнение дуэтом или группой (совместная награда Уандера и Take 6)	«Love’s in Need of Love Today»
2005	Лучшее мужское вокальное поп-исполнение	«From the Bottom of My Heart»
2005	Лучшее вокальное R&B исполнение дуэтом или группой (совместная награда Уандера и Бейонсе)	«So Amazing»
2006	Лучшее совместное вокальное поп исполнение (совместная награда Уандера и Тони Беннетта)	«For Once In My Life»

• В период с 1965 по 1980 год, в номинациях «Запись Года» и «Альбом Года» артист, являющийся одновременно продюсером собственной записи или альбома, получал одну премию Грэмми как артист и дополнительную премию как продюсер.

Другие награды и признание

• 1983: Включен в зал славы композиторов
• 1984: Получил премию «Оскар» за лучшую песню «I Just Called To Say I Love You» из фильма «Женщина в красном»
• 1989: Включен в Зал славы рок-н-ролла
• 1996: Получил самую главную премию Грэмми из всех возможных: «За жизненные достижения»
• 1999: Получил музыкальный приз Polar (Швеция) и награду Центра Кеннеди
• 2002: Получил награду имени Джорджа и Айры Гершвинов Калифорнийского университета. В том же году получил приз Сэмми Кана, присуждаемый композиторам, включенным в Зал славы.
• 2004: Получил премию века журнала Billboard. Также в 2004 году журнал Rolling Stone поставил Уандера на 15 место в списке «100 величайших артистов рок-н-ролла всех времен».
• 2006: Одним из первых был включен в Мичиганскую аллею Славы. В том же году Уандер получил премию «За жизненные достижения» от Американского национального музея гражданских свобод за вклад в борьбу за соблюдение прав человека.
• 2008: Занял пятую строчку в списке «100 лучших артистов всех времён» журнала Билборд, что делает его третьим самым успешным певцом (после Элвиса Пресли и Майкла Джексона) в истории чарта «горячая сотня Биллборд».
• 2009: Лауреат второй премии Гершвина (вручается авторам популярных песен)
• 2009: Лауреат премии Международного Монреальского джазового фестиваля. Эта специальная бронзовая награда подчеркивает выдающийся вклад популярного артиста в мир музыки.
• 2009: Объявлен посланником мира Организации Объединённых Наций
• 2010: «Орден Искусств и литературы» от Министерства культуры Франции

Дискография

Дискография Стиви Уандера включает в себя 23 студийных альбома, три саундтрека, четыре концертных альбома, 10 сборников, один бокс-сет и 98 синглов. Четыре альбома входят в список «500 величайших альбомов всех времён» по версии журнала Rolling Stone, а именно: Innervisions (1973, 23 место), Songs in the Key of Life (1976, 56 место), Talking Book (1972, 90 место) и Music of My Mind (1972, 284 место).

Дополнительные факты

• Стиви Уандер получил звезду на аллее славы в Голливуде за достижения и вклад в области музыки.
• Имя «Стиви Уандер» в англоязычных странах стало нарицательным для обозначения слепых.

Твой волшебный мир, чистый, как алмаз; чтоб увидеть все, не хватает глаз.

И любой из нас входит в город твой, преклонив главу перед красотой

В сказочных цветах, в небе голубом, в дивных облаках твой волшебный дом.

И, не глядя вниз с высоты своей, ты жестокий мир сделал чуть добрей

Ты, наверно, прав: чтобы просто петь, лучше бы вокруг вовсе не смотреть

И, закрыв глаза, свято верить в миф - в то, что мир людской сказочно красив.

