Фивы (Египет)

Фи́вы (др.-греч. Θῆβαι, Διὸς πόλις ἡ μεγάλη) — греческое название столицы Верхнего Египта. Город располагался в 700 км к югу от Средиземного моря, на восточном берегу Нила. Первоначально он назывался Но-Аммон, или просто Но (копт. Нэ).

Был столицей Уасета — IV нома Верхнего Египта. Столицей всего Египта этот город стал в эпоху XI династии (Среднее царство) и оставался таковой вплоть до прихода к власти ливийских династий (22-й и 23-й) в X в. до н. э.

Остатки Уасета в современном городе Луксор — Карнакский и Луксорский храмы — в числе первых объявлены памятниками Всемирного наследия человечества.

На западном берегу Нила находятся высеченные в скалах заупокойные храмы и некрополи фараонов и их приближённых (см. долина Царей и долина Цариц), а также колоссы Мемнона. Несколько в стороне расположен надземный поминальный храм царицы Хатшепсут (см. Дейр-эль-Бахри).

История

Древнейшее поселение на месте Фив датируется эпохой Среднего палеолита. Территория Фив была непрерывно заселена по крайней мере с ок. 3200 года до н. э. Считается, что сам город зародился ещё в эпоху Древнего царства (III тысячелетие до н. э.) — с этого времени тут сохранилась часть статуи фараона Ниусерра. Во время Первого переходного периода Фивы стали одним из двух политических центров страны, а их номархи (ставшие известными как XI династия фараонов) вели борьбу с правителями Гераклеополя за контроль над Египтом.

Среднее царство

В эпоху Среднего царства Фивы стали новой столицей вновь объединённого Египта, когда фараон Ментухотеп I, а затем его последователи Ментухотеп II и Ментухотеп III захватили земли вдоль верхнего течения Нила. Они открыли пути к Красному морю, оживили торговлю и сделали Фивы столицей Египта. Следующая XII династия избрала своей резиденцией Ит-Тауи, но Фивы сохраняли своё значение как религиозный и экономический центр.

Когда гиксосы захватили северную часть Египта во время Второго переходного периода, фиванские правители (XVI династия) сохранили свою независимость. Их преемники из XVII династии повели борьбу с гиксосами, закончившуюся изгнанием последних из Египта.

Новое царство

Расцвет Фив, как и самого Египта, начался благодаря военным успехам фараонов. Жители города верили, что победы им обеспечивала поддержка главного бога царства, покровителя власти фараонов Амонау, который, слившись ещё с одним древнеегипетским богом Ра, стал Амоном-Ра. Его священным животным был баран. Поэтому нередко бога Амона изображали с головой барана. Жрецы всячески распространяли его культ, устраивали в его честь различные празднества. Это позволило им сосредоточить в своих руках власть и богатство. Культ Амона распространился на весь Египет, когда Фивы вновь стали столицей всего государства. Это случилось уже в эпоху Нового царства начиная с 1580 года до н. э.

Именно жрецы способствовали возведению на фараонов престол женщины — царицы Хатшепсут, которая под накладными гримом и бородой скрывала свою женскую внешность. Она правила Египтом около 22-х лет. За это время по её приказам и при поддержке жрецов восстанавливались старые храмы, возводились новые, посвященные богу Амону.

Хатшепсут велела соорудить в Фивах «Красное святилище», в котором находилась церемониальная ладья бога Амона для его путешествий. По её приказу перед храмом ставились гигантские памятные гранитные обелиски. Её начинание подхватили следующие фараоны: Тутмос III, Аменхотеп III и Рамсес II.

На восточном берегу Нила в Фивах, который называли ещё «городом живых», они возводили величественные храмы для богов, в которые могли входить только фараоны и жрецы, а на западном берегу среди пустынных скальных нагромождений велели сооружать подземные храмы для загробной жизни фараонов — «город мёртвых». Это погребальное культовое место получило название Долины царей, где находятся в общей сложности 62 гробницы, среди них самая знаменитая — самого молодого фараона Тутанхамона.

