Убежище для престарелых воинов Русско-турецкой войны

Здание
Убежище для престарелых воинов Русско-турецкой войны
Здание в 2008 году
Страна	Россия
Местоположение	Москва, 1-й Хвостов пер., д. 3, стр. 1
Архитектор	Д. Д. Зверев
Дата постройки	1912 год
Статус	Объект культурного наследия города Москвы № 4222

Убежище для престарелых воинов Русско-турецкой войны (подворье Афонского Свято-Пантелеймонова монастыря) — здание в Москве по адресу улица 1-й Хвостов переулок, дом 3, строение 1. Объект культурного наследия регионального значения.

История

В собственность монастыря святого Пантелеимона на Афоне владение перешло в начале XX века, здесь было размещено подворье монастыря. Предполагалось устроить здесь благотворительное учреждение — убежище для престарелых воинов Русско-турецкой войны 1877-78 годов. С этой целью архитектор Д. Д. Зверев выполнил проект трёхэтажного дома, который был реализован в 1912 году. Здание облицовано гладкой полированной плиткой тёмно-зелёного цвета («кабанчиком»). Проездная арка ведёт во двор, где располагался другой корпус подворья.

В честь 300-летия дома Романовых в 1913 году в подворье была устроена домовая церковь, поскольку возраст и состояние здоровья не давали многим жившим в убежище ветеранам посещать храмы вне подворья. Церковь была освящена во имя иконы Божией Матери «Скоропослушница». Под церковь выделили помещение в восточной части дома на третьем этаже (где располагаются три крайних слева окна), она была рассчитана на 350^{[уточнить]} человек. Внутреннее убранство было достаточно простым, хотя иконостас включал четыре яруса. При выборе икон предпочтение отдавалось копиям почитаемых икон афонских монастырей и икон святых, считавшихся покровителями императорской династии.

После прихода советской власти подворье было упразднено, призреваемых расселили, а дом был национализирован. Церковь ликвидировали около 1923 года, её оформление и убранство не сохранилось. Дом стал жилым, затем здесь было устроено общежитие. В 1990-е годы в помещениях бывшего убежища располагались различные конторы. В 2000-х годах дом вернулся под управление Пантелеимонова монастыря, над входом на главном фасаде располагается киот с восстановленной мозаичной иконой Богородицы.

Отрывок, характеризующий Убежище для престарелых воинов Русско-турецкой войны

Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.