Посвящение Стиву Уандеру, стихи Андрея Макаревича

• Советско-российская рок-группа «Машина времени» посвятила Стиви Уандеру песню. На альбоме «Это было так давно...», записанном в 1978, а выпущеном в 1992 году, есть композиция «Посвящение Стиву Уандеру» на стихи Андрея Макаревича.
• Советский ВИА «Весёлые ребята» в 1979 году выпустил альбом «Музыкальный глобус», в котором присутствовала композиция «Школьная пора» с русским текстом В. Харитонова. В оригинале это песня Стиви Уандера «Ebony Eyes» из альбома Songs in the Key of Life 1976 года.
• В 1974 году на альбоме Stevie Wonder Presents Syreeta выходит песня Уандера «Cause We’ve Ended As Lovers» (в переводе с англ. — «Потому что мы больше не любовники») в исполнении его уже бывшей супруги Сайриты Райт. Песня интересна тем, что это одна из самых сильных вещей Уандера, никогда не исполнявшаяся им самим. В 1975 году инструментальная версия этой композиции выходит на сольном альбоме британского гитариста Джеффа Бэка Blow by Blow в совершенно другой, роковой аранжировке. «Cause We’ve Ended As Lovers» становится едва ли не главным его хитом и приносит музыканту международную известность.
• В 1998 году британский поп-певец Джордж Майкл записал совместно с Мэри Джей Блайдж свою версию песни «As» и снял видеоклип на неё. В оригинале это песня Стиви Уандера из альбома Songs in the Key of Life 1976 года.
• В 1999 году американский актёр и исполнитель хип-хопа Уилл Смит записал песню «Wild Wild West» и снял видеоклип на неё (в котором снимался и сам Стиви Уандер). В оригинале это песня Стиви Уандера «I Wish» из альбома Songs in the Key of Life 1976 года.
• В песне «Isn’t She Lovely» из альбома Songs in the Key of Life 1976 года слышен плач дочери Уандера Аиши Моррис, которой на момент записи альбома был всего год (кстати, в самой песне поётся именно о ней, что можно понять по последнему куплету). Впоследствии Аиша Моррис стала певицей, в настоящее время выступает с отцом в качестве соло- и бэк-вокалистки.
• Уандер участвовал в кампании социальной рекламы против пьянства за рулём. Он был изображён на плакате, говорящий: «Лучше я поведу сам, чем поеду с пьяным водителем!» На альбоме 1984 года The Woman in Red есть песня «Don’t Drive Drunk» (в переводе с англ. — «Не пей за рулём»)
• В марте 2002 года на президентском гала-концерте [en.wikipedia.org/wiki/Ford%27s_Theatre в театре Форда] президент США Джордж Буш, сидевший в первом ряду, встретил слепого музыканта приветливым взмахом руки. Американская общественность подняла президента на смех. Музыкант не отреагировал.
• Президент США Барак Обама является давним поклонником музыки Стиви Уандера.
• Во время участия в мероприятии в поддержку Барака Обамы Мишель Обама вызвалась проводить музыканта на подиум для выступлений, однако они оступились на входе, и у Мишель не хватило сил поднять Стиви. Его реакция тут же сгладила всё неудобство ситуации, он сказал: «Поднимаясь, я так засмотрелся на будущую Первую Леди, что не заметил ступеньки». («I was so busy looking at the next First Lady», Wonder told the crowd, «that I lost my way».)
• Большую часть средств от концертов Уандер направляет на благотворительность.
• Стиви Уандер известен как редкостный плейбой. Ему стоило лишь взять пару аккордов, чтобы самые неприступные дамы ослабляли оборону. Его первая жена ушла от него именно из-за этой его «способности». С тех времен донжуанский список Стиви Уандера постоянно пополняется.
• В 2009 году телекомпания Петербург — Пятый канал показала фильм из цикла «История рока» о записи знаменитого альбома Стиви Уандера Songs in the Key of Life, это первый фильм о Стиви Уандере на русском языке. В фильм также вошло вступительное интервью Сергея Чигракова.
• Уандер писал музыку к фильмам три раза. Это музыка к документальному фильму The Secret Life Of Plants, так и не попавшему на «большой экран» (двойной альбом Journey Through The Secret Life Of Plants, 1979), а также музыка к фильмам Женщина в красном (1984) и Тропическая лихорадка (1991).
• Стиви Уандер играет на хроматической губной гармонике.
• В 7 серии 6 сезона «Доктора Кто» Ривер Сонг говорит, что в 1814 году Стиви Уандер пел под лондонским мостом, и просит Рори никогда не говорить ему об этом.
• Во втором [www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=Vzue74y7A84 трейлере ] игры GTA V играет песня Стиви Уандера «Skeletons». Также её можно услышать в игре на радиостанции Space 103.2.
• Стиви Уандер известен своими пацифистскими взглядами. В одном из интервью он отметил, что «всегда был против войны, любой войны, где угодно».

Ссылки

• [www.steviewonder.net Официальный сайт]
• [www.steviewonder.org.uk Неофициальный сайт]

Отрывок, характеризующий Уандер, Стиви

– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.