Помимо храмов на восточном берегу, строились роскошные дворцы для знати, разбивались сады с плодовыми деревьями, делались искусственные озёра с плавающими в них экзотическими птицами. Из Сирии, Палестины в знаменитые Фивы привозили бесчисленные сосуды с вином, изделия из кожи, популярный у египтян камень лазурит. С юга Африки направлялись торговые караваны, груженные слоновой костью, чёрным деревом, золотом, благовониями.

Фивы были столицей Египта на протяжении всей XVIII династии Нового царства, за исключением Амарнской эпохи, во время которой фараон Аменхотеп IV (Эхнатон), стремясь ограничить влияние фиванского жречества, отказался от культа Амона и старых богов, а также построил новую столицу — Ахетатон. Последний, впрочем, был заброшен уже при преемниках Эхнатона.

Однако и XIX династия предпочитала Фивам новые резиденции — на этот раз в Дельте Нила, где была построена столица Рамсеса II — Пер-Рамсес. К концу правления Рамессидов из XX династии вся полнота власти на юге страны оказалась в руках верховных жрецов Амона в Фивах, один из которых — Херихор — провозгласил себя фараоном.

Поздний период

К середине VIII века до н. э происходившая из Нубии (Куша) XXV династия подчинила Фивы своему влиянию. Окончательный закат города начался в VII веке до н. э. Фараоны держали военные гарнизоны далеко от Фив, а солдат требовалась снабжать продовольствием, оружием, ими надо было управлять. Фараоны всё чаще уезжали на юг, и Фивы оставались беззащитными. В конце концов этим воспользовались враги Египта. Последний великий царь Ассирии Ашшурбанапал напал на безоружные Фивы и разграбил город. Это нападение стало началом его упадка. Фараоны уже не вернулись в Фивы.

В эпоху греческих царей Птолемеев, правивших Египтом, Фивы полностью разрушили, красивые храмы пришли в запустение. В дальнейшем бывший город разделили каналом на две части: на юге появился город Луксор, на севере — деревня Карнак. Единственным свидетельством былого могущества Фив и правивших в нём фараонов остались развалины величественного храма Амона-Ра, которые растянулись в длину на 260 метров.

В XIX веке в Египте активно развивалась столица Каир и канал Суэц, а далекий Луксор представлял собой сонное царство древних памятников, которыми мало кто интересовался. Но когда британский предприниматель Томас Кук в 1811 году организовал туристическое бюро, то одним из первых мест при посещении Египта выбрал Луксор. Это зародило интерес у европейцев к истории и обычаям Древнего Египта, его пирамидам и храмам. Луксор стал притягательным не только для туристов, но и для археологов, которые продолжают раскопки и по сей день.

См. также

• Фиванский некрополь
• Рамессеум
• Дейр эль-Медина
• Малката (фиванский дворцовый комплекс)
• Фиваида

Литература

• Фивы, город в Египте // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Gauthier, Henri. 1925—1931. Dictionnaire des noms géographiques contenus dans les textes hiéroglyphiques. Vol. 3 of 7 vols. Cairo: Imprimerie de l’Institut français d’archéologie orientale du Caire. (Reprinted Osnabrück: Otto Zeller Verlag, 1975). 75, 76.
• Polz, Daniel C. 2001. «Thebes». In The Oxford Encyclopedia of ancient Egypt, edited by Donald Bruce Redford. Vol. 3 of 3 vols. Oxford, New York, and Cairo: Oxford University Press and The American University in Cairo Press. 384—388.
• Redford, Donald Bruce. 1992. «Thebes». In The Anchor Bible Dictionary, edited by David Noel Freedman. Vol. 6 of 6 vols. New York: Doubleday. 442—443. ISBN 0-385-42583-X (6-volume set)
• Strudwick, Nigel C., & Strudwick, Helen, Thebes in Egypt: A Guide to the Tombs and Temples of Ancient Luxor. London: British Museum Press, 1999, ISBN 0-8014-3693-1

Ссылки

• [www.egyptology.ru/sites/Thebes.htm Фивы. «Египтологический изборник»]
• На Викискладе есть медиафайлы по теме Фивы (Египет)
• [gorod-fivy.ru/ «Город Фивы»]

Отрывок, характеризующий Фивы (Египет)

– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.